Проклятие палача - Виктор Вальд

– Как же это?.. – не мог прийти в себя Джованни Санудо.

– Это мой друг, наверное, и есть настоящая любовь. Нам с тобой этого не понять. Каталонцы вообще отличаются от всех своей верностью рыцарскому кодексу и соблюдением всякой ее всячины. В том числе и верности даме сердца. Ты же помнишь – свою победу барон Рени Мунтанери посвятил твоей дочери! Или… Ты сам знаешь, – и Симион Синиш громко рассмеялся.

– И что же?

– А то, мой друг Джованни, что барон и его друг вот уже неделю кружат вокруг монастыря и постоялого двора, где ты питаешься благодаря мечам твоих бывших слуг, и строят планы как тебя и твою семью освободить. Люди короля наблюдают за ними с первого дня. За ними и еще парочкой незнакомцев, что также следят за тобой. Пожалуй, их и зарезали бы… Если что… Но на ваше общее счастье прибыл вовремя я! Утром я побеседовал с молодыми рыцарями. И знаешь что…

– Что?

– Им можно довериться. А еще скажу, барон Мунтанери вполне прилично исполняет рыцарские баллады на лютне. Ох уж эти каталонцы! Последние из рыцарей золотого века! Любовь, верность, дама сердца… Уже лет сто, как об этом забыли и думать. Что привело молодых рыцарей в Арту – я понял, а вот кто помог им и их слугам добраться сюда… Это дорого стоит! Подумай, Джованни! Влюбленный до безумия и, наверное, богатый зять! Да еще и спаситель твой!

Симион Синиш заговорчески подморгнул и залился смехом.

– Великий герцог… – поклонился Джованни Санудо молодой барон Мунтанери. – Я…

Но герцог Наксосский остановил его рукой и обратился к брату короля:

– Я могу…

– Да, да! Обними меня на прощание и полезай на перину. В добрый путь! Прощай и помни мои слова. Даст Бог не увидимся до смерти короля. С ним уже был удар. Едва отошел. Может, узнав о твоем бегстве, его еще раз… Ведь такие известия для него печальны в последнее время. И… Прощай, друг Джованни Санудо. Прощай!

…Как-то за много дней пути и не удалось толком поговорить с молодым бароном Мунтанери. Все как-то не принимали мозги Джованни Санудо того, что у его друга молодости есть сын. Не приняли, когда герольд объявил, что победитель рыцарского турнира в Арте барон Мунтенери. Не приняли и со слов Симиона Синиша.

Сколько раз встречался герцог Наксосский с другом Рамоном и тот ни разу даже не намекнул о том, что он отец. Таким был добрый друг Мунтанери, единственный свидетель мучительного наказания, что лишило юного Джованни счастья быть отцом. Наверное, это и явилось причиной сокрытия отцовства самого Рамона. Истинный друг все сделает, чтобы, даже малейшая тень печали не омрачила лица друга. А может барон Мунтанери чувствовал некоторую вину перед тем, с кем делил и хлеб и опасности, но проявил трусость, не бросившись на обидчиков друга. Хотя, это погубило бы обоих.

Об этом не хотелось думать. Не хотелось и беседовать с тщательно скрываемым сыном друга – друга от юных лет и до самой смерти на борту сгоревшей галеры «Афродита». Может именно для признания барон Рамон Мунтанери и взял с собой сына в путешествие в Венецию. Но признания из уст отца не произошло, а из уст его сына Джованни Санудо ничего не желал слушать. Рени Мунтанери для него был всего лишь один из баронов. И не более.

А вот от доброго вина, что с завидной щедростью снабжал своего гостя Рени Мунтанери, герцог Наксосский не отказался и даже требовал с присущей ему надменностью.

Только к вечеру следующего дня после побега вино одолело великого герцога. Одолело самой печальной мыслью проскальзывавшей подлой змеей в мозг герцога, окутанный густейшими парами вина – он один! Один одинешенек. И вокруг него нет никого близкого, родного или просто хорошо знакомого человека. Нет даже воинов! Нет даже слуг!

Кормилица, с вечно сосущим материнское молоко младенцем, ее дочери – никто и ничто. Сын друга, но не друг и никто. Низкорослый рыцарь-«каталонец», слуги, погонщик на передней скамье повозки – все они никто и ничто для Джованни Санудо. Но они куда-то везут великого герцога, не спросив его ни о чем. Они кормят и поят… А герцог наксосский покорно трясется по дороге, грызет холодное мясо и пьет, пьет и пьет вино. И ничего поделать не может. Ведь он сам теперь никто и ничто!

А самое печальное в том, что нет рядом с великим герцогом его Ареса и Марса, тех, кого он предал и бросил, передав только записку о том, что отныне они должны верой и правдой служить Симиону Синишу, проклятому брату проклятого короля. Они даже снились в пьяном сне. Могучие и верные псы – Арес и Марс, в своих не снимаемых доспехах и с тяжелыми мечами в руках. Они! Чьей смерти, а затем уродства так желал двадцать три года назад. Над которыми издевался до их взросления. И которых всячески унижал за верность и невероятную преданность. Они снились так явно, что открыв глаза, Джованни Санудо долго звал своих псов. Долго, пока ему опять не дали вина.

Печальная мысль о том, что он один среди чужих ему людей, которые сейчас вершат его судьбу, так опечалила Джованни Санудо, что все происходящее он принимал как очень долгий и тяжелый сон, который когда-нибудь закончиться. И в этом сне некогда блестящий герцог наксосский вел себя как капризный ребенок и как капризный, но любимый ребенок, получал все что хотел. А получив, он успокаивался и отчужденно смотрел и на происходящее и слушал говоривших.

Через два часа герцог наксосский опять властно велел остановиться. На этом участке дороге ему пришлось зайти за нагромождение исполинских камней, так как справа, до самого Коринфского моря, лес уступил каменистой равнине, а слева, круто вверх поднялась скала, перерастающая в горный каскад, заканчивающийся дальней вершиной уже покрытой снегом.

Стоял солнечный день. С гор в сторону моря дул слабый, но уже холодный ветерок. Он рябил волну, и издали водный простор казался мутным зеркалом, получившимся у нерадивого стеклодува из Мурано[155]. Это зеркало плескалось в огромной раме, жесткой внизу, из камней и галечника побережья и плывущей облаками наверху. Как и всякое творение нерадивого зеркальщика оно не могло отразить ничего, даже четко вырисовывающиеся на ясном небе две главных вершины Парнаса – Тифорею и Ликорею, уже притрушенные снегом, особенно впечатляющим в обрамлении ярко зеленых кефалийских елей.

– Видишь, милая Грета, это и есть те самые вершины мира, к которым и пристал в своем ковчеге Девкалион. Помнишь, я вчера у костра рассказывал о потопе?

Проходящий мимо Джованни Санудо с легкой усмешкой заметил смущение Греты. Где ей, простой селянке запомнить имя Девкалион. Хотя о всемирном потопе она должна быть осведомлена. Это любимая проповедь сельских священников. Только для нее нет никакой разницы в услышанном вчера. Скорее всего, она ничего не поняла. Да и как ей понять, что какой-то олимпийский бог Зевс решил уничтожить испорченный род людской, наслав на него потоп. Спасся только сын титана Прометея Девкалион, послушавшийся совета отца и построивший корабль для себя и жены Пирры. И этот корабль после десяти дней непрерывных дождей пристал к одной из этих вершин Парнаса. Принеся жертву отцу богов Зевсу, Девкалион вымолил у него желание возродить человеческий род.