Обрученные грозой - Екатерина Юрьева

— Так и знал, что вы не забыли меня, — заявил он, приводя себя в порядок и подбирая ее панталоны, валявшиеся на ковре.

— Я и не утверждала обратного, — Докки в замешательстве выхватила у него свое белье и скомкала в руках.

«Ужасно самонадеянный человек, — подумала она. — И ведь знал, что я не забыла его, но все равно устроил эту сцену ревности… И до чего неловкая ситуация…» — Докки растерянно посмотрела на свои панталоны, зная, что скорее умрет, чем станет натягивать их в его присутствии. Она огляделась и попыталась незаметно засунуть их под диванную подушку. Палевский же уселся напротив в кресло и насмешливо наблюдал за ее смущенными действиями.

— И все же вы мне не писали, — наконец сказал он. — Вы боялись, что кто-то узнает о нашей связи? Или решили ограничить ее единственным свиданием?

— Конечно, я не хотела, чтобы кто-то узнал… — рассеянно ответила Докки, не понимая, почему он так настойчиво твердит о письмах. Сам он не счел возможным прислать ей хотя бы записку, но почему-то был убежден, что ей следовало строчить ему письма в армию. Она же совсем не хотела сейчас это обсуждать, как и вести любые разговоры, а предпочла бы сесть с ним рядом, прижаться к нему, зарыться лицом в его шею, ни о чем не думать, просто наслаждаясь его близостью.

Но Палевский смотрел на нее и ждал ответа, поэтому Докки попыталась сосредоточиться и как-то объясниться.

— Вы считаете, что та наша встреча… — она не смогла выговорить слово «связь». Оно казалось ей холодным и непристойным, принижающим значение необыкновенных ощущений, которые, как она надеялась, возникли между ними в ту незабываемую ночь.

— Наша встреча, — повторила она, — состоялась случайно… Я и не подозревала, что вы расцените ее как… как связь.

— Вы можете назвать то, что между нами произошло, как-то иначе? — он окинул ее таким выразительным взглядом, что она покраснела.

— Я не знаю, как это можно назвать, — пробормотала она, хотя считала, что это называется любовью. По крайней мере с ее стороны. — Мы встретились, и так получилось, — она еще пуще залилась румянцем, — что мы провели вместе ночь… Но я не думала, что… что будет продолжение.

«И последствия», — про себя добавила Докки.

Тогда она не думала об опасности забеременеть, поскольку была уверена, что бесплодна. Да и тогда ей вообще было не до того, хотя он старался уберечь — и не только ее, но и себя — от нежелательных последствий. Нежелательных для него, поскольку наверняка ему не нужен ребенок, появившийся в результате случайной связи. От женщины, с которой он не собирался связывать свою судьбу.

Ей стало нестерпимо горько, и было ужасно неприятно слышать это нарочито им произнесенное слово «связь», словно он заранее хотел оговорить ее место в своей жизни и показать, что ей не следует рассчитывать ни на что другое.

— Так вы не писали мне, потому что мы не успели обсудить наши отношения? — уточнил он, по-видимому, не догадываясь, как мучителен для нее этот разговор. Она не любила выяснять отношения и знала по опыту, что это никогда не приводит ни к чему хорошему. Во всяком случае для нее. Все попытки объясниться — с родителями ли, с братом, с Мари — заканчивались еще большим непониманием, обидами и ссорами.

Она вздохнула и откинулась на спинку дивана, в то время как он продолжал:

— Я считал, что между нами все ясно и без слов. И, признаться, ждал ваших писем. Вы же предпочли проводить время со Швайгеном, не думая о том, что я могу беспокоиться по поводу вашего молчания, волноваться, благополучно ли вы добрались до дома, перенесли дорогу, вспоминаете ли меня, ждете ли нашей новой встречи.

Палевский встал и опять заходил по комнате, прижимая рукой рану. Докки с состраданием посмотрела на его бок, не понимая, чего он добивается этим разговором. Очередное упоминание о Швайгене показалось ей чрезмерным, разве что его слова о том, как он волновался за нее, приятно обрадовали.

— Я не проводила время со Швайгеном, — сказала она. — И не знаю, с чего вы это взяли. Что касается волнений — я тоже переживала за вас. Ведь вы находились на войне. А потом это известие о вашем ранении…

— Вы так беспокоились, что не в силах были ответить мне? — как-то невесело усмехнулся он.

— Ответить? — недоуменно переспросила Докки.

— Я думал, может быть, вас испугала моя пылкость, — продолжал он, — или на что-то обиделись. Я и приехал-то в Петербург, чтобы увидеться с вами и прояснить все эти недоразумения, — он посмотрел на нее, и его блестящий взгляд так взволновал Докки, что она встрепенулась, начиная верить… надеяться на чудо.

«Он беспокоился, он переживал, он приехал меня увидеть! Когда я думала, что он забыл меня, он думал обо мне, мечтал о встрече, тосковал… Неужели?»

Она боялась даже про себя произнести те слова, которые стали оживать в ней, хотя его взгляды, его разговор, даже его ревность к Швайгену — все говорило о том, что он неравнодушен к ней. И он сказал, что приехал сюда из-за нее…

— Я решил было, что не нужен вам, — сказал Палевский. — Но проявленная сейчас вами… хм… пылкость показала, что я все же не оставляю вас совсем равнодушной. Судя по вашим словам, нам следует разумно обговорить наши отношения — как взрослым людям, отдающим себе отчет в собственных стремлениях и желаниях, — на то время, что мы будем вместе.

И он заговорил о взаимных обязательствах, об удобствах временной — он всячески подчеркивал это, во всяком случае, как показалось Докки, связи, о верности, которую они должны хранить друг другу в этот период их жизни, а она то краснела, то бледнела, слушая его невозможные и унизительные для нее рассуждения. Ее надежды вмиг лопнули, как мыльный пузырь, и в груди стало тесно и больно.

«На время, на время, — стучало у нее в висках. — Боже мой! Какая я наивная и глупая! Ведь знала, знала, что могу быть только его любовницей, но все равно надеялась — вопреки всему здравому смыслу. Ему не приходит в голову, что верность хранится, когда людей связывают чувства, а не обязательства, никто другой тогда им просто не нужен. И мы стали близки не потому, что так нам было удобно, а потому, что желание захлестнуло нас. Теперь он решил, что на какое-то время я могу стать для него приятным разнообразием. Но, чтобы я не строила в его отношении никаких планов и не рассчитывала на что-то большее, он высказывает мне все эти свои соображения, планируя нашу связь по принципу военной операции, с присущими ей стратегическими и тактическими задачами. Интересно, так он объяснялся со всеми своими пассиями или только со мной?»

Она отчаянно пожалела теперь, что не устояла — не тогда, на Двине, а сегодня, — перед его и собственной страстью, и отдалась ему со всей пылкостью своей любви, в то время как ему просто нужна была женщина, любая, как тем офицерам в гостинице Ковно, выстроившимся в очередь к служанке. Как многим другим мужчинам, стремящимся лишь удовлетворить свои потребности. Да, конечно, она ему нравится, нравится настолько, что он хочет вступить с ней в связь, но не настолько, чтобы не диктовать ей своих условий. И сразу пресечь ее надежды на что-то более серьезное.