Мечты сбываются - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот она, первая тучка на доселе безоблачном небе, легкая, почти неприметная! Развеет ли ее добрый ветерок и она исчезнет бесследно, быстро, так же, как пришла? Или злой вихрь нагонит еще одну, и другую, и третью тучу и сгустит их, закрыв солнце тяжелой, мрачной пеленой, предвестницей грозы?..
Баджи низко склонилась над шитьем. Пальцы ее дрожали, игла не слушалась.
Время от времени Баджи тайком, исподлобья поглядывала на Сашу. Он сидел, облокотившись на столик, и в свете лампы его русые волосы казались совсем светлыми — как в тот вечер, когда он впервые остался здесь до утра. И Баджи вспомнила их разговор о любви, о страдании, о Лейли и Меджнуне, о Ромео и Джульетте. Нет, видно, еще не наступило оно, то чудесное время, когда никто и ничто не будет стоять стеной между двумя любящими людьми.
Гнев Баджи угасал. Но она вновь и вновь разжигала его, так как, пылая, он не оставлял в ее душе места раскаянию и стыду.
ТАКОВА ЖИЗНЬ
Тучка была легкая, мало заметная. Но от глаз соседей она не скрылась.
— Что это у тебя произошло с Сашей? — спросила Натэлла Георгиевна, искоса взглянув на Баджи.
Та прикинулась удивленной:
— У меня — с Сашей?
— Ты, Баджи, милая, сейчас не на сцене и «недоумение» передо мной не изображай — ни к чему! — сказала Натэлла Георгиевна строго.
Баджи переменила тон:
— Покойная мать моя говаривала: врать не хочу, а правду сказать не могу!
— За первое — что не хочешь врать — можно только похвалить; а на второе — что не можешь сказать мне правду — обидеться: видно, не доверяешь мне.
— Нет, нет, Натэлла Георгиевна, что вы!..
И пришлось Баджи довериться.
— Саша твой прав, — сказала Натэлла Георгиевна, выслушав. — Хватит тебе нянчиться с твоей девицей! Пора возвращаться в театр! Нужно иметь совесть!
Баджи вспыхнула:
— При чем тут совесть?
— А при том, что тебя три года обучали и народные деньги на тебя тратили, а ты, чем ты за это народу отплатила? Тем, скажешь, что с год проработала в театре, а затем, чуть что, в кусты!
— Ребенок — это не «чуть что»!
Костюмерша взглянула на фотографию дочки и печально произнесла:
— Мне ли этого не знать?
Баджи прикусила язык.
— Простите, Натэлла Георгиевна, я не то хотела сказать… — промолвила она смущенно. — Но… я работала честно, как могла, — вы сами знаете, сколько я потрудилась над Гюлюш.
— Не слишком ли дорого оцениваешь ты свой труд?
— Каждому кажется, что он оценивает свой труд правильно.
— То-то, что «кажется»! А настоящую цену ему дают другие, не забывай!
— Хотите сказать, что я не расплатилась?
— В таких делах, мой друг, не бойся переплатить — в накладе не останешься!..
Тучка была легкая, мало заметная.
Но ее увидел и брат, приехавший с промыслов навестить сестру и побратима, ставшего теперь вдобавок шуряком.
— Вы чего это с Сашкой не поделили? — спросил он Баджи, когда Саша вышел на галерею покурить.
— Требует, чтоб я бросила ребенка, вернулась в театр, на работу.
— Как это — «бросила»?
— Ну, отдала бы на руки няньки.
— Так это не значит «бросила»!
Тон, каким были произнесены эти слова, давал понять, что Юнус на стороне Саши.
Что ж, так случается уже не впервые! Брат, как видно, еще не знает того, о чем на днях по секрету сообщила ей Сато. Интересно, как заговорит он, когда Сато родит ребенка? Поторопится ли отдать его няньке и погнать свою супругу в библиотеку?.. А пока следует кое о чем напомнить брату:
— Помнишь, Юнус, ты когда-то ворчал: азербайджанка — актриса? Как-то непривычно!
— То время, когда я так говорил, прошло! А ты, вижу, готова и сейчас рассуждать так, как рассуждал я в ту пору, когда многого еще не понимал.
Слова брата кольнули правдой. Но была, казалось, и другая правда, державшая сейчас Баджи в плену, и эта другая заставила свою пленницу усмехнуться и сказать:
— А кто поручится, что ты снова не переменишь мнение?
— Жизнь за меня поручится, сама наша жизнь, само наше время! Ах, сестра дорогая, ты только послушай, какие большие дела будут сейчас твориться по всей Советской Стране!
И брат принялся рассказывать сестре о том, что волновало в те дни его и многие, многие миллионы людей, строящих на земле новую, доселе невиданную жизнь, — брат стал рассказывать о первом пятилетнем плане, только что принятом правительством и партией большевиков и начавшем осуществляться.
Первый пятилетний план!
Каким скромным выглядит он теперь рядом с новыми грандиозными планами, возникшими годы спустя! Но тогда он казался чудом, был дорог, как первенец.
Да, таким планом нельзя было не восхищаться… Но, слушая брата, Баджи не спускала взгляда с коляски Нинель, сосредоточенно отгоняла муху, стремившуюся проникнуть под кисейный полог, сесть на личико Нинель, помешать ей спать…
Время от времени к Баджи приходили товарищи по работе, осведомлялись:
— Когда же ты вернешься в театр? Мы уже заждались, соскучились по тебе!
На возвращении особенно настаивали Юлия-ханум и Али-Сатар. В каких привлекательных красках описывали они новые постановки, новые роли, с каким жаром рассказывали о намеченных театром планах.
Но Баджи упрямо отшучивалась:
— Нинель — вот моя новая постановка! Я как мать — вот моя новая роль! Воспитывать дочь — вот намеченный мной план!
Оставшись одна, Баджи задумывалась. И на память приходили ее давние знакомые, крепостные затворницы азербайджанки, которые, охваченные порывом, вдруг отваживалась на решительный шаг, но, поостыв, складывали оружие. Вспомнились и те, восхищенные примером Севили, женщины, которые