Катастрофа - Валентин Лавров

И кошмар этот, повторяю, тем ужаснее, что он даже всячески прославляется, возводится в перл создания и годами длится при полном попустительстве всего мира, который уже давно должен был бы крестовым походом идти на Москву.

Что произошло? Как ни безумна была революция во время великой войны, огромное число будущих белых ратников и эмигрантов приняло ее. Новый домоправитель оказался ужасным по своей всяческой негодности, однако чуть не все мы грудью защищали его. Но Россия, поджигаемая «планетарным» злодеем, возводящим разнузданную власть черни и все самые низкие свойства ее истинно в религию, Россия уже сошла с ума, — сам министр-президент на московском собрании в августе 17-го года заявил, что уже зарегистрировано, — только зарегистрировано десять тысяч зверских и бессмысленных народных «самосудов».

А что было затем? Было величайшее в мире попрание и бесчестие всех основ человеческого существования, начавшееся с убийства Духонина и «похабного мира» в Бресте и докатившееся до людоедства. Планетарный же злодей, осененный знанием, с издевательским призывом к свободе, братству и равенству, высоко сидел на шее русского дикаря и весь мир призывал в грязь топтать совесть, стыд, любовь, милосердие, в прах дробить скрижали Моисея и Христа, ставить памятники Иуде и Каину, учить «Семь заповедей Ленина».

Россия! Кто смеет учить меня любви к ней? Один из недавних русских беженцев рассказывает, между прочим, в своих записках «о тех забавах, которым предавались в одном местечке красноармейцы, как они убили однажды какого-то нищего старика (по их подозрениям, богатого), жившего в своей хибарке совсем одиноко, с одной худой собачонкой. Ах, говорится в записках, как ужасно металась и выла эта собачонка вокруг трупа и какую лютую ненависть приобрела она после этого ко всем красноармейцам: лишь только завидит вдали красноармейскую шинель, тотчас же вихрем несется, захлебываясь от яростного лая! Я прочел это С ужасом и восторгом, и вот молю Бога, чтобы Он до моего последнего издыхания продлил во мне подобную же собачью святую ненависть к русскому Каину. А моя любовь к русскому Авелю не нуждается даже в молитвах о поддержании ее. Пусть не всегда были подобны горному снегу одежды белого ратника, — да святится вовеки его память! Под триумфальными вратами галльской доблести неугасимо пылает жаркое пламя над гробом бездетного солдата. В дикой и ныне мертвой русской степи, где почиет белый ратник, тьма и пустота.

Бунин замолк, горестно опустил голову. И вновь возвысил голос, в котором зазвучали пророческие нотки:

— Но знает Господь, что творит. Где врата, где пламя, что Рыли бы достойны этой могилы? Ибо там гроб Христовой России. И только ей одной поклонюсь я, в день, когда Ангел отвалит камень от гроба ее.

Будем же ждать этого дня. А до того да будет нашей миссией не сдаваться ни соблазнам, ни окрикам. Это глубоко важно и вообще для неправедного времени сего, и для будущих праведных путей самой же России!

Зал стоя наградил его бурными аплодисментами. Лишь Милюков укоризненно покачал головой и наклонился к сидевшему рядом Мережковскому:

— Дмитрий Сергеевич, не кажется ли вам, что оратор хватил через край? Зачем такая чрезмерная и неуместная азартность?

Мережковский согласно закивал:

— Вы абсолютно правы, Павел Николаевич! Столько излишней горячности… Следует быть политичней, ведь там интересуются тем, что мы говорим и что мы пишем. На вашем месте — простате за совет! — я не стал бы печатать бунинские тирады. Для его же блага.

* * *

Милюков для «блага» Бунина сделал другое: речь его опубликовал, но с такими сокращениями и такой редактурой, что Иван Алексеевич, прочитав ее в «Последних новостях» в номере от 20 февраля, от досады и обиды заскрипел зубами:

— Какая мерзость! Что ж этот старый пень поступает со мной, как с мальчишкой? Как он мог?..

Иван Алексеевич гневно тряс газетой:

— И какой заголовочек сочинил — «Вечер страшных слов»! Словно я не о величайшей трагедии вопию, а сказки рассказываю о летающих гробах. Ну политик, ну сукин сын!

Два последних понятия, по разумению Бунина, были вполне И равнозначными.

Кликушествовал в думе и на митингах, царя ездил свергать, В Россию просрал, а теперь за меня взялся — учит любви к русскому Я народу!

Милюков действительно обвинил Бунина в «претензиях на пророческий сан» и «нападках» на народ.

