Четыре танкиста и собака - Януш Пшимановский

Металлическая прямоугольная коробка с черным кругом вместо башни выползла на вспаханное поле, зацепила прошлогоднюю скирду и повалила ее на себя. Сталь погрузилась в сырую землю, корпус осел, гусеницы вхолостую перемешивали грязь. Двигатель захлебнулся, потом вновь взревел, опять захлебнулся и, наконец, заглох.

Наступила мертвая тишина, тишина, которая обычно предшествует буре. Из-под бесформенной копны гнилой соломы виднелись только часть гусеницы и угол передней части танка.

Медленно двинулась заслонка перископа механика и упала – так закрываются веки смертельно раненного человека.

4. Подрывная команда

Юго-западный ветер развеивал дым над бомбардируемым Берлином и все больше прижимал к земле грозовую тучу, в центре которой время от времени сверкали молнии. Когда по радиосети, соединяющей батареи противовоздушной обороны, передавали тревожное сообщение об уничтожении танка западнее Ритцена, в наушниках уже стоял сплошной треск.

– Прорвана оборона на Альте-Одер? – запрашивали друг друга радиотелефонисты, прикрывая ладонями микрофоны.

– Нет. Один танк. С первого же выстрела ему «шляпу» сняли, – хвалились зенитчики. – От нас видно.

– Что видно?

– Башню этого танка…

Никому и в голову не пришло пойти по следам гусениц и найти сам танк, который, как слепой, смертельно раненный зверь, переполз через высотку и, придавленный стогом прошлогодней соломы, завяз во вспаханном поле.

Налетел резкий, порывистый ветер – предвестник грозы – и принес с собой первые крупные капли дождя, расплескал их по скирде, спрятал в соломе. Те, что упали на металл, оставили темные пятна, превращаясь в пар на теплой броне. Сверкнула яркая молния, загрохотал гром, начался ливень. Потоки воды быстро заполнили борозды, смывая следы гусениц. Сверкало и грохотало так часто, словно природа хотела показать, что она способна сравниться с мощью артиллерийской подготовки.

Свет молний, проникая в танк, вырывал из мрака неподвижные фигуры членов экипажа.

Григорий еще не пришел в себя после лихой езды: лежал на спине, раскинув руки, и хватал воздух короткими глотками, как будто с трудом отгрызал кусок за куском. Томаш, втиснутый в излом брони, левой рукой придерживал вещевой мешок, а в правой инстинктивно сжимал топорик. Густлик сидел на корточках за спиной Янека, который находился на месте механика, осматривая местность.

– Далеко до этого дома? – тихо спросил Елень.

– Близко.

– А до леса?

– Метров двести по открытому полю.

– В дождь, может быть, проскочим?

– С вышки увидят.

– А когда ехали, что же они – не видели?!

Черешняк молча прислушивался и, потеряв самообладание, резко заявил:

– Они нас видели и придут. Придут и подожгут. Я в этом гробу не останусь.

– Сиди, не бойся. – Густлик положил тяжелую ладонь на его колено. – Солома после дождя мокрая…

– Тише, вы! – прервал их Кос, с минуту прислушиваясь к глухому шуму, который доносился сквозь свист ветра, и опять уткнулся в объектив перископа.

За редеющими косыми полосами дождя он увидел выезжающую из леса полевую кухню, которую тянул небольшой старый трактор. На сиденье под брезентовой крышей сидел солдат, одетый в резиновый плащ с капюшоном. Он ехал в направлении двухэтажного дома в виде башни, вмурованного в высокую стену. Под самой крышей сверкали умытые дождем форточки.

Трактор подъехал к воротам, которые, однако, оставались закрытыми. Только после того как солдат ударил колотушкой по рельсу – один раз и после этого еще три, – кто-то внутри открыл небольшое окошечко в стене. Приехавший с кухней подал термос, получил назад пустой и одну за другой просунул три буханки хлеба. Потом уселся на свое место под брезентовой крышей и поехал, покачиваясь на выбоинах грунтовой дороги.

– Привезли обед, – объяснил Кос.

– Много? – спросил Густлик, который, избежав смерти, ничего не имел против того, чтобы перекусить.

– Термос и три буханки хлеба.

– Шесть человек. Что там может быть?

– Не знаю. Даже повару не открыли, он постучал и просунул все через окошко в стене.

– Это опять какой-нибудь испытательный полигон… Как бы нам здесь снова не перепало.

– И то правда. Надо удирать. – Он повернулся и озабоченно посмотрел на механика. – Григорий… Гжесь, сможешь?

Грузин молча кивнул.

