Александр у края света - Том Холт

Тем временем военные галеры вернулись, сопровождаемые на сей раз целой стаей других судов, облепленные лучниками и расчетами катапульт; сперва они расстреляли парней, которые попрыгали с горящей дамбы в воду, потом парней, которые не рискнули прыгать, боясь быть застреленными, а огонь довершил дело. К тому времени, как финикийцы высадили на дамбу штурмовые отряды, на ней уже не осталась никого, кто мог бы сражаться. Поэтому они сразу перешли к главному и принялись ломать дамбу, в то время как корабли прикрывали их от наших контратак. Зажатые между нашими и огнем, они так основательно потрудились, что не мы не успели еще осознать происходящее, а дамба уже поползла под собственным весом и просто растворилась в воде.

Впору расстроиться, в самом деле. Все, что мы с такими усилиями соорудили за все время, упокоилось на дне пролива вместе с боги ведают каким количеством мертвых рабочих и обугленными остатками двух прекрасных осадных башен. Это был один из тех случаев полного и совершенного провала, когда все, что заставляло мозг мыслить, а сердце биться, тебя покидает. Что касается меня, то я соорудил свой собственный жаркий костер и принялся горстями швырять в него чудесные целебные листья.

И только на следующий день все последствия стали очевидны во всей своей настолько неприглядной красе, так что даже я, с головой, полной дыма и бесчувствия, смог осознать наше нынешнее положение. Пока мы тут усирались, пытаясь засыпать море, царь Персии вновь собрал в Армении армию и теперь двигался, чтобы прижать нас к нему. Финикийцы намеренно валяли дурака, позволяя нам растрачивать время, развлекаясь с лопатами и ведрами, чтобы дать Царю Царей возможность разыграть свой шанс. Когда же до них дошла весть, что Царь Царей готов, они устранили весь беспорядок, который мы учинили, как взрослые отбирают игрушки у расшалившихся детей.

И мы купились. Итак, Александр наконец совершил большую ошибку; сверхгигантскую ошибку, благодаря которой война будет проиграна, а мы все умрем.

И вот именно из-за нее, братец, не будь я прикован к этой проклятой кровати, я бы прямо сейчас тебя задушил; потому что когда генеральный штаб стал уговаривать его плюнуть и отступить, пока есть еще самая призрачная возможность убраться, он уставился на них этими своим ледяными голубыми глазами и сказал: нет, разумеется, нет, поскольку не такому искусству войны он обучен, и всякий, кто еще раз предложит подобное, быстро поймет, что Царь Царей — наименьшая из его проблем. Что с того, что враг обрушил дамбу? Мы построим еще одну, только выше и шире, чтобы на ней уместилось гораздо больше осадных башен. Действительно, тысячи мобилизованных рабочих теперь мертвы и улеглись на дне пролива, несколько сократив наши трудовые резервы, но это, в сущности, не проблема: там, откуда они пришли, осталось еще много таких же, а кроме того, со всей Финикии и с Кипра будут согнаны все наличные каменщики, плотники и инженеры. История, проинформировал он разинувший рты штаб, запомнит Тир как блистательный образец македонского осадного искусства (подразумевая, что История сообразит, что так будет лучше для нее).

Тут один нервический юноша, некто по имени Эгилох, служивший в конной гвардии, многозначительно прочистил глотку и спросил, что именно позволяет Александру верить, что в следующий раз он окажется более удачлив, чем в первый. Понятно, что меня там не было, так что все это пересказ с чужих слов; но у мужика, с которым я играл в кости, был двоюродный брат, который состоял в одном синдикате петушиных боев с младшим братом Калла, командира тяжелой фракийской кавалерии, который там был; поэтому мой рассказ так близок к платоновскому идеалу правды, как только возможно в нашем печально несовершенном мире, и Калл сказал, что Александру не понравился подтекст вопроса, совершенно не понравился.

— Что-то тревожит тебя, Эгилох, — произнес он тем ровным, спокойным голосом, от одного звука которого люди, которые хорошо его знали, мчались прочь в поисках пересохшего колодца, чтобы спрятаться. — Я хотел бы знать, что.

Молодой дурак Эгилох снова прокашлялся.

— Со всем уважением, меня тревожит все, — сказал он, — потому что у меня странное чувство, что все это уже было.

Александр улыбнулся.

— Разве? Это действительно очень странно, друг мой, поскольку мы знаем друг друга с шести лет, и я не припоминаю, чтобы ты бывал за границей, не говоря уж о Финикии. Когда же это было?

— Когда мы вместе учились в школе, в Миезе, — ответил Эгилох. — Учитель Эвксен рассказывал нам о битве — прости, сейчас не могу вспомнить, где она произошла — когда осаждающая армия сидела под стенами неприступного города, истирая себя об них безо всякой пользы, пока к осажденным не пришла подмога и не кончила дело.

— Сиракузы, — сказал Александр. — Ты вспомнил о попытке афинян взять Сиракузы во время Великой Войны. Эвксен говорил, что в этой армии был его дед.

Эгилох кивнул.

— Да, точно. Он ведь был одним из очень небольшого числа выживших, так?

