Диверсанты - Евгений Андреянович Ивин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я проверял тебя. Ты уж извини меня за жестокость, но в нашем деле всегда надо знать, кому доверяешь и жизнь, и честь, и благополучие. Теперь я вижу, что ты надежный и верный, и постараюсь сделать все возможное, чтобы ты выбрался отсюда, если даже мне придется прикончить Дзорду. Я помогу тебе, а ты сообщишь туда, что я тебе помогаю, что я намерен служить. Пусть дадут задание, я его выполню и там убедятся, чего я стою. Такие как я будут нужны Лондону здесь, мы будем бороться против коммунистов, душить их, чтобы демократия процветала. Ты сообщишь им обо мне? Не спи! Ты сообщишь обо мне? Черт возьми! Не спи! – он ударил Саблина по щеке справа, слева, и Филипп поднял голову.
– Я сообщу, что вы оказываете содействие, – с трудом ворочая языком, произнес Саблин.
– Вот и славненько! – воскликнул радостно белобрысый и расстегнул ремни на руках и ногах Филиппа. – Вставай, я провожу тебя в камеру. Отдыхай! Восстанови силы, парень!
В камере Филипп едва лег на кровать, как сразу уснул. Проспал он долго и, проснувшись, лежал на топчане, не открывая глаз. Он хорошо представлял себе все, что произошло: пытки, вопросы, конфликт между Дзордой и Грановиком. «Крысы вострят лыжи, видно, с кораблем не все ладно. Чего-то мы не знаем, а они уже знают. А может, это тоже прием? Не распускай, Филя, уши! Они не лыком шиты. Вон как наловчились выбивать и выдавливать информацию. А ведь так можно и помереть! Говорят, сердце от физической боли может остановиться. Ну, меня не так-то просто убить. Моя ахиллесова пята не в пятках. Хотя такая пытка очень уж… Кто ее придумал? Отец, когда-то в детстве, рассказывал, что японцы пытали его таким образом во Владивостоке. Выходит, я повторяю судьбу моего отца. Его расстреливать водили, он из-под пули убежал. Может, и я убегу, если судьба моя такая же. Кто же все-таки придумал эту пытку для человека? Обруч на голову – это, кажется, на Востоке, а пятки? Наверно испанская инквизиция. Хотя еще римских рабов пытали таким способом. Интересно, Дзорда бы выдержал, если бы его лупцануть палкой по пяткам или сдавить череп? Заскулил бы, сволочь! Обделался бы, как сукин сын! И все разболтал, что знает и что не знает. Да и эта бледная поганка раскололась бы на первых минутах! А мне нельзя, никак нельзя ничего говорить ни о прошлом, ни о настоящем, если хочу выжить».
Он вспомнил сельского учителя Павла Биляка и двух его веселых мальчиков, там была конспиративная квартира. Мальчики так привязались к Филиппу, что стоило ему появиться в их доме, они с радостными криками бросались ему на шею. Он сразу делал вид, что они его одолели, падал с ними на пол и пытался вырваться. А мальчишки радостно залезали на него, распинали руки и держали, пока он не молил их о пощаде. А вечером у пылающего камина они замирали у его ног и слушали всякие забавные истории, которые он выдумывал и смешивал с правдой из своих военных приключений.
Как-то Павел, глядя на возню Филиппа с мальчиками, сказал в шутку, за которой скрывалась горькая тревога:
– Вот попадешь, Карел, в гестапо, и останутся эти мальчики сиротками, без отца.
Филипп вскинул голову, кровь бросилась ему в лицо, он поднялся, подошел к Павлу и тихо, чтобы не слышали ребята, проговорил:
– Если я попаду в гестапо, я скорее откушу себе язык, чем назову имя Павла Биляка. Не пугайся по ночам, на свободе я или в тюрьме!
– Спасибо! – тихо проговорил Павел и пожал его руку. «Наверно, Павел все же тревожится, при каждом стуке вздрагивает и думает: «Выдержит ли Карелка в гестапо или нет?» «Будь спокоен, Павло, Филипп Саблин выдержит, он все выдержит, не тревожься за своих мальчиков, они не будут сиротками. Как там ребята на допросах? Легенды отработаны, только и Дзорда не дурак, взяли всех по доносу Дельковского и с оружием в руках. Куда тут попрешь?»
Шла вторая неделя, как Филипп сидел в тюрьме. Пытать его прекратили. Очевидно, это входило в замыслы и Грановика, и Дзорды. Синяки заживали, опухоль на глазу опала, и он уже видел обоими глазами. Неожиданно смягчился режим, ему разрешили выйти на прогулку. Белобрысый встретил в коридоре и подмигнул, мол, все идет как надо, гуляй, укрепляйся. В тюремном дворе группа арестованных ходила замкнутой цепочкой по кругу, заложив за спину руки. От воздуха и света у Филиппа закружилась голова, он постоял несколько секунд, преодолевая слабость, и, заложив за спину руки, встроился в двигающуюся цепочку. По углам двора с автоматами стояли охранники в черных мундирах. Видно, Дзорда сдержал слово, охрану тюрьмы несли люди гестапо.
– Карел! – услышал он позади тихий оклик и обернулся.
За ним шел Андрусяк, заросший черной бородой до самых глаз.
– Господи! Неужели такое возможно! – воскликнул по-словацки Саблин. – Живой?!
– Живой! И Антонов, и Ян в порядке.
– Пытали?
– Так, самую малость, – с трудом подбирая словацкие слова, отвечал Андрусяк. И Саблину хотелось крикнуть ему по-русски: «Дружище, я так рад, что вижу тебя живым. Ты сообщил мне самую прекрасную весть, что все живы!». Но он промолчал.
– Голову скручивали ремнем, глаза чуть на лоб не выскочили. По пяткам лупили, но, видишь, не умер! Мне бы только раз добраться до этой бледной гниды, тогда и помирать можно.
– Ничего, потерпи, доберемся, не мы, так другие! – подбодрил его Саблин.
– Вся тюрьма знает, как тебя пытали. Ты без сознания лежал, а по камерам телефон работал, – он помолчал и добавил: – Сегодня день свиданий, к Яну жена с сынишкой придут, разрешили. Его ведь уже осудили. К смерти! За жандармов и за эшелон в Польше. Жалко человека, хороший товарищ! Его приговорили, а он смеется.
– Слышал что-нибудь о Саборове? Он же коммунист.
– Зина его навещала. Старик сказал следователю, что это его приемная дочь, выпустили Зину. Он совсем плох, у него сахарный диабет, а тут какие условия, может и помереть.
– К нам с тобой никто не придет. И хорошо! К нам нельзя, мы и тут приманка.
Едва Филипп вошел в камеру и лег на топчан, как снова загремел засов двери, и она распахнулась. Черная фигура выросла на пороге и процедила сквозь зубы:
– Вондрачек, на свидание!
– Какое свидание? Это ошибка! У меня никого нет! – испугался Саблин. Сердце учащенно забилось, он