– Я попробую, – предложил Елень. – Пока идет дождь…

Он развернул свое мощное тело и начал осторожно раздвигать солому в задней части танка, прокладывая себе узкий тоннель. Сначала двигался медленно, потом добрался до менее плотных слоев и наконец почувствовал дождь на ладонях, прохладу ветра на лице. Сдвинул шлемофон с головы и через паутину соломы внимательно осмотрел залитое водой поле. Вокруг никого. Как барсук, выполз он из поры и, повернув голову, тихо позвал:

– Вылезайте.

Первым, извиваясь как уж, выполз Янек, и вдвоем они помогли выбраться Саакашвили, вытягивая его за левую руку. В правой грузин судорожно сжимал саблю.

– Единственное оружие, – как бы оправдываясь, шептал он.

Минута молчания тянулась бесконечно.

– Вот дьявол.

Вместо головы Черешняка они увидели в соломенном коридоре туго набитый вещмешок.

– Тьфу! – Елень махнул рукой. – Смерти боится, но еще больше боится за свой мешок. Такого быстрее пуля найдет.

– Ну нет, – заверил Томаш, вычесывая пальцами стебельки из волос.

Все четверо прокрались на другую сторону стога. Дальше начиналось чистое поле, на которое слева смотрели узкие, как бойницы, окна из-под крыши белого дома, а с башни – часовой с пулеметом.

– Он был там? – спросил Густлик.

– Нет. Сейчас только вылез.

– Чтоб ему пусто было!

Елень не мог прийти в себя от холода. Тело сотрясала нервная дрожь. А дождь все шел, и тиковый мундир начал темнеть от влаги. Грузина колотило от холода, и он с нетерпением подгонял остальных:

– Ну идемте же. Я могу первым.

Кос внимательно изучал поле. Единственная возможность спастись – это по глубокой ложбине, описывающей едва заметный полукруг, пробраться в сторону леса. Под прикрытием стога нужно было пробежать два метра в сторону, упасть в ложбину и в дождевой воде, по жидкой грязи, ползти не поднимая головы.

– Ребята, застегните шлемофоны, чтобы вода в уши не попадала, – приказал Кос и согнулся, чтобы прыгнуть первым.

За Косом с большим трудом последовал Григорий, которому очень мешала сабля.

– Дай-ка этот ножичек, – остановил его Густлик и, выждав немного, как заяц, прыгнул в ложбину.

Ливень забрызгал грязью лица и гребенчатые шлемы так, что головы стали похожими на глыбы глины, которые неизвестно почему медленно передвигаются по полю.

Последним полз Томаш. Через каждые три-четыре метра он останавливался на минуту и подтягивал веревку, на которой был привязан его вещмешок.

Никем не замеченные, они добрались до первых деревьев, петляя среди пней и высматривая наиболее надежное укрытие. Наконец Янек нашел небольшую ложбинку, поросшую кустами орешника и ольхи, которые успели уже одеться листвой. Они забрались в самую густую чащу, накрылись брезентом, что раздобыли еще на подземном заводе, и прижались друг к другу, как волчата в логове.

– Пригодился и чехольчик, хоть на голову не капает, – стуча зубами, проговорил Густлик.

– Весь в дырках… Ни к черту… – вставил Томаш.

И он сразу, же подумал о том, что дырявый или целый – все равно домой этот брезент не потащишь. Коня отец получил от генерала в Гданьске, корову пригонит плютоновый, что на левом берегу Вислы живет, а вот дождутся ли они сына своего – это еще не известно.

Долго молчали. Боялись двинуть онемевшими ногами, чтобы не растерять тепло, которое собралось под брезентом. Только когда где-то высоко, покрывая шум ливня, просвистел тяжелый снаряд, все вздрогнули и переглянулись. Кос промолвил лишь одно слово, но таким тоном, будто произносил имя любимой девушки:

– Дальнобойная… Останемся живы, Томек, – я тебе целую палатку найду. Наши денька через два могут быть здесь.

Черешняк не ответил. Все прислушивались к тишине, которую нарушали барабанящие по брезенту капли затихающего дождя.

– Хоть бы немного солнца, – вздохнул Григорий. – Все промокло. У нас в Грузии даже зима теплее…

Янек достал из кармана гимнастерки фотографию командира и его ордена, старую фотографию отца, все это тщательно завернул еще раз и спрятал вместе с ухом тигра.

– Придут по следам и сожгут танк, – огорчился Томаш.

Снизу потянуло холодом, и Еленя передернуло.

– Все равно его теперь не отремонтируешь.

– И гармонь там осталась.

– Остались мы без крыши над головой, – сокрушался грузин.

– И с пустым брюхом, – добавил Густлик.

– Ты думаешь, их точно шестеро? – тронул его за плечо Янек.

– Кого шестеро? – не понял Густлик.

– Ну там, за стеной.

– Раз три буханки хлеба, значит, шестеро.