По слову Блистательного Дома - Эльберд Гаглоев

— Мои они!

И мягким котом уходит в сторону Хамыц, и меч его вроде слегка касается шеи того, что справа, но голова взлетает, и залитый кровью второй слегка сбивает темп своих смертоносных замахов, и тут мечи его разлетаются в стороны, и он валится на землю от страшного удара ногой.

— Говорить с нами будет. Потом в жертву Артагу его отдам. Пусть там служит ему, — потом сбивает на затылок шлем. И наконец улыбается: — Ха! Что, всех убили?

— Похоже, всех, — отвечаю и оглядываюсь. — Всех.

Все болит. Слезаю с коня и сажусь на землю. Оглядываюсь.

— Мы, разве что, остались.

— Вставай, алдар. Пойдем раненых смотреть, оружие собирать. Я где-то Высокую Сестру оставил. А где брат мой, Баргул?

Отвечать не хочется, и я лениво машу рукой в сторону, где принял последний бой малолетний стрелок.

Лицо Хамыца делается страшным. Большим котом он кидается в ту сторону. Скоро возвращается, неся на плече тело Баргула. На залитом кровью лице опять белозубая улыбка.

— Ха! Хорошие шлемы делают в стране Рум.

Я неверяще смотрю на мальчишку. Голова на месте. И начинаю ржать. Как конь. И Хамыц довольно вторит мне. Потом улыбка гаснет.

— Пойдем, алдар. Тот, кого Саугрим зовут, плохо ранен. Сильно.

Встаю. Иду.

Из спины рудокопа торчит обломок копья. Но он в сознании. Жив еще. Только, похоже, недолго ему жить осталось, совсем недолго. Как ни плохо я в ранах разбираюсь, но то, что это смертельная, сомнений у меня нет. Весь наконечник копья утонул в мощном теле рудокопа. Вот тебе и непроницаемый доспех кожи огнистого змея.

За губах Саугрима пузырится кровь. Пузырится, когда не течет вольно. Странная такая, почти черная.

— Наклонись ко мне, человек Саин.

Я уселся рядом. Наклонился.

— Что я могу для тебя сделать?

— Слушай, человек Саин. Выполни мою просьбу, и не будет знать пределов благодарность моих братьев.

— Не нужна мне их благодарность. Чем помочь тебе?

Затянутый болью глаз удивленно уставился на меня.

— Даже лорды не отказываются от благодарности рудокопов.

— Я не лорд, — отрезал. — Боюсь, Саугрим, у тебя не так много времени. Говори.

Он закрыл глаза. Улыбнулся? Тяжело вздохнул. Помер, что ли? Ан нет. Открылись глазки-то.

— Неправильно будет, если тело мое в Чертоге Ушедших не упокоится. Поклянись самым святым, что есть у тебя забыть то, что я тебе скажу, выполнив мою просьбу.

— Мамой клянусь!

— Что такое мама?

Вот же темный. Шахтер, одним словом.

— Это моя мать.

— Хорошая клятва, — одобрил мои слова Саугрим и опять глазки свои светлые прикрыл.

— Эй, не умирай давай, — потряс я его за подбородок.

— О, Саин! Смотри, Калман тоже живой, — прервал мою беседу вопль Хамыца.

И правда. Поддерживая еще одного Хушшар с перевязанной ногой, к нам подходил руководитель союзных сил. Видок у него, правда, был, доложу я вам.

Кольчуга на груди вспорота, некогда щегольский небесно-синий прикид мало того что изодран в хлам, еще и залит кровью. И своей. И чужой. Щека разрублена. Но глаза веселые.

— С победой вас, братья, — поздравил и шлепнулся рядом со мной на задницу. Раненный в ногу, сцепив зубы и шипя от боли, улегся на траву.

— Хороших врагов нам послали Великие. Возблагодарим их.

