Сочинения в двух томах. Том первый - Петр Северов

Петр Северов

Сочинения в двух томах. Том первый

Михайло Стельмах

Верность теме

У Максима Фадеевича Рыльского была постоянная потребность открывать новые таланты. Как-то перед войной, возвратись из творческой поездки в Донбасс, он увлеченно рассказывал, что встретил там интересного парня. «Мы побывали в шахте, — вспоминал Максим Фадеевич, — Я обратил внимание на чернявого шустрого крепыша, который свободно, как дома, ориентировался в подземных лабиринтах. Под впечатлением всего увиденного я прочел вслух две строчки из Блока:

Черный уголь — подземный Мессия,Черный уголь — здесь царь и жених,

Шустрый паренек в тон мне закончил четверостишие:.

Но не страшен, невеста Россия,Голос каменных песен твоих.

Это меня поразило, Я разговорился с парнем и узнал, что еще не так давно он работал в одной из шахт Лисичанска, затем окончил рабфак, плавал на судах торгового флота, уже успел издать два сборника рассказов. И что особенно удивило меня, — заключил свой рассказ Рыльский, — так это то, что парень пишет прозу, а сам страстно влюблен в поэзию. Мы почти целую ночь читали друг другу стихи, как бы состязаясь: ну-ка, кто больше знает наизусть!»

Тем чернявым шустрым пареньком был Петр Федорович Северов, ныне известный русский писатель на Украине, автор многих добротных книг о родном ему Донбассе (родился в 1910 году в г. Лисичанске) и о море.

Я не случайно начал свое краткое слово о писателе с давнишнего рассказа Максима Фадеевича. Поэзия, думается мне, сыграла немалую роль в творческом становлении прозаика Северова. Не от нее ли у него восторженно-поэтическое видение мира, горьковское стремление отыскивать в человеке хорошее, возвышенное? Поэзия научила его бережно, экономно относиться к слову, кропотливо искать точное сравнение, неожиданный эпитет, создавать одухотворенный, тонкий рисунок пейзажа.

В течение всего творческого пути Петр Северов неизменно сохранял верность двум темам: дореволюционному и преображенному Советской властью Донбассу (повести «Воспитание воли», «Машенька», «Начало весны», «Одной ночью», «Каменная страсть») и морю (книги «Морские рассказы», «Доверие», «В морских просторах», «Северянка», «Звезды над морем» и др.). В центре его внимания постоянно находятся люди труда, которых писатель показывает, как правило, в момент их наивысшего душевного и морального напряжения. Добрая горьковская традиция возвышенно-романтического изображения человека труда, унаследованная и продолженная целой плеядой советских писателей, оказала глубокое воздействие на Петра Северова, герои которого — шахтеры, моряки, воины — люди высоких душевных качеств, активного действия, светлых устремлений. Они трудолюбивы, скромны, отважны.

Что и говорить, есть писатели, которые недостаточное знание жизни пытаются компенсировать сочинением жизнеподобных конфликтов, коллизий, характеров. Петр Северов всегда досконально знает то, о чем пишет. Он отлично знает свой Донбасс, особенности и условия труда шахтеров. Он и сейчас не ленится побывать в шахте, воочию увидеть, как работает новая техника. На судах торгового флота Северов не раз бывал в Арктике и тропиках, как говорится, избороздил все моря и океаны, В газетах и журналах мы с удовольствием читали его содержательные очерки, рассказы, зарисовки, присланные писателем то с Командорских, то с Курильских островов, с Диксона и Дудинки, с Индии и Шри Ланка. Жизненная достоверность и романтическая приподнятость — отличительные черты произведений Северова. Именно поэтому его книги привлекают к себе пристальное внимание читателей, особенно нашей советской молодежи, пытливой, ищущей.

Время неумолимо движется вперед… Максима Фадеевича давно уже нет среди нас, а когда-то приглянувшийся ему в Донбассе чернявый шустрый паренек Петр Северов готовится встречать свое семидесятилетие… Что ж, самое время оглянуться назад, подвести итоги, посмотреть, что сделано. А сделано немало. Убедительным свидетельством того — предлагаемый читателю двухтомник избранных произведений, результат почти пятидесятилетнего напряженного творческого труда писателя. И сейчас «ветер странствий» влечет Северова в новые, неведомые края, и есть все основания надеяться, что он подарит нам еще не одну талантливую книгу.

