Поэты 1820–1830-х годов. Том 1 - Дмитрий Дашков

424–430. ФРАКИЙСКИЕ ЭЛЕГИИ

(Писаны в 1829-м году)

Ma bouche se refuse à tout langage qui n’est pas le vêtement même de la pensée… et d’ailleurs… ma lyre est comme une puissance surnaturelle qui ne rend que des sons inspirés.

1. ПЕРВАЯ ФРАКИЙСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Отплытие[258]

Adieu, adieu! my native shore Fades o’er the waters blue…

Визжит канат; из бездн зыбучихВыходит якорь; ветр подул;Матрос на верви мачт скрыпучихПоследний парус натянул —И вот над синими волнамиСвоими белыми крыламиКорабль свободный уж махнул!

Плывем!.. бледнеет день; бегут брега родные;Златой струится блеск по синему пути.           Прости, земля! прости, Россия,           Прости, о родина, прости!

Безумец! что за грусть? в минуту разлученьяЧьи слезы ты лобзал на берегу родном?           Чьи слышал ты благословенья?Одно минувшее мудреным, тяжким сном           В тот миг душе твоей мелькало,И юности твоей избитый бурей челнИ бездны перед ней отверстые казало!Пусть так! но грустно мне!Как плеск угрюмых волн           Печально в сердце раздается!Как быстро мой корабль в чужую даль несется!О лютня странника, святой от грусти щит,           Приди, подруга дум заветных!           Пусть в каждом звуке струн приветныхК тебе душа моя, о родина, летит!

Пускай на юность ты моюВенец терновый наложила —О мать! душа не позабылаЛюбовь старинную твою!Теперь — сны сердца, прочь летите!К отчизне душу не маните!Там никому меня не жаль!Синей, синей, чужая даль!Седые волны, не дремлите!

Как жадно вольной грудью яПью беспредельности дыханье!Лазурный мир! в твоем сияньеСгорает, тонет мысль моя!Шумите, парусы, шумите!Мечты о родине, молчите:Там никому меня не жаль!Синей, синей, чужая даль!Седые волны, не дремлите!

Увижу я страну богов;Красноречивый прах открою:И зашумит передо мноюРой незапамятных веков!Гуляйте ж, ветры, не молчите!Утесы родины, простите!Там никому меня не жаль!Синей, синей, чужая даль!Седые волны, не дремлите!

           Они кипят, они шумят —И нет уж родины на дальнем небоскате!Лишь точка слабая, ее последний взгляд,Бледнеет — и, дрожа, в вечернем тонет злате.           На смену солнечным лучам,Мелькая странными своими головами,Колоссы мрачные свинцовыми рядамиС небес к темнеющим спускаются зыбям…Спустились; день погас; нет звезд на ризе ночи;           Глубокий мрак над кораблем;           И вот уж неприметным сномНа тихой палубе пловцов сомкнулись очи…Всё спит, — лишь у руля матрос сторожевойО дальней родине тихонько напевает,           Иль, кончив срок урочный свой,Звонком товарища на смену пробуждает.Лишь странница-волна, взмутясь в дали немой,Как призрак в саване, коленопреклоненный,           Над спящей бездною встает;           Простонет над пустыней вод —И рассыпается по влаге опененной.           Так перси юности живой           Надежда гордая вздымает;           Так идеал ее святой           Душа, пресытившись мечтой,           В своей пустыне разбивает.           Но полно! что наш идеал?Любовь ли, дружба ли, прелестница ли слава?           Сосуд Цирцеи их фиал:           В нем скрыта горькая отрава!И мне ль вздыхать о них, когда в сей миг орлом,Над царством шумных волн, крылами дум носимый,Парит мой смелый дух, как ветр неукротимый,Как яркая звезда в эфире голубом!Толпы бессмысленной хвалы иль порицанья,Об вас ли в этот миг душе воспоминать!           Об вас ли сердцу тосковать,Измены ласковой коварные лобзанья!Нет, быстрый мой корабль, по синему пути           Лети стрелой в страны чужие!           Прости, далекая Россия!           Прости, о родина, прости!

