Обрученные грозой - Екатерина Юрьева

— Я заехала к вам по дороге к Софье Николаевне, — сказала Докки, хотя дом Думской находился совсем в другой стороне.

— И чем мы обязаны вашему посещению? — спросила Елена Ивановна — дочь так редко заезжала к ним, что подобное событие можно было отнести к из ряда вон выходящему. — Неужели вы наконец поняли, что нельзя так обращаться со своей семьей и…

— Я бы хотела переговорить с вами наедине, madame, если позволите, — сказала Докки. Она стояла, поскольку никто даже не подумал пригласить ее присесть.

— У нас не может быть секретов от Василия Михайловича, — заметила мать, но отец сам встал, прихватил рюмку с графином и зашаркал к выходу — он всегда старался избегать семейных сцен.

— Так что, Мишелю послать вам счета? — спросила Елена Ивановна, едва они остались одни.

— Нет, — сказала Докки. — Свои счета он будет оплачивать сам. Я приехала к вам по другому поводу. Отдайте мои письма!

Зная свою мать, она была уверена, что осторожными наводящими вопросами, как и откровенной попыткой разузнать о письмах, ей ничего не добиться. Елена Ивановна добровольно никогда не признается ни в каких своих проступках. Поэтому Докки решила рискнуть и пойти ва-банк, внимательно наблюдая за реакцией матери на ее слова.

— Какие письма? — та сделала недоуменное лицо, но Докки заметила, как она вздрогнула.

— Вы знаете, какие, — Докки не отрываясь смотрела на мать. — Письма от графа Палевского, которые вы забрали из моего дома.

— Как вы смеете такое говорить?! — возмутилась Елена Ивановна, глаза ее испуганно забегали по сторонам. — Пришло же вам в голову… Вы оскорбляете меня подобными подозрениями! — она выпрямилась, напуская на себя негодующий вид, и тем колким тоном, которого в детстве Докки так боялась, сказала: — Так вы признаете, что состоите в любовной связи с Палевским? Не случайно, не случайно о вас ходят все эти отвратительные слухи! Теперь он в Петербурге, и вы на глазах у всего общества готовы продолжать с ним встречаться? О, Боже! Не думала, что доживу до того дня, когда мою дочь назовут распутницей.

— Это вас не касается, madame, — прервала ее Докки. — Отдайте мои письма.

— Но у меня их нет. Зачем они мне?

— Затем, наверное, чтобы при случае поссорить меня с генералом, а то и воспользоваться ими в собственных целях, — Докки уловила ликующий огонек, промелькнувший в глазах Елены Ивановны, и поняла, что угадала мотивы, по которым мать могла не только прочитать, но и забрать письма графа. — С Палевским вы побоитесь связываться, а вот меня помучить для вас одно удовольствие, не так ли? Намекнуть о любовниках, о сплетнях, пари… При случае вытянуть из меня побольше денег…

— Вы делаете из меня чудовище! Вы так дурно думаете обо мне, хотя для того нет никаких оснований! Все, что я когда-либо делала для вас, происходило от заботы и беспокойства…

— Отдайте письма! — Докки не желала тратить на разговор с матерью больше времени, чем он того заслуживал, как и вновь выслушивать всю ее ложь.

— Я их не брала! Кто меня оговорил? Ваши слуги? — вознегодовала Елена Ивановна. — И вы им верите? Этому пройдохе Семену, который, верно, их потерял, а теперь наплел вам с три короба? Да может, писем и вовсе не было? Палевский наверняка лжет. Зачем ему вы? Не будь вы столь глупы, сами бы поняли, что, едва вы с ним распрощались на марше, как он тут же забыл о вас и взял себе из обоза другую. Всем известно, с военными девок едет — гуляй, не хочу. Вон, Кутузов, говорят, трех валашек в мужской одежде с собой возит, да и о Палевском я слышала, что…

— Письма!

— Нет у меня никаких писем! — не сдавалась мать, но бегающие глаза и наигранное возмущение выдавали ее, как и случайное упоминание о марше, во время которого Докки рассталась с Палевским.

Она вспыхнула и ледяным тоном сказала:

— Если вы немедленно не отдадите мои письма, с сегодняшнего дня я разорву с вами все отношения…

— Вы не посмеете!

— …от меня ни вы, ни Мишель не получите больше ни копейки — я лишу вас и содержания, что вы получаете. Кроме того, я расскажу всем, что вы меня обокрали.

— Вы не скажете такое о родной матери! Да вы опозорите себя! Вам никто не поверит!

— Поверят, и перед вами закроются двери всех домов Петербурга. Через поверенного все ростовщики и купцы в городе будут оповещены о том, что Мишель некредитоспособен. Сейчас ему дают деньги, думая, что я оплачу его векселя. Когда же выяснится, что баронесса Айслихт более не общается со своей семьей, никто никогда не даст ему взаймы. И еще… — Докки сделала паузу и выдала свое последнее, но очень весомое предостережение: —…я продам выкупленные мной закладные на Ларионовку.

По мере перечисления последствий ссоры с дочерью у Елены Ивановны вытягивалось лицо. Она явно испугалась, впервые по-настоящему испугалась, что все, что сейчас так методично излагала Докки, может быть осуществлено на самом деле. Но не в привычках матери было отступать. Она вскочила с кресла и язвительно выпалила:

— Вы не учли одного: что будет, ежели письма Палевского станут достоянием света? Представьте, все общество читает и обсуждает его послания к вам, да не просто, а потешаются над ним, над его чувствами… Он ведь решит, что это вы выставили их напоказ и унизили его. Он не только бросит вас, он отомстит — генерал относится к таким людям, с которыми опасно связываться. У него могущественные связи, и сам государь благоволит ему. Свое бесчестие он не простит вам никогда! И если генерал станет вашим врагом — вам не поздоровится! А я могу настроить его против вас…

Мать осеклась, вдруг осознав, что окончательно выдала себя.

— Итак, письма у вас, — Докки кивнула.

Именно этого признания она добивалась — и добилась.

— И вы, как я и предполагала, собирались ими воспользоваться…

— Они оказались у меня случайно, — попыталась оправдаться Елена Ивановна, чувствуя, что ее угрозы не оказали на дочь того действия, на какое она рассчитывала. Докки молчала, и мать ее, встревожившись еще сильнее, пробормотала:

— Там лежала какая-то газета, вам явно не нужная. Я взяла ее… почитать. И лишь дома обнаружила, что с ней прихватились и письма. Думала их вам вернуть, но как-то запамятовала, а теперь, когда вы угрожаете, они могут стать моей единственной защитой.

— Несите их сюда, немедленно! Иначе я не только сделаю все то, что обещала, но и расскажу Палевскому, как вы намеревались использовать его письма.

Елена Ивановна не на шутку растерялась, видя, что все ее планы рушатся на глазах, а дочь совсем не боится ее…

— Двадцать тысяч, — предложила она.