Александр сморщился от этих слов; он был создан, чтобы играть прямодушного человека, роль, которую ненавидел, хотя и сам ее выбрал.

— Так, — сказал он. — И я уверен, ты помнишь и мораль этой истории. Эвксен сказал, что если бы он командовал афинянами, то держался бы за Сиракузы зубами, пока не нашел способ их взять, потому что это был единственный способ вывести оттуда армию целиком. И затем один из нас — кажется, ты, Клит? — один из нас спросил, что бы он предпринял для этого, коль скоро все, что они пробовали, успеха ни принесло. И Эвксен только улыбнулся своей обычной улыбкой и сказал: это просто. Я бы дождался, пока они не сделают ошибку. Все совершают ошибки, знаешь ли. Все войны проигрываются проигравшим, а не выигрываются победителем. — Он помолчал и взглянул на Клита, слегка склонив голову набок. — Ты ведь этого не забыл, да? — продолжал он. — Или ты хочешь сказать, что Эвксен ошибался?

(— Не помню, чтобы я такое говорил, — перебил я.

Эвдемон посмотрел на меня долгим, холодным взглядом.

— Да неужто, — сказал он.

Я немного подумал.

— Ну, может быть, частично, — ответил я. — Вот это замечание о войнах, проигранных проигравшими — признаю, это мое любимое высказывание. Мне оно казалось довольно изящным и вроде бы впечатляло детей, поэтому я использовал его сплошь и рядом, чтобы избежать необходимости думать. Но вот этого разговора, о том, что бы я сделал под Сиракузами... я совершенно не помню. Извини.

Эвдемон пожал плечами.

— Может, и не помнишь, — сказал он. — В конце концов, никто не ждет от тебя, чтобы ты запоминал каждую нелепость, которую когда-то говорил детишкам. Может быть, ты и в самом деле никогда этого не говорил в стольких словах, и Александр все перепутал. Неважно. Эвксен Александра сказал так, и своими словами почти нас убил. И Эвксен Александра был для него гораздо реальнее — и для меня, в результате — чем тебе когда-нибудь, прах тебя побери, суждено. На самом деле, — добавил он, мрачно на меня пялясь, — я готов спорить, что из всех существующих Эвксенов ты самый малозначительный.)

Вот так. Эгилох и Клит впали в немилость, осада продолжалась, мы сидели на месте, прижатые к Тиру, как слиток раскаленной докрасна бронзы к наковальне. Финикийцы стали возводить на стенах деревянные башни, чтобы пускать огненные стрелы прямо в толпу рабочих. Работа продвигалась еле как — стрелы сыпались градом, камни из катапульт мозжили людей каждую минуту, а мы должны были просто не замечать все это — Александр же тем временем заскучал и отправился в компании друзей детства и в сопровождении своей ручной кавалерийской бригады поохотиться на местных в холмах. Разумеется, проклятого шута чуть не убили при этом; был там у нас такой старый дурак по имени Лисимах, который раньше учительствовал в твоей школе...

(— Я знаю Лисимаха, — вмешался я.

— Не сомневаюсь). ... и он настоял на своем участии в приключении. Казалось, они разыгрывали роли гомеровских героев — Александр был Ахиллом, а Лисимах его старым учителем, Фениксом. В общем, Лисимах заблудился и отстал. Дикари кишели вокруг, следую за колонной и никогда не входя в открытое столкновение, а только атаковали исподтишка, пускали стрелы, метали дротики и растворялись в пространстве; наш Ахилл и его гомерические герои хрен что с этим могли поделать — подозреваю, местные не ходили на твои уроки и потому не знали, как подобает вести себя на поле боя. Само собой, все были перепуганы до потери рассудка — все, за исключением Александра, который совершенно разъярился. Деревенщина испортила ему игру, видишь ли.

Так или иначе, когда Феникс потерялся, Александр совсем сбрендил и заявил, что вернется и найдет его. Остальные не желали иметь с этим ничего общего, что вполне понятно — они и так сидели по горло в дерьме. Но нет, Александр настаивал, ибо он уловил в воздухе аромат подвига и кинулся на запах, как пес за зайцем. Итак, они окончательно заблудились, были окружены дикарями, которые отстреливали их, как уток на пруду; наступила ночь и все были уверены, что до утра не доживут, поскольку туземцы принялись отплясывать ритуальные танцы, что означало, что они собираются атаковать и закончить дело, а их там были тысячи и тысячи, если верить моему приятелю, которому повезло поучаствовать в приключении. Наши ребята знали, что шансов у них нет, поскольку не могли разжечь огня — внезапный ливень промочил все вокруг — и не видели ни зги. В этот самый момент, когда положение невозможно было ухудшить при всем желании, Александр поднялся, не говоря ни слова, взял плащ с капюшоном, длинный кинжал и куда-то ушел. Через двадцать минут он вернулся; он всего лишь прокрался в ближайший вражеский лагерь, придушил пару часовых, запалил факел в их костре и прибежал назад с абсолютно безразмерной ухмылкой на лице. Подумай об этом, братец; владыка всего известного мира подкрадывается к часовым; все остальные от страха еле живы, а он сбежал поиграть.