2. ВТОРАЯ ФРАКИЙСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Томис

Hic ego qui jaceo tenerorum lusor amorum        Ingenio perii Naso poeta meo.At tibi qui transis ne sit grave, quisquis amasti,        Dicere, Nasonis molliter ossa cubent.

Свинцовой дымкою подернут свод небес.По морю мутному холодный ветер бродит;Ряды широких волн шумят, как темный лес,И, будто рать на бой решительный, проходят.«Не буря ль это, кормчий мой?Как море вихрится и плещет!»— «О нет, пусть этот ветр глухойВ послушных парусах трепещет!Пусть бьется море: гневный валЕще до нас не долетает,И наших пушек грозный шквалЕще с цепей их не срывает!»— «Смеюсь над бурей я твоей!»Но что же там, в дали волнистой,Как пояс желтый и струистый,Мелькает на краю бунтующих зыбей?

Тебя ли вижу я, изгнанья край унылый?Тебя ль, бессмертного страдания земля!О степь, богатая Назоновой могилой![261]Ты ль так безжизненна? тебе ль душа моя                 Несет дар слез своих печальный?                 Прими их! пусть в дали седойТы, как холодный труп, как саван погребальный,Безмолвно тянешься над бездною морской, —Красноречив твой глас, торжественный покой!Святая тишина Назоновой гробницыГромка, как дальний шум победной колесницы!                 О! кто средь мертвых сих песков                 Мне славный гроб его укажет?                 Кто повесть мук его расскажет —                 Степной ли ветр, иль плеск валов,                 Иль в шуме бури глас веков?..                 Но тише… тише… что за звуки?                 Чья тень над бездною седой                 Меня манит, подъемля руки,                 Качая тихо головой?                 У ног лежит венец терновый,                 В лучах сияет голова,                 Белее волн хитон перловый,                 Святей их ропота слова.                 И под эфирными перстами                 О древних людях с их бедами                 Златая лира говорит.                 Печально струн ее бряцанье:                 В нем сердцу слышится изгнанье;                 В нем стон о родине звучит,                 Как плач души без упованья.                 Она поет:

Не говори, о чем над урною моей                 Стенаешь ты, скиталец одинокой:Луч славы не горит над головой твоей,                 Но мы равны судьбиною жестокой!..Число ль ты хочешь знать моих сердечных ран?                 Сочти небес алмазные пылинки;По капле вымери бездонный Океан,                 Пересчитай брегов его песчинки!Пускай минувшего завеса раздрана —                 Мои беды заглушены веками;Тоска по родине со мной погребена                 В чужой земле, под этими песками.Не верят повести Овидиевых мук:                 Она, как баснь, из рода в род несется,Течет из уст молвы — и как ничтожный звук                 В дали времен потомству раздается!

О, как приветствовал на Тибровых брегах                 В последний раз я римскую денницу!Как ты поспешно скрыл, Капитолийский прах.                 От глаз моих всемирную столицу!И ты исчез за ним, мой дом, мой рай земной[262],                 Моих богов отеческих жилище!Изгнанник! где твой кров? — весь мир перед тобой,—                 Прости лишь ты, родное пепелище!Но нет! и целый мир был отнят у меня:                 Изгнанье там поэта ожидало,Где воздух — снежный пар; туман — одежда дня,                 Там, где земли конец или начало![263]Где только бранный шум иль бурь всегдашних вой                 Пустынный гул далеко повторяет;Свирепый савромат выходит на разбой,                 Иль хищный гет убийство разливает![264]

Чернее тьмы ночной был цвет моих кудрей,                 Когда узрел я берег сей кремнистый;Промчался год один — и в недре сих степей                 Я побелел, как лебедь серебристый!Вотще в гармонии Овидиевых струн                 Все таинства Олимпа обитали:Упал на их певца крушительный перун —                 И в сердце вмиг все звуки замолчали!..Когда седой мороз над кровлями трещал,                 Широкий Истр недвижен становился,И ветр, как дикий зверь, в пустыне завывал,                 И смятый дуб на снежный одр катился, —  [265]По беломраморным, застынувшим водам,                 Как новый ток, в час бурного волненья,Кентавры хищные неслись в то время к нам                 С огнем войны, с грозой опустошенья[266].

