Поэты 1820–1830-х годов. Том 1 - Дмитрий Дашков

В 1832 году выходит первый сборник его стихов, изданный A. Г. Тепляковым; в предисловии издателя был сделан намек на драматическую судьбу автора, а поэзия его полемически противопоставлена идеям «положительного века» и «коммерческой литературы». Сборник был построен как лирическая автобиография героя-автора: наиболее «объективные» и оптимистические стихи (первое из них — «Благотворная фея» — утверждало власть поэтической фантазии) открывали сборник; резкий перелом в тональности создавали «Затворник» и «Изгнанник», за которыми следовали стихи о скитальчестве, о духовной драме, саркастические эпиграммы, написанные в Одессе и характеризующие обывательскую рутину провинциального общества; завершался сборник «Чудным домом», с его идеей «суеты сует» земного мира. Книга была принята благожелательно, но коммерческого успеха не имела. В 1833 году выходят «Письма из Болгарии» и ряд стихотворений Теплякова в «Литературных листках». Жизнь в Одессе тяготит Теплякова, его переписка этих лет изобилует мизантропическими и пессимистическими нотами. Одесские друзья и покровители Теплякова (М. С. Воронцов, P С. Эдлинг, А. П. Зонтаг) стремятся исхлопотать ему прощение, по просьбе Зонтаг Жуковский представляет ко двору вышедшие книги.

В 1834–1835 годах Тепляков вновь отправляется на Восток, посещает Константинополь, Малую Азию и Грецию. В 1835–1836 годах он около года проводит в Петербурге. Он знакомится с Пушкиным, к которому чувствует благоговейное уважение, общается с Плетневым, Кукольником, Бенедиктовым, входит в кружок Жуковского и B. Ф. Одоевского, своего прежнего товарища по Благородному пансиону[245]. Одоевский принял ближайшее участие в подготовке второго тома его стихотворений, вышедшего к маю 1836 года; том этот включил «Фракийские элегии» и стихи с 1832 года; Тепляков придавал ему большое значение и за печатанием его наблюдал сам[246]. Здесь выделяется цикл любовных стихов с характерной темой измены возлюбленной, в «лермонтовском» варианте: лирический герой, одинокий и враждебный всему миру, сосредоточивает свои душевные силы в любви к единому существу — «ангелу», который ему изменяет. С этой темой ближайшим образом связана вторая, также сближающая Теплякова и Лермонтова, — тема «демона», проклинающего «всю тварь» «в самом себе» и распространяющего «на все миры» «свою бездонную печаль» («Два ангела», 1833; см. вступ. статью, с. 29). Отличительной особенностью поздних стихов Теплякова оказывается ирония, близкая к иронии немецких романтиков; в «Вакхической песне», в «Слезах и хохоте» она приобретает характер сарказма и создает контраст внешне оптимистического тона стихов и глубокого пессимизма содержания. В неопубликованном варианте предисловия к сборнику 1836 года Тепляков указывал, что основными формами современной литературы должны стать «сатира и элегия, — первая бичующая нравственную ничтожность общества, последняя — оплакивающая утрату его симпатической сердечной естественности»[247].Высшие представители современной поэзии для Теплякова — Гете и Байрон; к ним следует добавить и имя Беранже.

В 1836 году Тепляков, причисленный к константинопольской миссии, вновь едет на Восток — в Грецию, Египет, Сирию, Палестину, Константинополь; снова попадает в районы чумной эпидемии. В мае 1840 года он получает разрешение уехать в Париж, где знакомится с Шатобрианом, Балланшем, Мицкевичем, посещает салоны Сиркуров и Рекамье. Однако и Париж не удерживает его надолго; брат его писал впоследствии, что здесь «он скучал более чем где-нибудь и с грустию вспоминал о жизни своей на Востоке». В июле 1841 года он путешествует по Германии, Швейцарии, Италии. В Риме у него возникает замысел произведения о Беатриче Ченчи, оставшийся неосуществленным, — за время путешествия он, по-видимому, вообще не пишет стихов. Летом 1842 года он возвращается во Францию. В последнем письме брату из Парижа он подводит безрадостный итог своего путешествия: «Что мне теперь с собой делать? Я видел все, что только есть любопытного в подлунном мире, и все вто мне надоело до невыразимой степени». 2 (14) октября 1842 года Тепляков скончался от апоплексического удара[248].

