Свет очага - Тахави Ахтанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Абан сидел, поджав под себя ноги, как и положено сидеть хозяину дома, на коленях пристроил Дулата и Свету и без умолку говорил, то и дело поглядывая на меня. Мне было приятно слушать его, и говорил он о вещах приятных: фронт уже совсем близко, и наши войска дня через два-три будут здесь. Это у немцев была последняя попытка покончить с партизанами. Они уже собираются бежать.
— Если все будет хорошо, — улыбался Абан, — дома скоро будешь.
И странно подействовали на меня эти слова! Я так долго добираюсь в степи мои, что кажется, их нет вообще на земле, так долго жила и умирала во мне надежда попасть домой, что теперь, когда она рядом, я не обрадовалась, не захлопала в ладоши. Горько стало мне отчего-то, защемило сердце. Наш израненный лес показался мне вдруг юртой, в которой мы сидим по-домашнему и беседуем. И я подумала: разве могу я не благодарить судьбу за то, что среди этого безумия, огня и хаоса я уцелела, сижу живая у очага, обнимаю своих детей, а рядом — мой муж?
Эта лесная, разоренная страшным нашествием земля столько заставила меня страдать, столько вынести, такую бездну горя и такие вспышки радости, мгновений счастья дала она мне, что легко, беспечально покинуть я ее уже не могла. Срослась с нею горьким и светлым родством.
Наша землянка совсем преобразилась. В ней запахло жильем, стало уютно и хорошо. Не хотелось уходить из нее. Ребята мои наелись и теперь спали.
И Абан, видя мирную эту картину, заговорил со мной горячо, взволнованно, в первый, наверное, раз так с тех пор, как мы поженились:
— Через день или два, когда придут наши войска, думаю, дадут мне месяц отпуска, и я отвезу тебя с ребятишками домой. Я говорил уже об этом с Носовцем, так он вроде не против. Погрозил сперва, правда, пальцем: «Не говори гоп, пока не перепрыгнул. Надо сначала из окружения выйти». А сам смеется. Конечно, отпустит. Куда мы прежде всего поедем, в наш аул или в ваш?
Вопрос был для меня неожиданный. Раньше, когда я в подобных случаях молчала, Абан терялся, начинал беспокойно ерзать, вопросительно поглядывать на меня. Сейчас он вел себя по-другому, заговорил уверенно и спокойно, как человек, у которого в руках власть.
— Нет, сначала надо в ваш аул заглянуть, — усмехнулся он. — В конце концов, надо же мне показаться твоим родителям и родственникам. Это мой долг. А потом мы поедем к нам. Оставлю тебя у своих стариков, а сам на фронт вернусь.
— На фронт… — эхом повторила я.
Абан заметил, что я переменилась в лице, но не угадал, не понял, чем вызвана эта бледность.
Прищурившись, он спросил:
— Может, ты не хочешь оставаться в нашем ауле?
— Да нет, что ты, — торопливо ответила я. — Только бы дожить до такого дня. И потом… наш аул далеко от станции, а впереди зима.
— А-а-а, — протянул Абан. — Наш аул тоже не близко от железной дороги.
— Вот видишь.
Абан задумчиво почесал затылок, потом рассмеялся:
— Ну ладно, пока не будем об этом говорить. Сначала надо вырваться из окружения. Верно ведь сказал Носовец, а?
Абан со смехом обнял меня, притянул к себе, и я крепко прижалась к нему. Он, наверное, впервые по-настоящему почувствовал, что он муж мой, моя опора, хозяин мой, повернул мое лицо к себе и стал целовать. И мне приятны были его крепкие объятия, его поцелуи, колючий небритый подбородок.
Задремав, я вскоре очнулась. Тревожно что-то было. Приподнявшись, я прислушалась. Рука спавшего Абана сползла с моей груди, он спал как убитый. За двое суток боев ему некогда было передохнуть. А когда оторвались от врага, он не прилег, а побежал к нам. Я посмотрела на него. Абан спал безмятежно, даже причмокивал во сне. Не знаю, понял ли он, что только сегодня я вся раскрылась, отдалась ему безоглядно уже? Во сне лицо его было похоже на лицо ребенка, который уснул, чем-то обрадованный, и проснется с радостью.
Я все смотрела на него, и Абан вдруг поднял голову и беспокойно огляделся. Сообразив, где находится, он протер кулаками глаза и проснулся окончательно.
— Мало совсем поспал, отдохни еще, — попросила я.
— А? Да нет, я уже выспался. Ах, черт, поздно уже как! — спохватился Абан, окончательно просыпаясь.
А мне никуда не хотелось уходить из этой землянки. Я подумала даже: а не переждать ли нам здесь два-три дня? Зачем испытывать судьбу, подставлять свои головы под пули? Можно ведь и отсидеться потихоньку в лесу, пока наши не придут. И я сказала об этом Абану.
— Нет! — резко оборвал меня он. — Это ты брось! Носовец велел вернуться к ним сегодня ночью. Как хочешь, а чтоб на месте были. Им нелегко. Людей мало осталось.
— Все равно еще рано, — попыталась я задержать его. — Успеем.
Но Абан уже был на ногах.
— Вот и надо пораньше подойти к краю леса да разведать места, направление надо определить. А то ночью и заплутать недолго.
Я больше не спорила. Мы, выбравшись из землянки, отправились в путь. Дулат был потяжелей, его нес Абай, а я несла Свету.
В лесу было сыро, ноги вязли, и идти было нелегко. Трава пожелтела, поблекла, листья опали, и, как журавлиные ноги, голо вытянулись стволы деревьев. Сквозь низкие, обложные, тяжелые тучи изредка проглядывало неласковое октябрьское солнце и тут же исчезало надолго. Серая мгла застилала, глушила окрестность.
Абан на длинных своих ногах все время вырывался вперед, а потом останавливался и дожидался меня, заботливо спрашивая:
— Ты как, не очень устала?
— Нет. Только ты быстро идешь, я не поспеваю за тобой.
— Ничего, скоро выйдем из леса и там передохнем.
Я шла пригнувшись, глядя в землю, чтобы не споткнуться о кочку или о корень, и не заметила, как Абан вдруг остановился. Он толкнул меня в плечо и приглушенно сказал:
— Ложись!
В испуге я взяла Свету на руки и повалилась на землю. И падая уже, я услышала какие-то негромкие голоса. Тут ко мне подбежал Дулат и ткнулся в плечи. И в следующее мгновение я вздрогнула от резкой автоматной очереди.
— Спрячься за деревом! — крикнул Абан.
В трех шагах от меня стояла толстая сосна, и я ползком добралась до нее. Абан прятался за деревом потоньше неподалеку от меня. Он снял с
