Подельник эпохи: Леонид Леонов - Захар Прилепин

В октябре, к 40-летию МХАТа, выходят статьи Леонова в «Литературной газете» и в «Правде».

Следующее радостное событие: в Днепропетровске, в Русском драматическом театре имени М.Горького проходит премьера спектакля «Волк».

Под конец 1938 года сразу тремя изданиями выходят «Половчанские сады» и упомянутый «Волк» – двумя изданиями.

Леонов, наверное, вновь верит, что кошмар закончился, и понемногу принимается за прозу. Он дописывает первый вариант повести “Evgenia Ivanovna” – о судьбе девушки, эмигрировавшей в Гражданскую. Перечитывает и понимает: публиковать это нельзя. Какие еще трудные судьбы людей, оставшихся без Родины, – к чему это сейчас?

Тем более что в первых критических откликах о новых пьесах Леонову хоть и не стремятся сразу ударить под дых, но вновь ставят на вид старые грехи уныния и тайного неверия в благость наступившего дня.

Сюжет пьесы «Половчанские сады» вкратце таков.

Середина 1930-х. Центральный герой – директор совхоза, садовник Адриан Маккавеев. У него семь детей: пять от первой жены и двое от второй – дочка Маша и самый младший – Исай, калека. В ходе пьесы выясняется, что Исай сын не Маккавеева, а некоего Пыляева (в пьесе он неизменно называет себя Пылаев), с которым сошлась нынешняя жена директора совхоза, когда муж в 1918 году был на фронте, сражаясь, естественно, за красных.

Пыляев в 1918 году находился на подпольной работе, потом попал в плен к немцам, в то время оккупировавшим территорию, где проживали Маккавеевы. В плену он, как выясняется к финалу пьесы, был завербован.

Как же Исаю не быть калекой с таким отцом и с изменившей мужу матерью!

Действие пьесы происходит в те дни, когда переживший сердечный приступ Маккавеев созывает всех своих сыновей – проститься с ними. Одновременно и неожиданно в доме Маккавеевых появляется давно уже забытый всеми Пыляев.

Критик Михаил Левидов в журнале «Литературный критик» (№ 3 за 1938 год) писал о «Половчанских садах»: «Болезнь “достоевщинки” Леонов преодолел. В существе ее. Но инерция болезни еще осталась и дает себя знать. Исай – он и есть порождение или проявление инерции болезни».

Не очень устраивает критика и образ шпиона Пыляева, слишком символичный, слишком усложненный, на взгляд Левидова.

Однако критик находит в себе силы написать, что старик Маккавеев в подаче Леонова – человек, утверждающий «жизнь с ее тревогами, борьбой и победой, основанной на чувстве социального оптимизма».

И далее все о том же: «Леонову удалось здесь разрешить трудную задачу: драматург сумел художественно показать, как внедряется в нашу жизнь чувство социального оптимизма, и заново решает ее конфликты и проблемы…»

Левидов словно сам себя уговаривает.

Социальный оптимизм пьесы, на первый взгляд, заключается, собственно, в том, что шпион пойман и разоблачен, а один из сыновей Маккавеева, не добравшийся до отчего дома, но погибший в те же дни при выполнении важного партийного задания, был фактически заменен новым членом семьи – военным офицером Отшельниковым, женихом маккавеевской дочери Маши.

Левидов словно не замечает последней фразы в пьесе Леонова, которую произносит Маша, когда все ее братья и ее жених, бравый Отшельников, разъезжаются.

А Маша вот что говорит: «Тума-ан какой!.. Что же вы все замолкли? Я хочу, чтоб было весело сегодня. Мой день, мой день. Мальчики… где же ваша музыка, мальчики?!»

Такой вот «социальный оптимизм» в квадрате. Туман. «Тума-ан…»

В этом смысле не менее любопытна рецензия, опубликованная в том же, 1938 году в двенадцатом номере журнала «Звезда».

«Леонову безусловно удалось победить унтиловщину, – считает критик Левин. – Ядовитый туман, в котором происходило действие Унтиловска, рассеялся. Люди Унтиловска потеряли для Леонова прежний интерес. На первый план выступили совсем иные люди – герои, большевики, строители социализма.

Но вот странная вещь – почему пьеса Леонова, посвященная героике и оптимизму советских людей, производит все же довольно мрачное впечатление?»

И дальше критик отвечает на свой вопрос:

«Леонов до сих пор не очень умеет писать о счастливых людях. Для того чтобы человек стал понятен и близок Леонову, он должен быть не совсем безоблачно счастлив.

Имея дело с вполне счастливым человеком, Леонов испытывает как бы некоторую растерянность».

И, по сути, оправдывая Леонова пред будущими критиками, Левидов пишет: «…приверженность Леонова к людям, имеющим некий сердечный недуг, выразилась в том, что образы людей иного типа явственно не удались драматургу. Это, несомненно, свидетельствует о том, что прошлое еще имеет над Леоновым известную силу. Бледными и бесплотными схемами оказались именно те персонажи пьесы, которые должны были нести на себе всю ее жизнеутверждающую, оптимистическую нагрузку».

Справедливости ради заметим, что отчасти критик Левидов прав: образы большевиков, причем образы положительные, полные жизни и творчества, не удавались не только Леонову. Таковых нет ни в «Жизни Клима Самгина» Горького, ни у Пильняка, ни тем более у Булгакова, ни у многих иных «попутчиков». А вспомните Рассветова в «Стране негодяев» Сергея Есенина? Разве он сравнится с Замарашкиным или Номахом (Махно) из той же поэмы?

«Речь идет о том, – завершает критик, – что Леонов очень приблизительно и поверхностно знает настоящих советских людей».

Ну, не знаем, как «советских», а людей Леонов знал в достаточной степени и имел о них свое мнение. Не то чтобы невысокое – но печальное. Печальное.

Помимо вполне себе прозорливых критиков были и еще и высокие государственные чиновники, которые тотального леоновского пессимизма решили не замечать и к исходу 1938 года задумались о том, как им успокоить и пригреть измученных долгой нервотрепкой работников культуры.

Леонова к тому моменту еще немного «подогрели» добрыми новостями.

31 декабря 1938 года «Литературная газета» выходит с очередным шаржем на писателей. Леонов размещен среди них хоть и спиной к зрителям, но в центре картины.

Писатели восседают за столами, пьют, некоторые из них пляшут, отдельно от стола стоит Борис Пастернак с лютней.

Леонов сидит напротив Алексея Толстого и Владимира Ставского; в руке у него вместо стакана с шампанским – маленький горшок с кактусом. Шутка такая. Писатели-то уже знают, чему Леонов посвящает свой досуг.

26 января 1939 года «Литературная газета» вновь на первой полосе публикует Леонова – на это раз отрывок из пьесы «Волк».

А 1 февраля Леонов читает в «Правде» Указ Президиума Верховного Совета о награждении советских писателей и в числе награжденных находит свою фамилию. Он представлен к ордену Трудового Красного Знамени.