Грешные ангелы - Анатолий Маркуша

От автора

В авиацию я пришел еще в довоенное время, когда задача, обращенная к поколению, формулировалась так: летать выше всех, летать дальше всех, летать быстрее всех. И канонизированный Сталиным образ Валерия Чкалова, возведенный в ранг великого летчика нашего времени, способствовал принятию решения тысячами мальчишек — летать! А еще из Америки пришел подарок болгарского авиатора Асена Йорданова — его гениальная книга «ВАШИ КРЫЛЬЯ», адресованная юным романтикам Земли. Она стала нашим Евангелием.

И пусть никого не удивит название мною написанного — «14000 метров и выше». В ту пору это был потолок, к которому стремилось целое поколение, а достиг его первым Владимир Коккинаки.

Авиация — совершенно особенный мир. По мере сил и способностей я старался ввести в него читателя, строго соблюдая при этом лишь одно правило — ничего, кроме правды, и преследуя единственную цель: убедить — авиация лучший из миров, который дано прожить человеку.

Грешные ангелы

То, что я собираюсь рассказать, следует и правильнее всего назвать фрагментами одной жизни. Но это должна быть не просто мозаика из былого, где на каждую долю самолюбования приходится две доли самовосхваления, как случается порой в мемуарах даже весьма почтенных людей, а нечто совершенно иное. Я собираюсь говорить главным образом о своих просчетах, промахах, ошибках — словом, о теневых сторонах существования, что не украшают жизнь, а делают ее труднопроходимой и до срока черствой.

Разумно спросить: а чего тебя, брат, на такие саморазоблачения вдруг потянуло?

Когда выходишь к последнему развороту, когда до земли всего ничего остается — это понимает даже зеленый пилотяга, — самое время о душе подумать.

В моем понимании, подумать о душе означает поддержать идущего вслед, чтобы не споткнулся там, где я шишку набил, открыть глаза сменщику на мои грехи — не греши подобно! А отважишься, так хоть знай, какой ценой за что приходится платить.

Должности мои, звания — чешуя. С них разговор начинать не стоит. Существенно одно: я — летчик.

Если хорошенько подумать, летчик — не только и даже не столько профессия, сколько состояние, образ мыслей, стиль поведения, отличающие человека этого сословия ото всех остальных людей тем, что он — летчик — способен, забыв о рулях и прочих органах управлениях, вообще обо всей материи, образующей самолет, свободно перемещаться в небе.

Только не спешите подсказывать: как птица!

Настоящий летчик делает это много лучше птицы.

Знаю: далеко не каждый примет такую точку зрения. Непременно найдется педант, что обнаружит и некорректность формулировки, и явный душок зазнайства, и другие грехи. Но уговаривать думающих иначе, извините, не моя забота. Мое дело — не врать. И это обещаю твердо.

Таким образом, я утверждаю: летчик — существо особое, сформированное землей, небом и самолетом.

И суд над ним особый: его высшая инстанция — земля. Земля строга и бескомпромиссна, со вздохом принимает и лейтенантов, и летающих генералов. Льгот — никому.

Ну, а теперь, пожалуй, можно и начинать.

1

Вот я лежу в едва шелестящей траве, раскинул руки, расслабился, и ветер, теплый и ласковый, гладит нежными ладонями мои щеки, помогает думать и вспоминать минувшее…

Впрочем, можно начинать и по-другому.

Когда я разводился с первой женой, когда мы уже прошли унижение всех судебных говорений и оказались, наконец, на свежем воздухе, моя бывшая жена сказала:

— Вместе нам осталось пройти вон до того угла, ты повернешь направо, я пойду прямо… скорее всего, в этой жизни мы уже не встретимся… так вот, зла я тебе не желаю, хотя едва ли ты увидишь много добра — ты звериный эгоист, работа для тебя важнее семьи, друзей и вообще всего на свете… ты брюзга и отвратительный аккуратист… ты совершенно не умеешь жить беспечно… ты не желаешь ощущать чужой боли… — Глядя мимо меня, она говорила минут пять, ровно и спокойно. Потом мы встретились взглядами и, кажется, оба удивились — это же наше последнее общение?!

С тех пор минуло много лет. Боли не осталось. И обиды — тоже. Но я все возвращаюсь и возвращаюсь мыслью к спецификации моих недостатков: эгоист, брюзга и отвратительный аккуратист, не умею легко жить… Нет-нет, ни о каких оправданиях или возражениях я не помышляю! Смешно было бы оправдываться теперь. Думаю о другом: откуда что берется в человеке — истинное и мнимое?

