Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946 - Дмитрий Ломоносов

— И все там есть?

— Почти все — говорю.

— А ну, найди, когда переправлялись через Днепр?

Листаю. Нахожу.

— 21 октября 1943 года. Южнее Лоева:

— А-а, когда ранило Петракова?

— 29 июля 1943 года на берегу реки Лютая. Тогда еще Зорьку его тоже ранило.

— Точно!

— И про меня там есть?

— И про меня?

— Я очень всех вас люблю, ребята! Я просто не могу не рассказать о вас людям. Я покорен вашей честностью, смелостью, умом и бесстрашием, верной службой Родине. Пусть узнают все, как мы шли к Победе.

М. С. Шпилев.

Ее звали «Москва»

Мы непременно снова побываем в ваших краях, дорогие севчане. Вновь пройдем по памятным огневым рубежам от Доброводья и Гапоново на Севск, от Севска — до самой Десны. Постоим на тех самых высотках, где били фашистов яростной весной 1943 года, у обелисков, под которыми покоятся наши однополчане.

Вспоминая те дни, я всегда в числе первых вспоминаю Машу Самолетову, девчонку, санинструктора и комсорга 1-го эскадрона бывшего 12-го гвардейского кавалерийского полка, которой суждено было тогда геройски умереть на вашей земле и снова воскреснуть для борьбы с лютым врагом. Москвичка она была. Московский был характер. Да и сейчас она такая же — мальчишистая, задиристая, прямая.

Не суждено ей было вступить в бой с фашистами с первых дней войны. Несколько месяцев подряд ей, инструктору Московского городского комитета комсомола, на все ее заявления с просьбой отправить на фронт приходилось получать отказы. Уже тысячи ее сверстников дрались на фронте и во вражеском тылу, получив путевки здесь же, в комитете, часто из ее рук, а она…

Знающие люди посоветовали окончить курсы медсестер: имеющих военные специальности отпускали. Поступила…

Первый бой ей, как и каждому, не забыть. Огонь и кровь. И отовсюду неслось: «Сестричка!»… А «сестричка» лежала ничком под лафетом разбитого орудия, куда ее забросило взрывной волной, с ног до головы залепленная снегом и грязью, не смеющая поверить, что после этого ада еще что-то может оставаться живым. Подползший замполит эскадрона сделал, наверное, единственное, что можно было сделать в данной ситуации: он вытащил ее из-под лафета, оттер ее лицо снегом и хорошо тряхнул за ворот, крикнул в ухо сквозь грохот бомбежки только одно слово: «Видишь?»

Она все поняла. Многих она спасла в этот день на берегу неказистой речушки, залитом кровью, сплошь распаханном стокилограммовками и танковыми гусеницами. Фашисты тут не прошли.

С этого дня Маша стала «своим» человеком в эскадроне. О ней заговорили в полку. А потом за бесстрашие в боях скупые на похвалу и тугие на дружбу казаки избрали отчаянную девчонку комсоргом эскадрона, приняли в партию.

1 марта 1943 года конники бывшего 2-го гвардейского кавалерийского корпуса, врубившись острым клином в оборону фашистов, освободили Севск и, громя вражеские гарнизоны, к 8 марта вышли на Десну севернее Новгорода-Северского. Не поддержанные с флангов, кавалеристы оказались под угрозой окружения, один на один против нескольких свежих фашистских дивизий, в том числе двух танковых. Ждать подкрепления было неоткуда. Внезапная сильная оттепель отрезала дивизии от баз снабжения боеприпасами и продовольствием, фуражом для коней. Командованием фронта было принято решение вывести корпус из мешка на линию фронта с арьергардными боями. И, будучи авангардным, бывший передовой 12-й гвардейский кавалерийский полк, заняв оборону в селе Вовна, стал арьергардным. Он принял первый удар фашистов на себя. Полк получил приказ прикрыть отход основных сил корпуса. Задача ответственная. Это знал каждый конногвардеец, встала тогда здесь насмерть конная гвардия. Конница против танков. И вместе ними Маша Самолетова, их верный друг, коммунист.

Когда с рассветом 11 марта позиции полка «пропахали» двенадцать «Юнкерсов», потом накрыли плотным огнем несколько артминбатарей врага и атаковали с двух сторон, со стороны Теофиловки и Калеевки, два батальона фашистов с тридцатью восемью танками, конники не только не дрогнули, но и контратаковали, отбив шесть яростных атак. Шесть «Юнкерсов» они вогнали в землю, уложили два батальона фашистов, сожгли половину танков. И все это время Машеньку видели везде, где нуждались в ней. Среди пылающих хат Вовны, в клубах черного дыма от горящих танков, в воронках и окопах видели конники худощавую девчонку в полушубке, больших, не по росту, валенках. Сколько она услышала в тот день «Спасибо, сестричка!..» Редели ряды защитников рубежа. Бой длился уже шесть часов. Снова фашисты бросили в бой свежий батальон пехоты с четырнадцатью танками. Полк был окружен.

— Уходи, Маша! Не женское тут дело получается, — сказал ей командир эскадрона. — Не дай бог к фашистам в плен угодишь…

Организовав прорыв на узком участке обороны, командир полка подполковник Калмыков вывел остатки трех эскадронов из кольца, оставив 1-й эскадрон для прикрытия отхода.

— Уходи, Маша! — уже крикнул комэска.

Еще оставался проход там, где конники подбили три танка, и по лощине можно было попытаться уйти к своим. В ответ она упрямо мотнула головой и молча поползла к стонавшему неподалеку раненому пулеметчику. Не могла девушка оставить своих в беде. Ползла и ловила на себе благодарные и восхищенные взгляды почерневших, смертельно уставших, но не сломленных духом конногвардейцев родного эскадрона. Разве можно было от них уйти?

Был ли страх, когда сомкнулось кольцо немецких танков? И был и не был. Судьба эскадрона стала ее судьбой. Фашисты уже не стреляли. Рыча моторами, лязгая гусеницами, танки медленно приближались к КП эскадрона. На секунду Машенька оглянулась, окинув взглядом позицию. Только убитые, раненые и ни одной поднятой перед врагом руки. Правой рукой нащупала на груди упругие корочки партийного и комсомольского билетов и с криком «За Родину!» бросилась под гусеницы ближайшего танка…

Очнулась от близких выстрелов. Фашисты ходили по полю и добивали раненых. Ослепил луч фонарика.

— Ауфштеен! Хенде хох! — крикнул фашист.

Лежала неподвижно, ожидая очереди в упор.

— Маша вставай, а то убьют, — прошептал ей на ухо знакомый голос.

Двое наших солдат помогли ей подняться.

— Рано нам еще умирать, — продолжал ей шептать на ухо тот же голос. — Мы еще повоюем. Крепись, Маша…

Только потом, после адски длинной для нее дороги, когда их, тридцать раненых однополчан, бросили в церковь, она немного пришла в себя. Стонали и бредили в кромешной тьме раненые, за дверями раздавались мерные шаги часовых. И тут Маша услышала невероятное: