Четыре танкиста и собака - Януш Пшимановский

Григорий горячо заговорил:

– Они могут посылать нас на смерть, убивать и расстреливать безоружных, а их нельзя. Понимаешь? Нельзя. Им можно…

– Понимаю, – кивнул головой Черешняк. – Елень объяснял. Но посадить в подвал можно.

– Точно, – начал успокаиваться механик. – Здесь неплохие подвалы.

Вдруг дом задрожал и над шлюзом загромыхали раскаты нескольких взрывов; резко захлопнулась дверь.

– Уже минами достают, – обрадовался Саакашвили.

У гладкоствольного орудия радиус действия небольшой, и залп из полковых минометов свидетельствовал о том, что линия фронта находится не далее пяти километров.

– Это гражданин командир и гражданин плютоновый подорвали кухню. – Черешняк вывел его из заблуждения. – Имитируют артиллерийское попадание…

Он черпал чашкой воду из ведра и по очереди поливал то одного, то другого пленного. Они начинали приходить в себя, когда возвратились Елень и Кос.

– Ну вот, все собрались. Гуляш в термосе…

– Подожди, – прервал его Янек. – Сначала надо выставить охрану.

– Я пойду, – добровольно вызвался Томаш.

– Хорошо, – кивнул головой командир и обратился к механику: – Что это ты их на веревке держишь?

Саакашвили удивленно осмотрел веревку и ничего не ответил.

– Чтобы отправить в подвал, – выручил его Черешняк, задерживаясь на лестнице. – Там стены толстые и замки крепкие.

– Вот именно, – подтвердил Григорий и добавил: – Этот за оружием тянулся…

Забыв, что он должен отвести их в подвал, отошел в угол и прилег на канатных катушках, уткнув голову в ладони.

Остальные члены экипажа обменялись взглядами. Томаш вздохнул и отправился на пост. Янек повел пленных в подвал; Елень резал хлеб, мыл миски, приготовляя еду.

– Гжесь, возьми саблю и помоги, – попросил он, держа большую банку консервов в вытянутой руке.

– Нет, – мрачно ответил Саакашвили.

– А шестого не нашел?

– Нет.

– Я допрашивал пленных, – вмешался Кос, вешая ключ на крючок у двери. – Утверждают, что никого здесь больше не было, что их было пятеро.

– Хлеб брали на шестерых – упирался Елень, вскрывая банку штыком.

– Может, собака была? – предположил Янек с грустью.

– Пудель, – неожиданно сказал Саакашвили.

– Почему пудель? – удивился Кос.

– А кроликов, случайно, ты нигде не видал? – полюбопытствовал Густлик.

– На бункере написано «Пудель».

Янек выбежал из сеней, но вскоре вернулся.

– Точно – собака?

– Чепуха. Кто-то намалевал: «Глупый Кугель стреляет в пуделя».

– Что это значит? – заинтересовался грузин.

– Такая присказка: якобы глупая пуля выстрелила в пуделя. Бессмысленная. И с ошибкой, потому что пуля, по-немецки «кугель», женского рода, и должно быть не «глупый», а «глупая»…

Елень поставил миски с гуляшом, разложил намазанный консервами хлеб на столе, принесенном из комнаты, и крикнул:

– Томек, спустись хоть на пол-лестницы, получи свою порцию.

Первые куски разбудили голод. Прошло больше четырнадцати часов после завтрака на правом берегу Одера, а легкий перекус в лесу, как утверждал Елень, только раздразнил аппетит. Ели не спеша, старательно, молча, брали добавки.

Через открытую дверь доносилась канонада приближающегося фронта, был виден шлюз и бункер, погружающийся в темноту, – до захода солнца оставалось не более получаса.

Густлик потянулся, отложил ложку и подошел к крутой лестнице, ведущей на наблюдательную вышку.

– Томек, хочешь добавки? – задирая вверх голову, спросил он.

– Нет.

– Видишь чего-нибудь?

– Ничего.

Елень вернулся к столу.

– Швабам в подвал отнести?

– До утра попостятся, – решил Кос.

– Конечно. А теперь у нас еще есть время. – Елень начал загибать пальцы левой руки: – Обед был…

– Ужин, – поправил Кос.

– Ужин я еще съем, вот отдохну только. Значит, обед был, на голову не капает, наши все ближе…

Когда западный ветер стихал, из-за Одера отчетливо были слышны не только залпы орудий, но и треск стрелкового оружия – словно кто семечки на горячей сковородке поджаривал.

– Только бы не пришли, – вздохнул Кос.

– Не придут. У них эта специальная подрывная команда – святая святых.

– Даже если они и догадаются, то можно защищаться, пока артиллерия или танки стену не развалят.

– А «Рыжего» нет, – произнес Саакашвили.

С минуту все молчали. Янек положил механику руку на плечо и тряхнул его.

– Гжесь, не надо. Выживем – будет другой.

Густлик встал, расправил плечи.

– Пойду выкупаюсь. – Взял с окна большой кусок коричневого мыла и положил в карман. – Когда мы топали через поле – стыдно сказать, куда мне грязь заползла.

– В воду сразу после обеда?

– Не после обеда, а перед ужином. Снимите все грязное, я вам выстираю.

На дне шлюза царил полумрак. Мелкие брызги воды, поднимаемые взмахами рук, серебрились под лучами проникавшего света. Плеск волн, ударявшихся о стены, повторяло глухое эхо.

Переплыв водоем по диагонали, Елень ухватился за стальной прут и, опустившись по шею в воду, отдыхал. Он заметил, как из стены бьет тонкая струйка и крутой дугой падает вниз, подчеркивая огромную силу воды, запертой воротами шлюза.

Густлик представил себе эту силищу, и на мгновение ему сделалось не по себе. Он нырнул поглубже. Когда собрался вынырнуть, неожиданно обнаружил на небольшой глубине у ворот шлюза несколько замаскированных тяжелых фугасов, соединенных толстой проволокой. Вынырнув немного в стороне, он заметил комплект тротиловых шашек, прикрепленных к стальным распоркам ворот. Измерил на глаз расстояние до баржи, стоящей в противоположном углу, и легко, чтобы не зацепить провода, оттолкнулся ногами от ворот и поплыл на спине, ритмично работая руками.

С борта баржи свисала веревочная лестница. Елень вылез по ней из воды и, шлепая по палубе босыми ногами, проверял, не высохло ли обмундирование, которое было развешено на причале. Неприятно заскрежетал стальной крючок в каменной стене.

– Тоскливо скрипит, – проворчал он.

Насвистывая, Густлик старательно намыливался и думал о том, что, когда вернется к своим старикам и будет рассказывать о своих приключениях на войне, ему, наверное, не поверят. Да и рассказ может выйти не больно красивый. Вот хотя бы сегодня: были на волосок от смерти, потом захватили важный объект в тылу врага, но вместо того чтобы сидеть с оружием наготове и распевать национальный гимн, размахивая красно-белым флагом, он намыливается и черт знает что насвистывает. Решил и про стирку, и про купание не рассказывать.

Зачерпывая ведром воду, он начал лить на голову одно ведро за другим, чтобы сполоснуться. Мыльная вода стекала на доски, просачиваясь в трещины. Слышно было тихое журчание. Каждый звук отдавался эхом, и это усилило отчаянный крик снизу:

– Ты что, другого места не мог найти, идиот?

Густлик от неожиданности выронил ведро и отскочил за рулевую будку. Кто этот немец, который называет его идиотом и недоволен тем, что здесь, а не в другом месте он моется?

После короткого замешательства он пришел в себя, прикрыл бедра полотенцем, схватил короткий багор и соскочил вниз, под палубу.

Здесь лежали открытые и закрытые ящики с боеприпасами, фаустпатронами, но никого не было. На корме он заметил дверь, закрытую на засов. Рванул ее и скомандовал:

– Выходи!

Из-за двери высунулся немец в мундире, без ремня, облитый мыльной водой. Он поднял руки, увидев направленное на него острие багра.

– Обер-ефрейтор Кугель, – испуганно отрекомендовался он.

– Ты взят в плен, – сказал Елень. – Не надо было снизу подглядывать, тогда мыло не попало бы тебе в глаза.

– Яволь, герр… Но я не знаю этой формы…

– Марш! – Елень выгнал его на палубу. – Я тебе покажу, что это за форма. Кругом! Смирно!

Немец послушно повернулся кругом и встал по стойке «смирно», а Густлик за его спиной быстро надевал гимнастерку и натягивал брюки, изучая взглядом металлические ступеньки на стене шлюза и соображая, как отсюда выбраться. Сокрушенно подумал: как же рассказывать этот эпизод? Опустить намыливание и ополаскивание? Тогда почему, спросят, этот Кугель не высидел под палубой и обнаружил свое пребывание криком?

У входа в сени, у самого стола, за которым обедали, сидели в нижнем белье вымывшиеся Янек с Григорием. Они чистили и проверяли оружие, набивали магазины автоматов.

– Трудная мелодия. Напой еще раз, – попросил Кос.

Саакашвили повернул голову и тихо запел:

– Картвело тхели…

Янек подпевал ему, стараясь правильно произносить слова.

– Слова трудные.

– Ты думаешь, для меня польские легче? Пшепрашам, попроше, пшиноше… Трудные, но красивые. Твои – как свист сабли, рассекающей воздух, мои – как крик орла в горах.

– Ну наконец-то! – смеясь, Янек схватил его за плечи. – Ты опять прежний Саакашвили, а не выжатый лимон.

– Посмотри, – сказал Григорий, показывая во двор.