Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Такими мы их и оставим, надеясь, что вмешательство сильных людей, каковыми были монахи, все-таки, поставило на ноги этих детей. Что же касается бабки, то она вела прежний образ жизни, ни в чем, не отступаясь, и так и молилась перед иконостасом, горячо веря в чудеса веры, могущие произойти с минуту на минуту с ее старинными иконами.

Толстая Ангелина еще больше растолстела и обрюзгла. Она после недолгого размышления нашла, что вмешательство монахов оказалось, как нельзя кстати. В душе она понимала, что все трое детей были ей в тягость, ей бы и с одним ребенком было бы не сладить. Лень и сонливость, вот что ее привлекало по большому счету.

Постепенно она стала забывать даже молиться, в храм не ходила, а только сидела на кухне, бесконечно что-то ела и пила, и глядела вяло в окно, ожидая в гости, кого-нибудь из детей.

И дети, в принципе, ставшие хорошими людьми, приезжали из своих далей, привозили подарки и деньги. Все, кроме Веры. Вера ограничивалась открытками издалека и денежными переводами, навсегда отравленная отнюдь не семейной жизнью. Она также отстранилась от веры и церкви. И даже, если бы храм стал последним спасением перед лицом смерти, она бы и тогда не стала искать спасения посреди фанатично настроенных верующих, икон и облаков ладана, что уж говорить о монотонности служб и усыпляющих молитв, произнесенных или спетых небрежными священниками и равнодушными басовитыми дьяконами.

А мать, степенно передвигая свое большое тело, кивала, уверенная, что так и должно было быть, прятала деньги на дальнюю полку шкафа и говорила:

– Дети должны кормить своих родителей, для того я вас и растила…

Сама она давным-давно нигде не работала, а только жила на пенсию по инвалидности. Ну, конечно, бабкина пенсия по старости вносила свою лепту. Дети молчали и только жалели ее, как жалеют иные слабоумных людей, видя, что никакие объяснения, никакие призывы к человеческой жизни на них не действуют…

Нелюдь

Дело происходило теплым весенним деньком. Ярко светило солнышко, чирикали птички, отовсюду слышалась веселая музыка. В распахнутых настежь окнах торчали добрые хозяйки, натирая до блеска стекла окон своих однушек, двушек и даже, как ни странно, трешек. В общежитии по улице Ленина, что в Томске, окна были распахнуты, но никто их не мыл, кто же моет окна в общаге? В умывальной комнате, однако, при таких вот распахнутых окнах собрался народ для стирки белья. Летели мыльные пузыри, мелькали синие, красные и прочие вещи в грохочущей на все лады стиральной машине. Конечно, между делом, обсуждались всякие-якие новости. И перекрикивая грохот, привычно лопотал народ о чем-то не существенном, когда в умывалку вошел Толька Шишкин. Соседи его недолюбливали, вечно в его комнате торчал всякий сброд нелюдей и алконавтов. Посреди ночи мог он, несмотря на сон соседей, включить магнитофон с дикой музыкой или закатиться в совершенно непристойных матерных частушках. Но мало этого, приводил он в свою комнатуху разных женщин и все старался отыскать в толпе людей самую неопытную, самую незащищенную душу. И удавалось же ему пару раз найти. Одна даже умудрилась как-то прожить с ним два-три года, терпела от него ежедневные истерики, пьянки, беспочвенные обвинения, родила зачем-то от него ребенка и бежала, буквально на улицу, не выдержав побоев. Вот где-то она жила там со своим ребеночком, а эта гадина шишкинская даже не поддерживал ее никак, за это особенно сильно его ненавидели соседи. Сразу же при его появлении смолкли все разговоры, и присутствующие принялись, молча наблюдать, как этот… зачем-то наливает полную ванну горячей воды. Мыться, что ли при всех задумал? Совсем допился, ничего уже не соображает. Пока ванна наполнялась, Толька сбегал в комнату, принес пачку стирального порошка, целую, тут же вскрыл ее и высыпал всю как есть в воду. Потом сбегал еще, принес огромный ворох грязных рубашек и цветные, и белые, и не успели окружающие ахнуть, как белье в ванной перемешалось, белое, конечно же, перекрасилось. Но в этот момент жизни Толька отвлекся на соседей, которые, не выдержав, на повышенных тонах сообщили ему, что стирают вообще-то в тазиках и в стиральной, вот, машине. Тем более, эта самая стиральная машина принадлежала всему коридору общежития. Кто-то, получив от государства, конечно, еще в советские времена квартиру, представляете? Машину подарил оставшимся несчастливцам, чтобы пользовались. Вот с тех времен, почти уже двадцать лет, машина привела в идеальную чистоту, наверное, не одну тонну вещей и заметьте, совсем даже без поломки, умели же делать раньше! Но речь не о машине, это так к слову пришлось… Соседи орали, потому что ванну берегли, в ней не стирали, в ней только полоскали да вот еще и мылись. Ванна была на вес золота, её установки соседи добивались целых десять лет и, когда она появилась, когда водопроводчики провели, как полагается трубы, в коридоре сразу же установили правила пользования. Все их придерживались. Все! Только не Шишкин.

Он никогда не мыл после себя ванну, предоставляя это делать другим. Он всегда стирал только в ванной, пренебрегая тазиками и опять-таки стиральной машиной. Но вернемся к нашему рассказу. Огрызнувшись пару раз на соседей, Толька повернулся и тут уже заметил белую рубашку, покрывшуюся малиновыми разводами. Недолго думая, приписав случившееся проискам присутствующих, отвлекли же они его на ругань, он выхватил рубашку из ванной и замахнулся было на ни в чем неповинных людей. Но встретив гневный отпор в виде десятка горящих ненавистью глаз, Толька дабы выместить свою досаду, подбежал к окну, помните, распахнутому и швырнул рубашку вперед и вниз, как раз по морде лица неповинного прохожего. Прохожий отлепил от своей головы мокрое мыльное нечто и, заметив в окне общаги своего обидчика, на втором этаже, не заругался, как сделал бы кто-нибудь другой, с угрозами и матом, нет, не затопал ногами, а молча, ринулся во входные двери и через пару минут уже стоял перед Шишкиным. И не успели соседи, как говорится глазом моргнуть, как незнакомец отхлестал по щекам, по голове, по спине Шишкина так, что тот упал на колени. Однако и Толька не остался в долгу, выхватив в какую-то минуту драки другую рубашку из ванной, он тоже стал махать ею, не хуже, наверное, самой сумасшедшей прачки, какую только можно было бы отыскать в этот момент в России. Драчуны вывалились в коридор, а затем, уже тесно переплетясь, где рубашки, а где они сами, скатились с лестницы в двери, на улицу. Перепуганная вахтерша общежития вызвала милицию и уже, конечно, их обоих повязали бравые менты, запихали в машину и увезли. Шишкина выпустили только через три дня, что стало с другим, неизвестно, наверное, тоже отсидел да вышел. Белье Тольки соседи простирали в стиральной машине, выполоскали и повесили на веревках сушиться, тут же в умывалке. Сделано это было не из сострадания, а из спокойствия всех и вся, тем более запах прокисшего белья, как правило, многим не ндравится да и ванна была нужна… Толька, меж тем, вернулся, рубашки свои уже высохшие, с веревок содрал, сунулся в кухню, где готовили обеды и ужины, буркнул соседям:

– И на том спасибо!

И ушел в свою комнатуху, как медведь в берлогу, ну что за человек, нелюдь да и только!

Про Пашу Молодкина

Паша Молодкин проснулся от звона будильника. Вскочил, плохо соображая. Пустые бутылки из-под пива, вина, водки с грохотом покатились по комнате. Схватил сумку, засунул внутрь бутылку с портвейном на опохмелку, проверил пропуск, на месте ли и бросился бежать. Скатился вниз по лестнице и только тогда сообразил, что нацепил ботинки на голые ноги, а, плевать, решил Паша. До трамвайной остановки бежал рысью, но почему-то все равно было холодно. На улице явно посвежело, решил он, хотя даже в утренние часы на термометре высвечивалось плюс двадцать пять, что уж говорить о полуденной жаре. Только успел вскочить на подножку, дверь закрылась, трамвай покатил и покатил… До начала смены оставалось полчаса, успевал, можно было и дух перевести…

Паша очнулся от раздумий, осмотрелся. Люди глядели на него и смеялись. Все смеялись. Да что там, ржал весь трамвай. Тем, кому не было видно, вытягивали шеи, напирали на соседей. Паша похолодел. Вот так дела. В трамвае, прилюдно, он оказался, в чем мать родила. Изо всей одежды у него был только нательный крестик, ботинки и сумка, которой он немедленно прикрыл свое достоинство. В худшей ситуации Паша еще никогда не оказывался. А все проклятая сексуальная озабоченность, ни дня не мог прожить без секса. Вот и вчера познакомился на улице с яркой блондиночкой и ее дружками. Дружков, да и подружек тоже оказалось неожиданно много. Всю ночь пили и гуляли, только под утро блондиночка и ее друзья ушли, наконец, вспомнили, что с утра учиться надо в институте. Им учиться, а ему работать. Что же он обнаженным выбежал?! Не помнил да и спал всего с час…