Что-то последнее время небо мне снится. Раньше, пока летал, никогда такого не было, а теперь — списали с летной работы — и снится. Все чаще не праздничное, не голубое в нарядных облаках видится небо, а сумрачное, тревожное.

И снова чувствуют руки холодок тумблеров, жесткую выпуклость ручки управления, плотно лежащей в пальцах, и жмурятся, глядя мне в лицо, зеленоватыми глазами циферблаты приборной доски…

Готовясь к взлету, уменьшаю ультрафиолетовый подсвет кабины, прислушиваюсь к двигателю.

Это все снится.

«Верь только приборам, — должен сказать я, прежде чем начать разбег. И говорю: — Верь только приборам!»

Нарастает скорость — я это чувствую спиной: прибывает… еще и еще… сейчас будет отрыв… Есть. Шатнулись — самолет и я — чуть вправо, чуть влево, пошли вверх… Весь мир теперь сосредоточен в колеблющемся силуэтике авиагоризонта да на острие стрелки, счисляющей скорость: пока есть скорость — летишь, а нет скорости — падаешь.

Не глядя, исключительно на ощупь, нахожу и вдавливаю шарик крана уборки шасси. Перевожу его вверх до упора. Краем глаза замечаю — гаснут зеленые точки в указателе… Жду. Есть — одна красная засветилась… вторая… Все три. Шасси убралось и встало на замки. Берусь за головку крана щитков и тоже перевожу вверх. Мгновение, и сразу машина делается вроде легче, податливей — довольно пальцем шевельнуть, как силуэтик авиагоризонта опустит левое крылышко, поднимет правое, поползет вверх или, напротив, опустится под черту искусственного горизонта.

Лечу.

За остеклением тесной кабины непроглядная ночь, лишь навигационные огоньки на кончиках крыльев — зеленый справа и красный слева — светят мне из-за борта. Только и на этот умеренный свет нельзя заглядываться: отвлекает от игрушки-силуэтика, повторяющей каждое движение машины. Заглядишься — потеряешь пространственное положение, и тогда не понять, где верх, где низ…

Высотомер успел накрутить уже не одну тысячу метров. И верный компас безмолвно диктует: идешь с заданным курсом…

Если верить синоптикам, облачность должна скоро кончиться. Но прежде чем это случается, вижу: вдоль остекления понеслись сероватые размытые клочья. Еще чуть, и, будто занавес взвился, — открылось чистое небо.

Чернота, глубочайшая маслянистая чернотища густо забрызгана сияющими крупинками звезд — большими, поменьше, совсем маленькими — с булавочную головку. Это и есть настоящее ночное чистое небо.

«Не смотри по сторонам, — должен сказать я себе и говорю: — Не смотри по сторонам. Нельзя: потеряешь пространственную ориентировку».

Знаю: моргнуть не успеешь, звезды лишат тебя ощущения пространства — ни верха, ни низа не станет, ни право, ни лево… Завертят, запутают, и тогда никакие приборы не помогут. Останется одна надежда — парашют. Костю Бондаренко — выручил. Сашу Михалева — выручил. Юре Загрицу не помог: высоты не хватило.

Но я лечу во сне. И сон раздвигает границы возможного: самолет странным образом начинает истончаться и слоями стекать с меня. Легко, безболезненно, тихо. Я сознаю немыслимость происходящего и все-таки испытываю удивительный, не поддающийся разумной оценке восторг.

Вот уже руки мои ощущают плотность живого воздуха, вот уже и плечи входят в этот упругий поток… Больше мне не нужен искусственный горизонт и указатель скорости ни к чему: я слышу шелест звезд и по ясному их звуку сужу о скорости: растет… уменьшается…

Осторожно!

Теперь я опрокидываюсь на спину и лечу так: лицом к звездам.

Странная мысль приходит в голову: вот вернусь и меня обязательно спросят: а где машина? Что отвечать? Усмехаюсь во сне и успокаиваю себя: больше половины, если не все, совершенные мною в жизни «геройства» были стимулированы страхом — а ну-ка спросят: почему выпрыгнул, как посмел бросить машину?

Меня прохватывает озноб — а вдруг не поверят: как это самолет сполз? Какими такими слоями? И я окажусь виноват. Ведь это так удобно — списать любую беду за счет летчика. Экипаж не подготовился должным образом… нарушил… Сколько уже раз так объявлялось: командир корабля допустил преступную небрежность, за что и поплатился.

Мертвые сраму не имут. Так обычно говорится. Говорится легко, бездумно. Но так ли это на самом деле? Боюсь, живым спокойнее, когда виноваты мертвецы…