Сочинения в двух томах. Том первый - Петр Северов

И проходят месяцы. Проходят годы. Александр Бойченко прикован к постели. Он неподвижен. Известь намертво сковала все его суставы. Кисти рук выкручены болезнью. Он не любит расспросов о самочувствии: по сути, это расспросы о течении болезни — ему не до этого, у него так много забот: он заканчивает специальный факультет института, а это уроки, зачеты, целая гора книг.

Иногда ему думается, и он не без удивления говорит об этом жене, что в его общественной деятельности произошли не такие уж разительные перемены. По-прежнему навещают товарищи; они приходят побеседовать, посоветоваться, обсудить наиболее важные новости. Зачастую наведываются знакомые мастера из депо, рабочие, инженеры киевских заводов и фабрик; при оказии обязательно заворачивают донбассовцы, запорожцы, днепропетровцы: среди них металлурги, шахтеры, энергетики, седовласые руководители мощных предприятий и рядовые рабочие, колхозники, и студенты, и, словно веселая поросль самой весны — пионеры.

Он жадно вслушивается в каждое слово своих многочисленных гостей. Обсуждаются самые разнообразные новинки литературы, достижения шахтерских комплексных бригад и новейшие открытия астрономов, карта Большого Донбасса и проблемы учебы шахтеров и металлургов в институтах без отрыва от производства.

Между тем в молодежном издательстве Киева, куда Александра Григорьевна как-то рискнула отослать «на пробу» фрагменты автобиографических записок Шуры, серьезно заинтересовались рукописью, и в квартиру Бойченко позвонил неожиданный гость — один из редакторов этого издательства.

Шура был взволнован: такого визита он не ожидал. Познакомились. Заговорили о новинках литературы. Заметно удивленный, редактор спросил:

— Вы успеваете читать так много?

— Жаль, но я мало читаю, — сказал Бойченко.

— В разговоре мы упомянули не менее десяти новых романов, и оказывается, вы их прочли!

Шура порывисто вздохнул.

— Но непрочитанными остаются сотни и сотни книг! Собственно, вернее сказать, непрослушанными: книги мне читает жена; я стараюсь не проронить ни слова, иногда прошу перечитать особенно яркую фразу, абзац или страницу, а подчас мы делаем и выписки. Что касается моей рукописи, — здесь работа сложнее. Бывает, что мне совершенно необходимо самому прикоснуться к тексту. У меня имеется собственного изготовления «станок» — он вроде музыкального пюпитра, только поменьше, устойчивей и помещается у меня на груди. Некоторое время я могу с помощью этого устройства работать, но вскоре рука устает, немеет, и тогда ко мне спешит моя терпеливая помощница… Вы извините, товарищ редактор, что я сразу же раскрываю свою «лабораторию», это чтобы избавить вас от необходимости задавать «неудобные» вопросы.

Редактор улыбнулся.

— В этой «лаборатории», Александр Максимович, вы затронули только «техническую часть» и ничего не сказали о главном — о продукции. Я внимательно прочитал ваши записки, затем предложил их товарищам, и они тоже прочли, и у нас единый вывод: работу следует завершить. Обязательно следует завершить. Главы, присланные вами, содержательны и интересны. Я пришел, чтобы сказать вам об этом. Взят хороший старт, Александр Максимович, — и, значит, так держать!

Это была новость! Шура крепился, чтобы не высказать гостю своих чувств. Значит, он не ошибся: он умеет писать! А сколько сомнений пережито бессонными ночами. Сколько раз безнадежно ускользало от него искомое, почти найденное, единственно точное в контексте слово, и уверенность сменялась глухим отчаянием. «Работу следует завершить». Он вздрогнул. Громко ударило и замерло сердце. Что, если это сказано из жалости к нему, распятому на койке? Он гонит эту мысль и все же постепенно, исподволь устраивает гостю экзамен: насколько внимательно прочел он рукопись, запомнил ли основных героев? Да, редактор внимательно читал его записи, помнил героев и по именам, и по внешности; у него даже выписано несколько фраз, над которыми Шура действительно работал кропотливо — это ключевые фразы к завязкам эпизодов.

Позже, когда гость ушел, Бойченко смущенно признался Александре Григорьевне:

— Кажется, Сашенька, к моим несчетным болячкам добавилась еще одна: я оглох… да, от радости! Он доказал мне, наш гость, что я кое-чего достиг в учебе! Правда, ты и раньше ободряла меня, что, мол, пиши — ведь получается! Сказать откровенно — я мало верил: ты могла говорить такое и просто из доброты. А теперь я верю. Теперь за работу, Сашенька! Жизнь улыбнулась нам, и дальнейшее зависит лишь от нас!