ГЛУБИНЫ

Повести

Воспитание воли

Желтая, тяжелая звезда долго катится по небу.

Мы останавливаемся на тропинке и смотрим вверх, сквозь черную листву дуба. Глухо гудит потревоженный лес.

Тонко и печально над нашими головами запевает комар. Песня его бесконечна и так далека, что даже лес, прислушиваясь, умолкает.

Федя поворачивает ко мне бледное лицо.

— Ух ты, — говорит он со вздохом, — звезды-то валятся как!

Мы осторожно спускаемся в овраг. Здесь стоит сырая, тяжелая тишина. В овраге растут кудрявые купыри и жесткая, густая осока.

У ручья мы останавливаемся снова. В трех шагах от нас из-под куста вырывается громадная птица. Это — цапля.

Мы видели ее еще вчера. Свистнув крыльями, она уносится в ночь, перечеркивая и сбивая звезды.

Она улетает через лес, на север… Вот сейчас она пролетит над степью, над пахучими копнами ржи, может быть, над костром косарей, а отец и не подумает, что она вспугнута мною.

…Как тепло у костра! Ароматен дым кизяка и обгорелая кожура картофеля. Соль, просыпанная на землю, отражает вспышки огня. Но тепло, пожалуй, не столько от огня, сколько от людей, окруживших костер, от взглядов их, неторопливой речи, улыбок. Это косари. Но это и шахтеры. У них есть и третье наименование — сезонники. Осенью, когда непогода занавесит поля, все они явятся в кирпичное здание у шахты со строгим названием — контора. Там, в конторе, за огромным высоким столом, крашенным какой-то зеркальной краской, важно восседает в кресле сам управляющий шахты, господин фон Галль. Этого фон Галля почему-то все боятся, даже мой отец. Говорят, что от него зависит, будет у нас хлеб и картофель или нет.

Впрочем, отношения взрослых мне во многом непонятны. Вечером у степного костра собираются такие отборные силачи! Руки — будто канатами перевитые, плечи — будто литой металл. А фон Галль совсем маленький и щуплый. На носу у него стекляшки, а голова совсем лысая, желтая и дрожит. Стоит ли бояться такого силачам?

Эти мысли занимают меня и в дороге. Незаметно мы приближаемся к лесной опушке. И вот уже тяжело гудит вокруг сонная громада леса, и у ног наших холодно поблескивает ручей.

Завтра на заре мы должны вернуться в поле с десятью осьмушками махорки для косарей.

Но дорога в поселок далека и страшна. Кто-то прячется за стволами деревьев, большой, кудлатый, хрустит валежником, ломает сухие ветви.

Синие светляки вспыхивают в кустах, как глаза…

От ручья тропинка идет вверх, через большую поляну. На поляне стоит высохший берест. Года три назад на этом бересте повесился пастух Афанасий. Старики рассказывают, что по ночам здесь бродит его обиженная душа.

Нам нужно идти через поляну и дальше — мимо старого кладбища, мимо сырых весенних размывов — на степной шлях.

Останавливаясь посреди ручья, Федя вдруг спрашивает громко:

— Ты думаешь, что он нас не видит?..

— Кто?

— Афанас…

Ил засасывает мои ноги. Липкий холод ползет по коленям, по спине… Но, пересиливая зябкую дрожь, я говорю рассудительно, по-отцовски поводя плечами:

— Мы что… люди бедные. Никому обиды от нас.

— А я вот и не боюсь его… и не боюсь! — говорит Федя и прыгает на другой берег ручья.

Я знаю, Федя не боится. Он смелый. И хотя ему тоже только недавно исполнилось семь, он сильнее меня и в борьбе, и в беге. Он любит подчеркивать это преимущество, и я не сержусь. Что правда, то правда.

— Мне это пустяки, — подумаешь, Афанас! — смеется он, отходя на траву.

Но из осоки раздается резкий, кашляющий хохот. Потрясенные, мы застываем. Кто-то надрывается в осоке от исступленного смеха. Федино лицо становится теперь совершенно белым, белее мела, — таким белым, что даже в темноте я вижу каждую его черточку и морщинку. Я вглядываюсь в траву и над легкой, неуловимой рябью замечаю два зеленых стеклянных зрачка.

— Да это ж лягушки, Федя…

Он вздыхает порывисто:

— Вот черти… Как завели!

Мы вытираем ноги о траву и бежим вверх по едва заметной тропинке. На поляне Федя замедляет шаг.