Вереница - Элисон Синклер

Жизнь у нас, конечно, все равно не сахар. Ожесточенные споры разгорелись по поводу того, что делать с людьми, участвовавшими в атаке. Некоторые из них ушли в другие пещеры, и кое-кто поговаривал о судах и карах, однако всех настолько напугала недавняя катастрофа, что люди боятся, как бы корабль снова не возмутился. Мне кажется, “зеленые береты” и скауты про себя уже решили, что они будут делать, если сбежавшие осмелятся показаться здесь снова. Некоторые, в том числе Софи, по-прежнему считают, что смогут повернуть “Теваке” и отвести его на Землю, хотя Софи уже не торопится так, как прежде. Хотя до того, чтобы понять, как управлять кораблем, им еще очень далеко, а рассказывать об этом “Теваке” не желает. Пускай он инопланетянин и с точки зрения интеллекта еще ребенок, как считают Стэн и Софи, но он далеко не дурак. И учится очень быстро. Мне было ужасно смешно, когда в один пре– красный день я увидела, как все ножи, и ружья, и копья вдруг рассыпались в прах. Все почему-то думают, что это моя работа. Ну и пусть! Я лично только рада. Меня многие за это благодарили. Почему-то именно меня, а не Стивена. Я, конечно, не говорю, что это его рук дело. Я не знаю, кто это сделал. Но сейчас я для всех окружающих маленькая мамочка, которая хочет мира и покоя, потому что маленькие мамочки все этого хотят. К тому же люди не боятся, что я захвачу власть… Вот тут они правы на все сто!

Чего я еще никому не рассказала (и именно поэтому я никому пока не дам читать это письмо), так это что мы будем делать, когда наконец устроимся, и что на самом деле представляет собой “рубка управления”. “Теваке” продемонстрировала мне множество картинок, и я их нарисовала, но не показывала. Я просто не готова рассказать об этом людям, по крайней мере пока некоторые из них хотят повернуть корабль обратно. Хотя, возможно, тогда они бы поняли, что это слишком рискованно. Все считают, что веретено – это своего рода супермозг, и рано или поздно мы сможем управлять “Теваке”. Но я думаю, мы сможем управлять ею примерно так же, как китом, плавающим в океане. “Теваке” летит туда, куда летят все остальные корабли, а мы совершаем путешествие у нее на борту, как нам и было обещано. Я не знаю точно, живая “Теваке” или же она машина, но мне кажется, это не важно, поскольку ведет она себя как живая. Должна признать, я с нетерпением жду того момента, когда все эти мачо (и “мача” женского пола тоже) узнают, что та часть “Теваке”, которую они считали самой главной, то есть мозгом, на самом деле ее матка. На одном из моих рисунков видно, как корабль (бьюсь об заклад, что это “Теваке”) растет во чреве другого корабля (зуб даю, что это корабль сов). Мне кажется, все дело в том, что каждый новый экипаж должен вырастить новый корабль для людей, которых они возьмут на борт в следующий раз. А потом, поскольку они хотят, чтобы каждый корабль стал личностью, они оставляют новый корабль в распоряжении нового экипажа – в надежде, что тот справится с задачей. Должно быть, им нелегко это делать, поскольку они любят новорожденный корабль, как свое дитя, и “Теваке” показала мне, что случилось, когда экипаж не сумел выполнить свою миссию – почти как мы. Корабль действительно погиб. Я знаю, что в нашем случае совы вмешались по крайней мере дважды. В первый раз, когда они убрали из чрева корабля военных, поскольку те полезли туда, ничего не зная о “Теваке”, и могли ей сильно навредить, а второй раз, когда они спасли меня от смерти – потому, что я научилась общаться с “Теваке”, или потому, что сама ждала ребенка. А может, по обеим причинам. Надеюсь, я когда-нибудь встречусь с ними и поблагодарю за спасение. Я действительно думаю, что мы встретимся. На одной из картин, которая стала очень популярной (сейчас ее рисуют в увеличенном виде на стене), изображено сборище всех экипажей. В общем, что-то вроде вечеринки, только малость странноватой. Вернее, если честно, странной до обалдения. Некоторые из инопланетян выглядят ужасно непривычно. Я нарисую вам пару картинок, обещаю.

Есть еще одна вещь, которую я пока никому не скажу. А может, не скажу никогда. Про того типа, Сета, который мучил дядю Стэна. Мне кажется, когда я соединилась с “Теваке”, я убила его. Это было как во сне, когда ты чувствуешь, что находишься в чьей-то шкуре. Я была в теле Сета, а он был в маленькой пещерке, которая становилась все меньше и меньше, пока от нее не остался один пузырь вокруг лица. Это было ужасно. По крайней мере тогда мне .казалось, что это ужасно, зато потом я была рада. Надеюсь, больше он никого не сможет мучить. То ли я убила его, потому что подумала об этом, то ли “Теваке” сделала это за меня, не знаю. Но его так и не нашли, хотя люди обыскали все пещеры. Честно говоря, я просто стараюсь не думать об этом.