Александра Григорьевна уже давно не видела его таким энергичным и собранным. Он вдруг забыл о своем безнадежном положении. Весь вечер строил вслух творческие планы: составлял список книг, которые необходимо было проработать, припоминал имена и фамилии товарищей юности — о них следовало навести справки; сортировал газетные вырезки, перечитывал многочисленные письма.

Решение написать горячую, волнующую книгу о друзьях своей молодости — о первых комсомольцах, пришло к нему не сразу. Сначала Бойченко рассчитывал, что его записки могут пригодиться опытному литератору как фактический материал. Даже теперь, когда редактор издательства дал им положительную оценку и Шура, воспрянув духом, готовился с усердием приняться за работу, — он не помышлял о книге. Слишком ответственной и объемной представлялась ему такая задача. Но редактор по-видимому не случайно обронил две многозначительные фразы, и Шура запомнил их: «Вы сумели на трех страничках выразительно выписать батальный эпизод. Почему бы вам не продлить усилие, скажем, еще на… триста страниц?»

— Это была бы целая повесть! — увлеченно воскликнула Александра Григорьевна. — Ты понимаешь… повесть!

Бойченко промолчал. Он думал о том, как трудно давалась ему каждая строчка. По Сашеньку предложение редактора воодушевило. Быть может, она еще не успела осознать, под какую огромную глыбу труда торопилась подставить свои плечи? Одновременно он подумал и о том, что уже не сможет «отключиться» от своих героев; они словно бы окружили его, словно бы присутствовали в квартире, и писать о них стало для него потребностью.

Шура еще долго лежал с широко открытыми глазами, будто прислушивался к тишине. Александра Григорьевна гнала эти минуты глубокого раздумья, когда, как бы отрешаясь от своего немощного тела, он жил напряженной работой мысли. Но вот он позвал жену, и она неслышно приблизилась, — она постоянно находилась рядом, не напоминая о себе.

— Послушай, Сашенька… — сказал, покусывая губы, что было признаком сдержанного волнения. — Я думал об этой большой работе и… о тебе. Нет, это неверно, будто жизнь обошлась со мной слишком сурово: жизнь дала мне тебя! Ты — мои руки, мое зрение. Я вспоминаю милую, светлую подругу моей юности, Сашу Алексееву, и наши ясные, звездные ночи под тополями на окраине Киева, наши мечты о счастье. Мог ли я прочесть сквозь время, что упаду, искалеченный, в пути, а веселая, беззаботная Саша Алексеева станет моей опорой, моей терпеливой няней и помощницей?

Она задумалась.

— Ты всегда говорил мне, что жизнь лишь тогда полна, когда она вся проникнута борьбой за высокую идею. Я знаю, что в любом состоянии ты не можешь оставаться пассивным: ты должен что-то делать для людей. Значит, работа — твое лекарство, и, поскольку оно верно действует, я за это лекарство, Шура.

Он с усилием проглотил подступивший к горлу комок.

— У тебя еще есть время подумать. Создавать книгу — это значит работать дни и ночи, глубоко, всем сердцем пережить ее события, плакать и смеяться вместе с ее героями, собрать их в себе и раствориться в них. Но подумай, какая огромная работа предстоит и тебе. Моя рука слабеет, мне подчас даже слово написать нелегко. Ты должна будешь записывать текст под диктовку, читать его вслух, вычеркивать, заменять отдельные слова, отбрасывать целые страницы, заново переделывать ранее законченные главы, а хватит ли, Сашенька, силенок?

Она задумалась.

— Помнишь, ты говорил, что решающе важно воспитать в себе привычки рабочего человека? Это значит: без уловок, отлыниваний, отсрочек, точно в положенный час мы внутренне собраны и приступаем к работе. Да, в точно назначенный час! И ежедневно.

Он долго молчал, прислушиваясь.

— Кто это сказал, Сашенька, я или ты? Право, бывают же чудеса: ты выразила мою мысль с точностью, слово в слово!

Утром позвонили из молодежного издательства. Уже знакомый редактор спросил, не согласится ли Александр Максимович подготовить к печати брошюру, поданную одним рабочим-автором и представляющую собой интересную попытку рассказать о новаторах крупного металлургического завода.

— Вы полагаете, что я смогу это сделать? — спросил Бойченко.

— Судя по главам вашей рукописи, которые я прочитал, — ответил редактор, — сможете!