Александр у края света - Том Холт

Пифон глубокомысленно наморщил лоб, затем наклонился и вывернул шею, чтобы взглянуть на страницу.

— Ты, клоун, — сказал он. — Ты читаешь не ту книгу. Книга про растения ниже на этом свитке. А тут что-то про этику.

— О, — сказал я. — Ладно, в жопу этику.

Я перемотал свиток вниз до конца и попробовал еще раз.

— А как насчет этого? — сказал я. — Тут целый кусок про люпин. Люпин вроде не ядовитый, или что?

— Нет, но во всяком случае это растение, так что это правильная книга. Так, давай посмотрим, что у нас тут... Ага, уже больше похоже на правду. Корни белого морозника, сказано тут, производят яд столь смертельный, что смерть следует практически мгновенно...

— Я думал, нам нужен медленный яд.

— Ох, черт, точно. Слушай, а это, оказывается, труднее, чем я думал.

Вид у Пифона сделался задумчивый, как у утки, пытающейся высидеть камень.

— Знаешь, что, — сказал он. — Может быть, идея была не такой уж и хорошей.

— Да нет, где-то здесь есть все нужное, я уверен. Надо просто прочитать все с самого сначала и внимательно...

Он покачал головой.

— Нет, я имею в виду — идея убить Александра. Все-таки мы слишком круто взяли, разве нет?

— Нет, — ответил я. — Слушай, мы оба согласны, что это нужно сделать. Он же чистое бедствие.

Пифон закусил губу.

— Ну, — сказал он, — если судить по тому спектаклю, когда он спас старика Лисимаха, есть все шансы, что он влезет в очередное дурацкое приключение и его убьют, пока мы будем все еще пытаться разобраться в этой чертовой книге. Может, проще бросить все как есть и положиться на волю богов?

Я посмотрел ему прямо в глаза.

— Боги, — сказал я, — помогают тем, кто сам себе помогает. Так что, если не возражаешь...

— На самом деле, — перебил он меня, — тут ты ошибаешься. Не помогают. На самом деле они обрушиваются на них, как тонна чертовых кирпичей. Возьми Дедала.

— Иди в жопу, Пифон, это всего лишь выражение, которое ничего не значит.

— Если оно ничего не значит, что какого рожна ты его привел?

Я на секунду зажмурился.

— Все, что я хочу сказать, это что мы не можем просто посиживать и ждать, когда все произойдет само по себе, нам нужно оторвать задницы от стульев и...

— А как насчет Прометея? Или Тезея? Или даже Геракла? Или Парис: он уж точно себе помог, и посмотри, что с ним сталось.

— Да. Спасибо. — Я отложил книгу. — Давай перережем ему глотку, пока он спит. Что скажешь?

— Ты знаешь, что я скажу.

Короче говоря, назавтра мы Александра не убили; и послезавтра тоже нет.

А потом мы оказались в месте под названием Газа, рядом с еще одной крепостью — далеко не такой большой и величественной, как Тир, но наместник, человек по имени Батис, был верным и добрым слугой персидского царя, и все то время, пока мы валяли дурака под Тиром, он готовился к нашему приходу. Он укрепил саманные стены, нанял толпу арабских наемников, накопил продовольствия и прочих припасов на целый год; а когда инженеры исследовали позицию, то доложили, что холм, на котором стоит крепость, столь крут, что не может быть и речи подтащить к стенам тараны.

Александр не желал ничего слушать.

— Чем более это невозможно, тем вероятнее, что я добьюсь успеха, — прорычал он на построении перед атакой. — Я всегда совершаю невозможное, вы не забыли? Поэтому меня и боятся.

— Ты прав, — прошептал Пифон мне на ухо, пока мы стояли в строю и слушали. — Это нужно сделать.

— Я знал, что рано или поздно ты согласишься, — ответил я.

И вот, снова мы строим проклятую дамбу, чтобы подтащить осадные орудия к стенам, или, как в моем случае — пребываем в полной боевой готовности. Имей в виду, неделю или около того я действительно думал, что понадоблюсь, когда Александр вдруг проснулся среди ночи в полной уверенности, что газианцы подвели подкопы под нашу насыпь, чтобы ее обрушить, и отправил команду саперов копать контрмины.

Никаких вражеских саперов не обнаружили, зато наша контрмина прошла точнехонько под самым слабым участком насыпи, которая со всей охотой ссыпалась в образовавшуюся дыру, угробив наших копальщиков и несколько десятков наземных рабочих, и отбросив работы на неделю назад. Однако со временем ее закончили; орудия вкатили на место и принялись выбивать из стен дерьмо. Батис и его арабы отказались сдаваться; хотя это можно было предусмотреть заранее, они совершили внезапную вылазку, подожгли некоторые орудия и заставили роту македонской регулярной пехоты отступить вниз по склону.

