Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

– Твой ребенок, вот иди и воспитывай его одна!

Ленка и ушла, прижимая к груди своего сыночка.

На улице, под проливным дождем, ее подобрала бабка Тася. Привела в свою комнату, переодела в сухое, ребенка завернула в теплую простыню и одеяло, напоила, накормила их обоих и через некоторое время так избила ее мужа, что он все сделал, как она потребовала. Дал Ленке развод, согласился на алименты и разменял свою однокомнатную квартиру на две комнаты. Одну Ленка сразу же приобрела рядом с комнатой бабки Таси в доме купца Дунаева. С тех пор она и считала себя ответственной за бабушку, спасшую тогда ее саму и ребенка от смерти. Теперь ребенку было уже семь лет, скоро в школу. А с матерью и с сестрой Ленка больше не общалась. Какие это родственники? Наверное, так и проверяются все те, кто прикидывался до поры до времени родными, все те, кто на самом деле всегда были чужими. Такие времена, чужие как родные, а родные как чужие…

Между тем, бабка Тася была куда как довольна, удалось по ее мнению выиграть еще одну битву!

Ленка застала ее за странным занятием. Бабка Тася лихорадочно расставляла крысоловки. В доме, действительно, водились крысы, крупные, почти, что с кошку. И слушая по ночам крысиную возню под полом своей комнаты, бабка Тася злорадствовала, представляя, как крысы прогрызут «попугайчик» вдоль и поперек, что им хилая современная кладка, ежели они старинную, толстенную прогрызают! На вопросы Ленки, зачем бабка Тася городит крысоловки, хитрая старушенция ответила благодушным смехом и ответом:

– Увидишь!

На следующее утро Ленка Кузнецова проснулась от победного вопля. В крысоловки попались две жирнущие крысы. Обе страшно беспокоились и протягивали к людям сквозь решетки розовые человеческие лапки, при этом вставали на ноги, вытягивались во весь рост и головами упирались в потолок клетки. Ленке стало их жалко, но только не СБКК. Она живо схватила обе клетки и рысью бросилась к «попугайчику». Скатилась по внутренней лестнице в подвал дома, рассыпала кругом корок хлеба, колбасных шкурок и выпустила крыс, а сама в два прыжка оказалась на верхней ступени лестницы и закрыла двери. Ленку, прибежавшую за нею следом, она бесцеремонно утащила прочь, а то строители могли бы заметить. Часы показывали только семь утра.

В тот же день строители воевали с крысами. Негодующий визг хвостатых разбойниц был слышен, наверное, за два квартала. Жильцы старого дома высыпали на улицу, а бабка Тася радовалась, выглядывая из окна кухни, и пришептывала:

– Всех, всех крыс переловлю и запущу к вам, чтоб вы сдохли!

Ленка Кузнецова только плечами пожимала.

Наконец, взбудораженные строители высыпали во двор, из их нестройных речей стало ясно, что битву они проиграли. Умные крысы скрылись где-то в доме…

А вечером, когда стройка затихла, бабка Тася пришла к сторожу «попугайчика». Сторожем оказался мужик лет шестидесяти, седой с большою бородищею и хитрым прищуром всезнающих глаз, но недостатком этого человека являлась его страсть к разного рода, горячительным напиткам. На этом и сыграла бабка Тася. Слово за слово, поспорила со сторожем, что перепьет его и потрясла перед его носом четырьмя бутылками водки. Мужик соблазнился, тем более он был о себе, как о пьянице, очень даже высокого мнения. Через некоторое время все четыре бутылки были опустошены, пьянущий сторож валялся на полу своей сторожки, а бабка Тася немного все-таки пьяная и потому более энергичная принялась за дело. Она живо перетащила в свой дом, в подвал все лопаты, кирки и прочие инструменты, потом принялась за мешки с цементом и прочую строительную дребедень, когда дело дошло до кирпичей, закрапал дождик, но это только подмогло немного взмокшей от пота бабке Тасе. Одним словом, они прихватизировала все, что смогла утащить, поверьте, стройка была остановлена…

Утром, Ленка Кузнецова проснулась от криков и спора сразу многих людей.

Возле «попугайчика» толпились испуганные строители, какие-то представительные люди, видимо хозяева стройки, тут же стоял сторож, виноватый и растерянный. Последний, все время жалобно оправдывался и тыкал пальцем в сторону старого дома. В воздухе подпрыгивали слова: «Обокрали», «нет цемента», «нет кирпичей».

Ленка выскочила из комнаты и затарабанила в двери бабки Таси. Заспанная, но довольная она открыла Ленке и сразу все рассказала. Ленка бросилась в подвал, строительные дела из «попугайчика» в изобилии валялись там и привлекали внимание. Не слушая похвалебных речей бабки Таси, Ленка полезла на чердак дома, там свален был всякий старый хлам. Бабка Тася следовавшая за Ленкой тенью, не поняла вначале ее действий, а после и сама включилась в работу. Весьма живо, они перетаскали старые пропыленные матрасы, раздрипанные одеяла, тумбочки, переломанные стулья, толстые тяжеленные подушки и забросали сверху все улики в подвале так, чтобы было не подступиться. Бабка Тася из своей комнаты еще вытащила старинный комод, еле-еле он протиснулся в дверь подвала и застрял на лестнице. А тут в их дом постучали менты. Вежливые, но почему-то очень «холодные» люди в форме, прошли по всему дому, везде заглянули и даже в подвал, но ничего не нашли.

Бабка Тася радовалась, а Ленка вытирала холодную испарину.

В тот же вечер из «попугайчика» пришел парламентер с белым флагом. В данном случае флагом служил платок в его руке. Он нервничал, вытирал платком загорелую лысину и свои красивые загорелые руки. Дядька, как видно, побывал на курорте. Бабка Тася злобно щурилась, за всю свою жизнь она съездила только в Ленинград, ну еще в Карелии побывала по путевке, а моря так и не видывала никогда… Парламентер прошел на кухню, и пораженно остановился. Видимо, он еще не видывал коммунальных кухонь, тем более таких, в старом доме почти сто пятидесятилетней давности. Низкий полукруглый потолок был закопчен до невозможности, зеленые, когда-то покрашенные стены, крашенные, конечно же, еще при советской власти, облезли и висели лохмотьями, в полу зияли черные дыры, прогрызенные крысами и только кое-где замазанные цементом. Мазали сами жильцы. Во всех углах кухни стояли старинные кухонные шкафчики, оббитые для прочности коричневым линолеумом. В общем, обстановка кухонного пространства нового хозяина жизни явно угнетала. Он покрутил головой, недоумевая, как, здесь, вообще, можно жить и быстренько повернулся к бабке Тасе, вкрадчивым голосом предложил ей вернуть строительный материал на ее условиях. Бабка Тася сразу же кивнула, деловито уселась на кривуногую табуретку и выдвинула единственное условие: работать с одиннадцати до одиннадцати и не иначе, не то война продолжится. Парламентер согласился и клятвенно заверил бабку Тасю, что так и будет. Принес свои извинения. Тогда же строителями были перенесены все строительные материалы из подвала старого дома в «попугайчик», а бабка Тася, чувствуя свою вину, выпросила, чтобы сторожа не увольняли, не виновный он оказался, хотя и напился тогда. Сторожа простили. Парламентер, желая угодить бунтарке подарил ей огромную коробку конфет и коньяк, шикарную бутылку стоимостью в две тысячи рублей…

На следующий день стройка началась в одиннадцать утра…

А еще через два месяца после этих событий старый дом на Флотской 1/18 расселили и бабке Тасе дали однокомнатную квартиру на Липовой горе. Ленка Кузнецова со своим сынулей снова жила с нею по соседству. Шестой этаж и вид, что надо, кругом зелень, окраина города, в общем, бабка Тася осталась довольна, квартира с балконом, с ванной и туалетом, но все равно ее тянуло к людям. Привыкнув к коммунальным кухням, к вечным столкновениям, к вечной болтологии, она каждый день спускалась вниз, на улицу и заседала на скамейке вместе с другими бывшими коммунальщиками. И тогда голос бабки Таси гремел на всю округу, а вопросы, мучающие ее, оставались все те же: «Откуда у людей деньги такие, чтобы квартиры покупать в „попугайчиках“?» Как видно, она так этого не поняла!..

Фанатики

Едва забрезжил рассвет, как раздался стук пяток об пол. И маленькая сухонькая старушонка, в метр ростом, бодро вскочила и как есть, в одной сорочке, со встрепанными, коротко, по-мальчишески, подстриженными волосенками, напоминающими цыплячий пух, так они были легки и желты, бросилась на колени перед иконами.

Иконостас, икон в пятьдесят, освещенный неугасимым огоньком зеленоватой старинной лампады тянулся от пола до потолка по всей стене большой комнаты, как видно играющей изредка, кроме молельной, еще и роль гостиной. Всякие иконки, от бумажных до деревянных, были тут. Возле иконостаса стоял хлипкий столик с тяжеленными темными книгами: сверху, придавливая все прочие фолианты лежала темная библия, из-под нее робко выглядывало свежее издание евангелия, пониже таился молитвослов, еще какие-то тонкие и толстые книжки, как видно жития святых и акафисты; отдельно от всех, чаще всего читаемый и это было видно по многочисленным закладкам, лежал псалтырь.