Вереница - Элисон Синклер

– Ни фига себе! – пробормотала Хэт, когда до нее дошло, затем обернулась лицом к пещере и крикнула: – Отдай мои микробы!

Морган положил голову на здоровую руку. Через минуту он почувствовал, как Хэт прильнула к нему.

– А как же мой ребеночек, дядя Стэн? Он быстро выпрямился.

– Мы абсолютно здоровы. Я не вижу причин, почему бы и твоему ребенку не родиться здоровым.

– А может, они узнали, как работают наши тела, только когда разобрали несколько штук на части? – сказала Хэт. –Может, они не сумеют понять, как устроен организм младенца, пока… – она сглотнула и обхватила руками живот, – …пока его тоже не разберут на части?

Морган повернулся к племяннице и взял ее руки в свои, почувствовав слабый толчок будущего младенца.

– Хэт! – сказал он. – Люди, которые погибли, погибли от какой-то несовместимости между ними и “Теваке”. Или просто по ошибке. Может, инопланетяне не рассчитали степени выносливости наших организмов. Я не верю, что их умертвили нарочно, по злобе. Если в нас посеяны ассемблеры, значит, “Теваке” знает, что происходит в нас – и с нами. Я не сомневаюсь, что они наблюдают за ростом твоего ребенка. Не забывай, инопланетяне спасли тебя, когда ты могла умереть от гриппа.

– Тогда почему они не спасли Флер и всех остальных?

– Я не знаю, – ответил Морган, и это была чистая правда. – Но я рад, что они вмешались. Если бы я потерял тебя, это отравило бы мне все путешествие.

По лицу Хэт пробежала тень воспоминаний.

– Если они такие умные, пускай приведут в порядок мой желудок! – Она снова надела маску “крутой девчонки”. – Ты серьезно думаешь, что я смогу с ними общаться?

– У наших чувств и сознания есть электрофизиологические и биохимические субстраты. Если инопланетяне способны изменить эти субстраты – да, тогда они, пожалуй, могут ввести нам в мозг какие-то данные или изменить наше сознание. Хотя необходимо поразительно точное представление о том, как соотносится наше сознание со структурой мозга.

– Что ж… Если они неделями наблюдают за тем, как мы разгадываем их загадки, они, пожалуй, способны это сделать… раз они такие высокоразвитые. И тем не менее у меня мурашки по коже бегут. Подумать только! Какие-то микроскопические штучки в твоей башке переворачивают мозги так, чтобы ты думала то, что нужно им… – Хэтэуэй встала, глядя на Моргана сверху вниз. – С меня этого и на Земле хватило. Я не хочу, чтобы это продолжалось здесь.

– Если ты права, Хэт, и если “Теваке” пытался получить информацию о том, как мы кодируем жизненный опыт в нашей памяти, значит, ты – самая лучшая кандидатура, потому что ты сразу добилась поразительных результатов. –Хэт упрямо смотрела на него; Морган понимал, что внешнее упрямство – не что иное, как мольба. – Мы все можем погибнуть, Хэт.

Она встала. Вид у нее был мрачный и несчастный.

– Прости, дядя Стэн, но при одной мысли о том, что я должна впустить эту штуковину в мои мозги, у меня мороз по коже бежит.

52. Хэтэуэй

Я не хочу этого делать, дядя Стэн! Совершенно не хочу!

Вообще-то письмо адресовано не ему, а вам. Нерадостное письмо. У нас здесь большие проблемы. Я пишу вам, завернувшись в спальный мешок, поскольку тут зверски холодно. Нет, мы еще не замерзаем, но стало куда холоднее, и свет какой-то сероватый, и по всему лагерю распространились гнилые и мерзкие ямы.

Эревон практически погиб. В пещере все время темно, и ее собираются закрыть, потому что дышать там невозможно. Фангорн тоже умирает – все деревца распались в прах. Моя пещерка, говорят, пока держится, но я не знаю, надолго ли ее хватит. Дядя Стэн утверждает, что в рубке управления все нормально. Передвижение по кораблю сейчас ограничено, поскольку люди в здоровых пещерах боятся, как бы к ним не занесли инфекцию. Другие говорят, что инопланетяне рассердились на людей из тех пещер, которые начали разрушаться, и не желают иметь с нами ничего общего. Эй Джи расставил часовых у всех выходов – боится, как бы люди, которые считают нас виновными в войне, не напали на нас и не попытались бы нас уничтожить, чтобы угодить инопланетянам. Все здесь стало так мрачно и грустно – дурдом, да и только.

А дядя Стэн вбил себе в голову, что я – его единственная надежда. Его словно подменили после того, как Сет сломал ему палец – и, похоже, надломил что-то в душе. Виновата я. Он им все рассказал только ради меня. Я – его должница по гроб жизни. Но я все равно не знаю, смогу ли я выполнить его просьбу. При мысли о том, что “Теваке” внедрится в мой мозг, у меня мурашки по коже бегут, святая правда. Но с другой стороны, меня гложет любопытство. Хочу попытаться сделать то, что удалось Стивену с его картиной. Узнать, вправду ли “Теваке” – живое существо. И, быть может, наконец встретиться с совами.

Наверное, дядя Стэн прав: кто-то должен попробовать. Просто мне неохота быть этим кем-то. Дядя Стэн недавно сказал мне, что годы, прошедшие между смертью папы и до появления Алана, были очень тяжелыми. Когда мне раньше говорили о том, как нам было тяжело, и о том, что мне не следовало так жить, и о том, как я должна быть благодарна за то, что все это кончилось, я просто ничего не слышала. У меня словно пытались отобрать мою единственную награду за то, что мы выстояли. Теперь, после того как я пожила здесь, я могу точно сказать тебе, мама: это были ужасные годы. Годы, когда я маялась и не могла уснуть ночами, думая, где достать денег, чтобы заплатить за квартиру и рассчитаться с врачом за больное ухо Джой, и как мне присматривать за ней, чтобы ты не потеряла работу, слишком часто отпрашиваясь, и что мне наврать в школе, когда начнут спрашивать, почему я пропускаю уроки. Годы, когда ребят начинали втягивать в бандитские шайки, а Джой все время болела, а ты все время уставала до смерти, а я была… я даже не знаю кем. Я будто шла все время по узкому бетонному туннелю: делала то, что было необходимо в данный момент, потом что-то еще и старалась держаться за воздух. Да, нам бывало весело, еще как! Но, честно говоря, раньше я просто не понимала, до чего ужасно я чувствовала себя оттого, что все держалось в основном на мне. Знаю, мама, ты тоже делала все, что могла, и я уверена, что взрослому человеку это не менее трудно, чем подростку. Но именно поэтому, как мне кажется, я так яростно восставала, когда мне пытались внушить, что ребенок – это очень серьезно, когда меня волокли на занятия для беременных, когда мне вбивали, что я должна относиться к этому серьезно и чувствовать свою ответственность. Я не хотела быть ответственной! То есть я не хотела ходить на занятия, и бегать по магазинам, и бывать там, где положено околачиваться подросткам из Лагуна-Бич. Конечно, это безответственно, но я не хотела, чтобы моя малышка стала для меня обузой. Я просто хотела любить ее, а я знала, как сильно я могла – простите, ребята, вам будет больно это читать, – как сильно я могла ненавидеть людей, которые все время зависят от меня, и зависят, и зависят! Я не хотела возненавидеть свою девочку до того, как она родилась.