Но эта история получила продолжение. 16 марта московская газета «Правда» напечатала отклик на вечер, и он почти полностью совпадал с тем, что писал Милюков в «Последних новостях». И назывался отклик некрологически — «Маскарад мертвецов»:

«…Бунин, тот самый Бунин, новый рассказ которого был когда-то для читающей России подарком, позирует теперь под библейского Иоанна… Он мечтает, как и другой белогвардеец, Мережковский, о крестовом походе на Москву… А Шмелев, приобщившийся к белому подвижничеству только в прошлом году, идет еще дальше… Для него «народ» кроток и безвинен… и он во всем обвиняет интеллигенцию и Московский университет, недостаточно усмиренный в свое время романовскими жандармами».

Бунин поношения терпеть не стал и третьего апреля в берлинской газете «Руль» заново, без милюковского редактирования и купюр, опубликовал свою речь, снабдив ее обширным и ядовитым послесловием. Не забыл Иван Алексеевич процитировать «Правду», трогательно вспомнившую Милюкова: «Даже седенький профессор… назвал это выступление в своей парижской газете голосами из гроба».

Ивана Алексеевича возмущала не позиция «Последних новостей» или тем более «Правды» («Политики, что с них возьмешь! Изолгались, извертелись»!), его приводила в бешенство заведомая ложь. Кто не знает, что в отличие от многих других, скажем, Мережковского или Гиппиус, он всегда был против интервенции.

Но эти политики с неприличной яростью набросились на него за вырвавшуюся в полемическом задоре фразу о «крестовом походе».

Вся эта история распалила желчь в Бунине. Именно в это время он приступил к работе над своей самой трагической книгой— «Окаянные дни». Это были воспоминания, написанные в форме дневника. Он вновь содрогался, пропуская через сердце страшные события, разразившиеся над Россией после захвата власти большевиками, вспоминая, как ежедневно, ежечасно попиралось его достоинство, как унижалась и крушилась великая Русь. Теперь он знал куда больше, нежели тогда, когда переживал лютые времена на родине. Знал он об уничтожении духовенства, о массовых расстрелах заложников — дворян, крупных чиновников, сдавшихся в плен юнкеров и офицеров.

Среди последних был и единственный сын Шмелева. Овладев Перекопом, большевики вдруг сделали «великодушный» жест: все, заявили они, кто желает покинуть Россию, — милости просим, препятствовать не станем! Рады приветствовать и тех, кто хочет сотрудничать с новой властью…

Воспитанные на лучших патриотических традициях, привыкшие верить честному слову, многие офицеры отказались от дальнейшей борьбы, сложили оружие, явились на регистрацию. Всех явившихся тут же арестовывали, по ночам выводили подальше от жилья и там расстреливали из пулеметов. Во главе этой бессмысленной кровавой расправы стоял бывший анархист и террорист Георгий Пятаков, непосредственным исполнителем стал воевавший во время мировой войны против русских, солдат-еврей из Венгрии Бела Кун. (Как ни грустно, но по сей день в самом центре Москвы — против Манежа один из домов украшен мемориальной доской этому «славному интернационалисту».)

Ах, Россия, Россия…

ПУТЬ К ПРОПАСТИ

1

Парижские газеты сообщили о смерти В. И. Ленина 23 января. Заметки были краткие и скорее соболезнующие, чем злорадные. «Последние новости» такое сообщение поместили на первой полосе, на месте передовицы:

СМЕРТЬ ЛЕНИНА

…Ленин и большевизм — разве это не одно и то же? На протяжении истории большевизма был не один момент, когда вся партия воплощалась в Ленине.

Писал эти строки, конечно, сам Милюков, для которого у покойного всегда находились самые бранные выражения. Вся публикация заняла немного места. И вообще смерть большевистского вождя прошла как-то незаметно, тихо.

Бунин вовсе не отозвался записью на это событие в своем дневнике, а Вера Николаевна отметила: «Смерть Ленина не вызвала ни большого впечатления, ни надежд, хотя, по слухам, у «них» начинается развал. Телеграмма, что на похоронах Ленина 6000 человек отморозило себе руки и ноги. Сколько же народу согнали они?»

Больше занимал вопрос: кто станет преемником Ленина?

Обратила на себя внимание «клятвенная» речь Сталина, произнесенная 26 января на II Всесоюзном съезде Советов:

Товарищи! Мы, коммунисты — люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы — те, которые составляют армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина. Нет ничего выше, как честь принадлежать к этой армии. Нет ничего выше, как звание члена партии, основателем и руководителем которой является товарищ Ленин. Не всякому дано быть членом такой партии. Не всякому дано выдержать невзгоды и бури, связанные с членством в такой партии. Сыны рабочего класса, сыны нужды и борьбы, сыны неимоверных лишений и героических усилий— вот кто, прежде всего, должны быть членами такой партии.