Излишне говорить, что повод был совершенно героический: Ахилл бросается на помощь. Александр лично возглавил атаку, меч его сверкает на солнце, голова непокрыта, чтобы каждый мог его узнать — и вдруг бац! здоровенное копье из катапульты на стене пробивает его щит и нагрудник и сшибает с ног на задницу. Единственный раз в жизни я видел такое: словно божественная рука прихлопнула осу. Твою мать, подумал я, он мертв, ни одна сволочь такого не переживет.

На мгновение все застыло; все, включая даже тех, кто только что обменивался ударами, застыли на своих местах и вытаращили глаза, как будто глашатай возвестил конец света. Я, помню, подумал — и что теперь? Однако гиппарх Гефестион и телохранителя царя ринулись вперед и подхватили его; кто-то закричал: все в порядке, он жив! Твою мать, подумал я; затем битва возобновилась, арабы бросались на нас, как безумцы, пытаясь пробиться через отряд Гефестиона и добраться до Александра раньше наших. Клянусь тебе, братец, я никогда не видел, чтобы люди сражались с таким неистовством; они рубили друг друга, даже не думая защищаться; они обменивались ударами, и победителем становился тот, кто умирал последним.

Я видел, как македонец и араб буквально изрубили друг друга в салат, не останавливаясь; все было так, как будто каждая жизнь, отнятая у араба, позволяла длить жизнь Александра. Когда мы покончили с арабами, то вернулись к тому, с чего начали. Ничего не изменилось. Какой-то хитрожопый врач ухитрился залатать Александра; через два дня он уже хромал вдоль наших линий, и все орали и свистели, чтобы показать, как это умно с его стороны — выжить. Я тоже был еще жив, но никого, почему-то, это не впечатляло.

Итак, воздвиглись огромные осадные башни, которые мы использовали под Тиром, а стены низверглись. Нам пришлось предпринять четыре попытки штурма, и все равно эти тупые арабы не пожелали сдаться. Мы перебили всех, за исключением нескольких женщин и детей.

О, Сам вернулся в строй как раз к последнему штурму, и снова получил болтом из катапульты; на сей раз, впрочем, копье только скользнуло по поножам, даже не разбив их, и стало совершенно ясно, что такая мелочь, как метательные машины, никак не способна причинить смерть Александру.

В сущности, было непонятно, способно ли на это хоть что-то в мире, и это безмерно угнетало Пифона и меня.

Бедный Батис, добрый и верный слуга, был взят живым — едва живым, лучше сказать, он не сдался легко — и был брошен к ногам Александра, который как раз прочухался после очередного попадания из катапульты. Естественно, настроение у него было так себе.

В тот день дежурным философом был Анаксарх, с ним они и сыграли в Илиаду.

Не помню, кого именно должен был изображать Анаксарх — Нестора или Феникса, кого-то из них; Александр, конечно, был Ахиллом, а маленький Батис — он оказался коротышкой, лысым и толстым: этот человек, который задержал нас на полных два месяца, выставил нас шутами, чуть не убил Александра (я хорошенько рассмотрел его и он напомнил мне... как там его — Кратера, забавного мужичка, который слонялся по окрестностям, собирая битые горшки) — Батис был моментально назначен Гектором; подходящий актер на роль, что сказать. Так вот, если ты не забыл Гомера, то помнишь, что когда Ахилл убил Гектора перед Скейскими воротами Трои, то протащил его тело семь раз вокруг города, привязав к колеснице.

— Действуйте, — скомандовал Александр.

— Тут вот какое дело, — заметил кто-то. — Он не мертв.

Александр взглянул на него.

— И? — сказал он.

Ну что же, если он и не был мертв в начале, то в конце точно был. В щиколотках долотом проделали дырки, чтобы пропустить веревку, а Александр сам правил колесницей; поскольку стоять он не мог, его пришлось вроде как привязать к ней, чтобы он не вылетел на крутом повороте. На всякий случай он сделал восемь кругов, на один больше, чем Ахилл (что ж, естественно: «все, что можешь...» и так далее), и когда стали его отвязывать, то обнаружили, что веревки, которые удерживали его стоймя, содрали ему всю кожу с бедер и коленей. Он, кажется, этого не заметил; слишком наслаждался собой, полагаю. Вжился в роль как следует. В этом ему не было равных. Если бы он стал солдатом, из него получился бы прекрасный актер.

После того, как мы закончили разносить Газу, он просмотрел трофеи, выискивая какие-нибудь сувениры для мамы и младшей сестры, как истинно любящий сын и брат. Матери он отправил столовые приборы слоновой кости (принадлежавшие ранее жене Батиса), а для сестры выбрал очень милую шелковую ткань — для вышивок. Он даже выслал старому Леониду пятьсот талантов ладана и сто талантов мирра, сославшись на то, что когда он был ребенком, Леонид вечно пилил его за отсутствие бережного отношения к благовониям, говоря, что прежде чем разбрасываться драгоценным веществом, пусть сначала завоюет Острова Пряностей за Великим Океаном.