Душа, сим гибельным тревогам предана,                 Могла ль творить, как некогда творила?Нет! с лиры брошенной Назонова струна                 На бранный лук тогда переходила[267].И радостно поэт на смертный мчался бой,                 И с жизнью вновь к изгнанью возвращался;Придешь ли ты назад, миг вольности златой?                 Иль ты навек с душою распрощался?Узрю ль я вновь тебя, родимой кровли сень?                 Увижу ль вас, отеческие боги?И тот волшебный край, где солнце каждый день                 Златит весны зеленые чертоги?И ты, о вечный град! узрю ль у ног твоих                 Простертый мир перед семью холмами,Блеск пышных портиков и храмов золотых,                 И пену струй под бронзовыми львами?

Узрю ль и тот предел, где царственный народ                 Благоговел пред гласом Цицерона,И стогны, где поднесь родимый воздух пьет,                 Как жар любви, поэзию Назона?Моя Италия! к тебе, на светлый Юг,                 Помчался б я быстрей крылатой птицы;О солнце римское! когда ж от скифских вьюг                 Оттаешь ты Назоновы ресницы?Когда… но я вотще о родине стенал!                 Надежды луч над сердцем издевался;Неумолимого я богом называл:                 От грусти ум в душе поколебался!И ты ль тюремный вопль, о странник! назовешь                 Ласкательством души уничиженной?Нет, сам терновою стезею ты идешь.                 Слепой судьбы проклятьем пораженный!..

Подобно мне, ты сир и одинок меж всех                 И знаешь сам хлад жизни без отрады,Огнь сердца без тепла, и без веселья смех,                 И плач без слез, и слезы без услады!Но в гроб мой мрачного забвения печать                 Вотще вклеймить мечтало вероломство —Его завет певца престанет обличать,                 Когда умрет последнее потомство!Меж тем — пусть на земле, пред суетной толпой,                 В ночи времен не гаснет солнце славы —Пройдет ли луч его сквозь сумрак гробовой?                 Моих костей коснется ль величавый?Вотще труба молвы на безответный прах                 Со всех сторон поклонников сзывает, —Что пеплу хладному в тех громких похвалах,                 За кои жизнь всечасно умирает!..

Умолк божественный — и с лирой неземной                 Исчез, как луч во мгле свинцовой…                 Взрывает волны ветр глухой,                 На море льется блеск багровый.                 Громады туч по небесам,                 Как будто по морю другому,                 Подобно мрачным кораблям,                 К сраженью мчатся громовому.                 Трепещут груды волн седых                 И, как подавленные, воют, —                 То не главы́ ль духов морских                 Струями локонов своих,                 Как серебром, всё море кроют?                 Души разбойника черней,                 Сошлася с бурей мгла ночная                 И, как завеса гробовая,                 Весь мир сокрыла от очей.                 Лишь пламень молнии струистый                 Другого неба свод огнистый                 Откроет — и во мгле ночной                 С кипящей борется волной.Темна, как сумрачная вечность,Она подъемлется, идет…«Матрос! что вдалеке твой взор распознает?Что с мачты видишь ты?» — «Я вижу бесконечность!»

«Не буря ль это, кормчий мой?Уж через мачты море хлещет,И пред чудовищной волной,Как пред тираном раб немой,Корабль твой гнется и трепещет!»— «Ужасно!.. руль с кормой трещат,Колеблясь, мачты изменяют,В лоскутья парусы летятИ с буйным ветром исчезают!»— «Вели стрелять! быть может, насКакой-нибудь в сей страшный часКорабль услышит отдаленный!»И грянул знак… и всё молчит,Лишь море бьется и кипит,Как тигр бросаясь разъяренный;Лишь ветра свист, лишь бури вой,Лишь с неба голос громовойТолпе ответствуют смятенной[268].«Мой кормчий, как твой бледен лик!»— «Не ты ль дерзнул бы в этот миг,О странник! буре улыбаться?»— «Ты отгадал!..» Я сердцем с нейЖелал бы каждый миг сливаться;Желал бы в бой стихий вмешаться!..Но нет, — и громче, и сильнейСвятой призыв с другого света,Слова погибшего поэтаТеперь звучат в душе моей!

3. ТРЕТИЯ ФРАКИЙСКАЯ ЭЛЕГИЯ