Ну, на сегодня все. Надо сделать перерыв, а то, когда я пишу об этом типе, малышка начинает брыкаться. Мне надо походить немножко, чтобы она успокоилась, хотя, когда я иду прогуляться, меня достают бесконечными вопросами о моем самочувствии.

(Позже.) Я пошла прогуляться, но мне становилось все хуже и хуже, и спазмы не прекращались, а становились все чаще. Я даже не скажу, что мне было больно, просто было такое ощущение, что меня зажимают между двумя камнями. А когда я стояла и разговаривала с Астартой, меня вдруг пронзила такая нестерпимая боль, что я согнулась и обхватила руками живот, прямо как в мыльной опере. Я не стану углубляться в детали. В общем, я чувствовала себя более или менее сносно – и вдруг мне стало ужасно плохо. Софи говорит, роды у меня были очень быстрые и легкие. Надеюсь, когда-нибудь у нее тоже будут такие быстрые и легкие роды. Я даже не заметила, как они все суетились вокруг меня. Помню только дядю Стэна, который вел себя в точности как папаша, у которого вот-вот родится первенец. Он умолял меня дышать глубже, и сам дышал так усердно, что чуть было в обморок не хлопнулся; Голубке пришлось пригнуть его голову к коленям, чтобы он малость отошел. Я бы охотно над этим посмеялась, но я была так благодарна ему за то, что он рядом…

Малышка просто великолепна. Надеюсь, вы не против, что я назвала ее Ханной. Мне сразу же захотелось взять ее на руки. У меня было такое чувство, будто я достигла вершины огромной горы – просто я не сразу поняла, что уже перевалила через вершину, поскольку только и делала, что тужилась и карабкалась, тужилась и карабкалась. Малышка сперва не дышала, и Эмили пришлось очистить ей ротик и растереть ее. Я узнала об этом только потом, поскольку, когда я открыла глаза, она уже зашевелилась, заплакала и порозовела. Софи осмотрела ее так тщательно, дюйм за дюймом, словно моя девочка была редкой картиной, и она пыталась найти подпись автора. Наверное, Софи тоже беспокоила мысль о том, нормальный у меня ребенок или нет. Но когда я уже была готова встать из лужи плаценты, крови, мочи, пота и дерьма и вырвать свою малышку из рук Софи, она улыбнулась такой довольной улыбкой, словно это она ее родила, и передала девочку мне. Кожа у нее сморщенная и красная, с тоненькими ниточками прожилок, на голове темные волосы – мне сказали об этом, когда я тужилась, – а глазенки синие-пресиние, как небо в летний полдень. Кто сказал, что у новорожденных светло-голубые глаза? Она все сжимала и разжимала кулачки, и глазенки у нее так и лезли на лоб при виде всех людей, которые склонялись над ней, сюсюкали и пускали пузыри. Мы блеяли, как стадо овец, как обзывает нас Арпад, когда он особенно не в духе. Я слышала, как люди ликуют за стеной, словно я родила наследную принцессу. Но это казалось мне совершенно естественным. Как бы мне хотелось позвонить вам, и рассказать о ней, и послать рисунки… Может быть, когда-нибудь вы получите эти письма. На стене начал появляться ее портрет, и он будет прекрасным. Там есть также мой портрет – живот торчит, ноги враскорячку, а сама я повисла на шее у дяди Стэна и ору благим матом. В общем, картина откровенная, хотя и не грубая. То есть все мелкие неприглядные детали опущены, но когда я смотрю на нее, у меня сводит желудок. Хотя в каком-то смысле она мне даже нравится. Вернее, не нравится… как бы это сказать? Конечно, я хотела бы пройти через все это, блаженно улыбаясь, а не крича как резаная. Что поделаешь? Наверное, это и значит быть человеком. Я сидела, качала малышку на руках, смотрела на картины – и вдруг меня охватило очень странное чувство, как будто я вышла за временные пределы и увидела ее взрослой, с ее собственными детьми, а потом увидела их взрослыми, и так далее, и так далее, на годы и годы вперед. Словно я положила начало целому ряду поколений, и этот ряд был долгим-долгим, бесконечно долгим. Я видела ее прапра-правнуков, глядевших на эту картину, и на ее портрет, и на картины с изображением войны, и на другие картины. Я все думаю: какими они будут, эти люди? Где они побывают, что они увидят и что сделают? И что они скажут о нас – о тех, кто был здесь в самом начале?