Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

упрям. Он принадлежал к породе людей, которые не дают себе труда много думать и охотно принимают готовыми результаты размышлений других. Он был силен, как бык, и чувствовал в этой силе лучшую защиту и подспорье. Но, как большинство сильных мужчин, он был добр и нуждался в любимом и более слабом товарище, чтобы расходовать свою силу на двоих. Этим товарищем был Никодим. Они подружились еще мальчишками, когда Гурьян защитил Никодима в неравной драке, в которой тот ни за что не соглашался уступить. Никодим был слишком горд, чтобы благодарить его, он ушел с разбитой губой и синяками, но в душе сохранил признательность и восхищение. Они ходили еще некоторое время друг около друга не сближаясь, пока Никодиму не удалось доказать Гурьяну превосходство своего ума и знаний, чтобы таким образом уравнять шансы. Гурьян не был горд, он был словно теленок, готовый одинаково и бодаться, и тереться мордой о ласковую руку. Он ринулся навстречу дружбе, отдаваясь ей целиком и заранее признавая себя слабейшим во всем, кроме мощи своих великолепных мускулов. Как истинные казаки, они оба старательно скрывали друг от друга порывистость дружеской любви.

На пути их дружбы ни разу не становилась женщина – величайшее испытание мужской дружбы. Любовные приключения Гурьяна развлекали, но не задевали Никодима: он внимательно следил за другом. У самого Никодима никаких приключений не было. Он увлекался в Яицке многими девушками, но каждый раз увлечение перерастало в дружбу, он спешил передать все свои мысли, больше заботясь о душевном росте подруг, чем о любви; он потворствовал их романам, выдавал замуж, приносил игрушки их младенцам. Его час любви еще не пробил.

Когда на горизонте двух друзей появилась Варвара, Гурьян молча отступил – он не хотел ссориться с другом. «Нет так нет. Точка», – сказал тогда Гурьян. Варвара полюбила другого. И большое любящее сердце Никодима откликнулось на эту любовь пониманием и грустью. Гурьян про себя улыбался: «Еще одна дружба! Ну что ж, он будет выдавать ее замуж».

Вскоре два друга, свободные от любви, сошлись еще теснее. Они уже не представляли себе, что смогут разделиться, жить врозь. И тут появилась Агафья – единственная из девушек, которую Гурьян считал совершенно неспособной привлечь внимание Никодима. Как это случилось, Гурьян не знал, не видел. Любовь друга застала его врасплох, он к ней не подготовился. Он узнал о ней тогда, когда все было решено. И он ощетинился ревниво и враждебно против чужого посягательства на свободу его лучшего друга. Как-то раз Гурьян решил откровенно поговорить с Никодимом, но тот отклонил разговор. Он собирался с войском в поход и для пустой болтовни не нашел время. А из похода его привезли тяжелораненым, и через год он скончался, так и не позволив Гурьяну…

– Гурьяш, ты, часом, не спишь?

– Што? – казак едва не подскочил на месте, услышав тихий голос Матрены, мгновенно вернувший его из прошлого в настоящее.

– Ты не спишь, спрашиваю? – вновь прошептала женщина.

– Не-а, – ответил Гурьян неохотно и тут же всполошился, – а те што, худо?

– Нет, – ответила Матрена. – Просто поговорить хотется.

– Об чем? – Казак недовольно поморщился и перевалился на бок.

– Об силушке твоей недюжиной, – поразила его своим ответом женщина. – Антип силен, эвон медведяка, а ты… Муж мой, убивец каянный, што младенец беспомощный пред тобой.

Гурьян некоторое время лежал молча, борясь с желанием открыть перед Матреной душу и с желанием промолчать, чтобы не бередить прошлое. Но вскоре первое желание возобладало над вторым. Огромная степь и глубокое чувство одиночества требовали общения, а потому…

– Нe человек я, а лешак, – высказал свою тайну Гурьян, хотя это вовсе было не тайна, а сплетня, уже давно гуляющая по Яицку.

– Как энто лешак? – удивилась женщина, которая от этой новости, видимо, на время позабыла даже о своей болезни и постигшем ее страшном горе, связанном со смертью дочери.

– Да эдак вота, – тяжело вздохнул казак, засомневавшись, рассказать ли Матрене обо всем или воздержаться.

– Тя што, в лесу словили? – прошептала заинтригованная женщина.

– Нет.

– На околице?

– Нет.

– Што, в сени подкинули?

– Нет, нет, нет. – Гурьян уже жалел о своем вынужденном признании и предпринял неуклюжую попытку уклониться от разговора.

Но отделаться от Матрены оказалось не так-то уж и просто. Казак мысленно выругал себя за излишнюю болтливость и в конце концов сдался:

– В нашей семье все девки рождались. Одна за другой. А отцу дюже сына хотелось, казака. Фамилию унаследовал штоб и род продолжил. – Гурьян на несколько минут задумался, после чего продолжил: – Казаки в тот год походом собирались на земли кайсацкие. Вот отец и свез семью всю в лес на заимку. То место тихое было и от степняков безопасное…

Случилось так, что мать его будущая Полина в лес за грибами засобиралась. А свекор, узнав об этом, полюбопытствовал: «По ягодку аль грибочки? Мотри, не заблудися, часом. Ты большей частью в степи проживашь, к лесу не привышна». – «В энтом лесу не заблудишься, – расхохоталась Полина. – Ево всего-то ничево. С одной стороны зайдешь и ужо скоро с другой стороны выйдешь». – «И то правда, – согласился свекор с грустью. – Разве ныне энто лес? Весь казачки повырубали и на строительство использовали. Вот в молодости я ешо захватил лес большим. Забредешь нечаянно в чащу незнаючи и сгинешь. А диких кабанов скоко было! Прямо-таки перепахали рылами своими огороды, лисы да волки без страха резали птицу домашню, а медведяки не токо вытаптывали посевы овса, но и пасеки зорили, скотину воровали…»

Так продолжалось много лет. Казаки уже подумывали от заимок лесных отказаться напрочь. Но, на счастье, объявился в Яицке Матвей. Из беглых он был, но воин и охотник знатный. Вот и принялся он в одиночку, без помощи казаков, распугивать зверье подальше от заимок лесных. Матвей часто рассказывал, что уже который год отслеживает в глухом урочище зверюгу странную, на медведя похожую. Он, дескать, таких же размеров будет, а может, и поболее, покрыт густой шерстью бурой. Только вот от подбородка и до груди у него – узкая полоса из почти белой шерсти. Странно и то, што медведяка этот всегда не на четвереньках ходит, как Господь повелел, а шастает на задних лапах. И бегом может как человек, значит, на своих двоих. Только вот сутулится очень. Матвей без устали восхищался сообразительностью зверя того – насколько он хитер и осторожен. Летом, по его словам, зверюку этого вообще увидать трудов немалых стоит, а зимой редко, и то лишь издалека на миг короткий наблюдать можно.

Следы «медведя», как