Зубами выдрал пробку из принесенной с собой фляжки и с бульками перелил часть ее содержимого в распахнутый рот. Все с некоторой завистью уставились на эгоиста. Судя по всему, он почувствовал наши взгляды, потому как пьянство прекратил.

— У меня осталось трое, старший, — передал мне флягу. — Хороших врагов послали нам Великие.

— Сколько? — спросил я, утерев губы и перебросив емкость Хамыцу.

— Двое моих считают. Умелые были воины. Ты хороший командир, старший. В прямом бою мы стали бы прахом под копытами их коней. — Он помолчал. — Если бы не твой воин в странном доспехе и этот павший герой, вряд ли довелось нам победить. Наши доспехи жидки против их клинков. Разили насмерть.

— Он жив.

— Кто?

— Павший герой. Только умирает.

Калман неверяще посмотрел на меня.

— Как жив? С такой раной, — и бесцеремонно ткнул рукой героя. — Эй, достойный, ты правда жив?

Саугрим с усилием раскрыл затуманенные болью глаза.

— Так что же ты молчишь? — укоризненно уставился на меня Калман.

— Ты маг? Целитель? — огрызнулся я.

— А, — отмахнулся он рукой. Вскочил. Сорвал с пояса какую-то баклажку. Потряс. — Мало. У тебя осталось? — спросил у лежащего.

— Чуть совсем. Этот пес мне ногу едва своим мечом не оторвал.

— Эба! Даргкух! — закричал Калман.

К нам подбежали двое Хушшар. Один с перевязанной рукой, второй целенький, чистенький, будто и не дрался.

— Есть у вас? — показал баклажку. — Рудокоп жив еще. Бегом соберите у всех, кому уже не нужно.

Скоро одиннадцать баклажек стояли у его ног.

— Вам это, братья, не нужно теперь, — грустно пробормотал Калман. — Скажи своему другу, очень больно ему сейчас будет.

— Мне и так больно, — прохрипел Саугрим. — Умереть спокойно дайте. С Саином поговорить дайте.

— Какое умереть! — возмутился Хушшар. Его взгляд остановился на мне. — Старший, ты сможешь вырвать копье с одного раза?

Я с сомнением посмотрел на утопший в теле наконечник.

— Я смогу, — поднялся Хамыц. Сбросил остатки доспеха. Встряхнул своими перевитыми жилами руками лучника. — Я смогу. А у тебя этой штуки хватит?

— Хватит, — отмахнулся Калман.

— А на него хватит? — указал Хамыц на все еще лежащего без сознания Баргула.

Хушшар шагнул к мальчишке, быстро присел на корточки, оглядел сочащуюся кровью рану. Сорвал с себя головной платок, приложил к ней, промокнул.

На миг мелькнули рассеченные лицевые кости. И сыпанул красного порошка из баклажки.

Мне показалось, что кровь вскипела. Но тут же застыла пеной, которая стала опадать и обратилась засохшей коростой. Баргул выгнулся дутой, размяк и вдруг громко захрапел.

— Теперь до вечера спать будет, — довольно сообщил Калман. — Тебе не надо ли? — спросил, с сомнением глядя на иссеченное тело Хамыца.

— Мне спать рано, — указал тот на Саугрима. — Поторопимся.

— Если до сих пор от такой раны не умер…

— Что делать надо?

— С одного рывка копье достань.

— Придержите.

Я уселся на широкую, как стол, задницу рудокопа, раненный в ногу навалился на плечи. Саугрим еще попытался прохрипеть что-то.

Мышцы Хамыца стали рельефнее, страшно раздулись жилы на шее, он дернул, и копье, скрежетнув по панцирю, вылетело из раны. Громко заорал Саугрим, нас всех залило фонтаном крови. А Калман сыпал и сыпал горстями красный порошок в не желающую закрываться рану, из которой бил темнокрасный ключ. И пересилил-таки порошок. Шапка красной пены встала над спиной рудокопа и, на глазах густея, стала опадать.