421. БОНИФАЦИЙ

            «Промчалась туча грозных бед,            Надежда сердцу улыбнулась;Небесной благости исполнился обет;            Свобода гордая проснулась.Пора насилия эхидну растерзать!Уж полно нашими питаться ей сердцами;Уж полно трепетной ненависти слезамиКровь милой родины с цепей ее смывать!            Нет! наши язвы и мученья            Перстом нещадного отмщенья            Уж перед богом сочтены, —            И гибелью им в исцеленье            Беды врагов посулены!По нашим пажитям гоняясь за зверями,            Уже оратая трудамиНе поругается жестокий властелин.На ниву смятую печальный селянин            Безмолвной грусти взор не кинет;            В сосцах унылых матерейМлеко для нежных чад от глада не застынет;Убогий грабежу, рыдая, не покинет            Насущный хлеб своих детей!Насильем буйного желания злодейКрасу невинную обидеть не посмеет:Не для него любви цвет милый расцветет,            Не для него прекрасный плод            Под солнцем прелести созреет!Последню старца кровь печаль не охладит,Грусть пылкой младости чело не избраздит,            И безнадежность лучшей доли            Ее порывов не скует,            И гордый ум в цепях неволи            На лоне лени не заснет.Пускай, презренный Карл[249], ряды твоей дружиныДремучи, как полей Арденских исполины;Пусть туча стрел твоих луч солнечный затмит!Булат ли, мощною свободой изощренный,Ряды трепещущих рабов не прояснит!В груди ли, кровию отчизны обагренной,            От стрел их сердце задрожит!Не с нами ль твой герой, о родина святая!Что ж с Бонифацием нам буря боевая?Как пламень молнии средь тучи громовой,Врагов погибелью булат его сверкает;Как глас торжественный победы роковой,Звон арфы витязя в нас сердце зажигает            Огнем отваги боевой.Где ж враг?.. на смертный пир, о витязь, мы готовы,С тобой под вихорь стрел бесстрашно полетим;            С тобой тиранства скиптр свинцовый            В крови тиранов сокрушим!»

Так стан свой доблестных дружина оглашала,            И часто в облаках стрела            Мимолетящего орла            Иль врана, воя, догоняла.            Там ратник сталь свою точил,            Там меч с мечом, гремя, скрестился;            Иной свой дротик в цель пустил,            Иной копьем губить учился,            Меж тем властолюбивый Карл,Марселя древнего восстаньем устрашенный,К свободной стороне, насильем угнетенной,Пределы Фландрии покинув, поспешал.Уж шум его полков, уж бурных коней ржаньеБрега Лионского залива потрясли,            И самовластью на закланьеУста тирана вновь марсельцев обрекли.Разлей пожары, месть! лети к ним, истребление,Влекися, тощее в цепях порабощенье!Марсель, потупя взор, колена преклоня,В руке властителя лобзай свои оковы!Смирись! за твой позор еще светило дня,Быть может, зреть тебе позволит Карл суровый.Смирись! иль утопай в крови своих граждан.            Ты зришь, священная свобода,Какую тучу мчит неистовый тиран!И что ж! при токе ль слез — слез твоего народа —            Святой алтарь твой рухнет вновь!Нет! он лишь под костьми бесстрашных сокрушится,Трон самовластия на них лишь утвердится.Нет! жив еще твой огнь в сердцах твоих сынов!            Марсельцам он, сей огнь священный,В очах вождя горит спасения звездой;Могуч, как гений их отчизны оскорбленной,Он храбрых мстить зовет, готовясь в славный бой.            Но солнце блеск свой золотойУж ярче на холмы лазурные струило,И изумруд лугов, и дальний небосклон,И море синее, и гор румяный склонОгнем рубиновым, сгорая, обагрило.            Сходила ночь на шумный стан,            И сон уж веял над шатрами;Последний грохотал в долине барабан,Последняя труба немела за холмами.            И смолкло всё, лишь ветерок,Ропща, во мгле древес по листьям пробегает,Лишь, брызнув искрами, дрожащий огонек            Вкруг рати спящей умирает;Лишь крики часовых в глуши своих ветвей            Протяжно вторит лес дремучий,            И ржанье гордости своейПорою с гулом скал сливает конь могучий.

            Но кто в раздумьи хладный взор            В ночной тиши с приморских гор            Вперил на пенистые воды?            Я узнаю тебя, герой!            То Бонифаций, друг свободы,            То вождь марсельцев молодой!

            На дерне, с арфой золотой,Пред ним его копье булатное сверкает;Но дума черная в очах его блуждает;            Но томных месяца лучей            Чело высокое бледней.

Какая ж грусть, о вождь, твой гордый дух смутила?            Тебе ль грустить? не твой ли мечДля падшей родины свобода наточила,Чтоб свой отрадный луч над нею вновь зажечь?[250]Не ты ли струн своих умел волшебной силойГероев из рабов безжизненных создать;Не твой ли дивный глас знал душу девы милойНеизъяснимых слез блаженством умилять?

Куда ж, младой певец, твое девалось счастье?Ужель души твоей живое оладострастьеСтоль рано грозного страданья обнял хлад?Весною ль соловей дубраву не пленяет?Весною ль сердце гор не рвет, не разрываетИ к небу не летит кипящий водопад!Волшебной думы друг и мученик счастливый,Где ж луч твоей весны, столь ясный, столь игривый?Где сердцу милых снов и радость и тоска            И сердца огненны порывы?

Ах! тот, кого судьбы железная рука            По розам к бездне приводила;С кем языком любви измена говорила;Чью искренность добыв коварною хвалой,Злоречье мщению на жертву отдавало;Чье простодушие доверчивой рукой            Эхидну зависти ласкало, —            Тот, кто пред низкою толпой,            Обидой горькой уязвленный,            Отмщеньем немощным пылал.            На помощь милых сердцу звал            И плакал, милыми презренный,—Тот знает, как младой внезапно вянет лик,Тот в глубине души читает без ошибки;Тоски насмешливой знаком тому языкИ тайна горестно-язвительной улыбки……………………………………………

422. ЗАТВОРНИК