Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Оба очень любили животных, и пошли по стопам отца, выучились на врачей-ветеринаров. Открыли свою лечебницу и успешно проводили сложнейшие операции, лечили четвероногих друзей.

Дедушка был частым гостем в их клинике. Он востро следил за ходом операций, сидя на стуле, в уголке, но, не выдержав, все-таки вмешивался. Сыновья ему послушно уступали, и он твердой рукой доводил операцию до конца. И всегда сильно радовался выздоравливавшему больному.

Вечно он возился с животными. За ним, как за святым, ходили толпой бездомные собаки и кошки, летали над его головой птицы. Даже независимые вороны любили дедушку Петю и маленький ворон, которому он вылечил крыло, всегда старался подсторожить выход доктора Айболита из подъезда дома, чтобы подлететь и безбоязненно усесться ему на плечо. Ворон готов был лететь даже вслед за автобусом, уносившим любимого доктора за тридевять земель.

Зимою дедушка Петя постоянно подкармливал птиц. Натыкал для синиц и воробьев их любимые лакомства – кусочки сала на кусты. Голубям рассыпал зерна пшена и риса, крошил им белого хлеба, сыпал возлюбленные ими семечки. Ранним грачам, прилетающим всегда почему-то еще в снег, он варил картошку, мял и щедро рассыпал под деревьями, на более-менее примятых участках, где пернатые могли, не проваливаясь в сугробах, спокойно поесть.

Кошкам он покупал ливерную колбасу. Собакам варил мясные кости. Бульон делил между всеми бродягами, обычно очень покладистыми и добрыми животными, с человеческими страдающими глазами…

И, когда навязчивые корреспонденты районных и областных газет спрашивали его о причинах такого долголетия и отличной физической формы, он неизменно кивал в сторону животных и птиц, говоря, как же он умрет и оставит их одних?..

А когда неугомонные соискатели предлагали дедушке Пете вопросы о его питании, ища ответы в долгожительстве. Он, не задумываясь, подтверждал, что да, вовсе не ест мяса, потому что это противно и передергивал в омерзении плечами. Ну не понимал дедушка Петя, как это можно есть животных, они ведь мыслящие и весьма умные существа, только разве что бессловесные, но и тут можно поспорить. Потому как любой владелец собаки или кошки, пускай даже самый тупой владелец, в конце концов, начинает понимать своего питомца, который говорит не только выразительным взглядом, но и всем существом своим.

Правда, дедушка Петя пил молоко, но неизменно покупал только козье молоко у своей знакомой, бабушки-соседки, в Тверицах. Часто напрашивался в пастухи и пас ее беленьких, чистеньких козочек на берегу Волги, поросшем сочной зеленой травой. Не редко проплывающие мимо белые теплоходы и величественные баржи привлекали внимание коз и они, оставив зелень в покое, долго глядели задумчивыми взглядами вслед речным кораблям. Дедушка Петя составлял им компанию.

Созерцание вообще было его любимым занятием. Летом, он часто сиживал на обширной лоджии своей квартиры, тихонько покачивался на широких качелях, такие качели, бывает, покупают на дачи. Но тут раскошелились сыновья и поставили для родителей качели обтянутые полосатой материей с полотняным верхом, на балконе. Дедушка Петя, бывало, даже полеживал на них, умещаясь весь с ногами, как правило, обутыми в войлочные носки, напоминающие этакие мягкие белые валенки.

Возле стен лоджии стояли горшки с белой геранью и за лоджией висели, всем на поглядение, горшки с ярко-оранжевыми бархатцами, способными радовать глаз до самой глубокой осени. Все эти цветы издавали резкий запах, который почему-то очень нравился Надежде Александровне.

Она любила наслаждаться ароматом своих цветов и частенько сиживала рядышком с супругом на чудо качели. Сидеть так они могли часами, и меланхоличные улыбки бродили у них на губах, а каждое облако, плывущее куда-то по своим делам, они, молча, подолгу рассматривали. Сидели, как правило, ничего не обсуждая и ни к чему не стремясь. И только в какой-то миг сухой и горячей рукой дедушка Петя дотрагивался до мягкой и нежной ручки Надежды Александровны, они глядели друг на друга с улыбкой, переплетались пальцами и продолжали наслаждаться видом неба, как иные люди наслаждаются видом обширного простора шумливого моря.

История их знакомства была сложна. Она была его ученицей и знавала его еще преподом сельскохозяйственной академии, где она училась на зоотехника.

Он полюбил ее со всей нежностью и страстью, на которые только была способна его чувствительная и талантливая душа.

Но так как она была младше его на двадцать пять лет, он любил ее, молча страдая и никогда не отважился бы сказать ей о своих чувствах, не потому что опасался отказа, а потому что знал, ей такой старый муж ни к чему и восторгался, когда увидел, как она резко отвергла однокурсника, ее поклонника. Поклонник этот довольно нагло и развязно признался ей в любви. Перед тем, рисуясь, бросился на колени и, протягивая к ней руки, горячо и громко говорил о свадьбе. С колен же перечислил ей все имеющееся у него, доставшееся от папаши, чиновника и вора, движимое и недвижимое имущество, будто покупая дорогую машину или драгоценный сервиз, он оглядел ее с ног до головы и сообщил, что она станет в его коллекции квартир, дач, автомобилей самою дорогою, самою желанною…

Надежда в негодовании тут же и закончила за него фразу:

– Статуей?

На что он не смог ответить, смешался и опозоренный только зажевал челюстями. Правда, через несколько месяцев упорного ухаживания он, все-таки, добился согласия, и Надежда вышла за него замуж.

Петр сильно переживал, даже чуть не спился и все описывал круги вокруг дома молодоженов в надежде увидеть свою возлюбленную. Он так и не терял ее из виду, все следил за нею, не веря, что она счастлива со своим мужем и оказался прав.

Она, из бескорыстных и мечтательных людей, не могущих ответить ударом на удар, потихоньку истаивала под напором деспотичного муженька и когда Петр, выловив ее, посеревшую, похудевшую на улице сделал ей предложение. Она пошатнулась, сильно побледнела, ресницы у нее дрогнули и медленно опустились, она наклонила голову, и видно было, что на глазах у нее закипают слезы, готовые прорваться, как вода сквозь долго сдерживаемую плотину…

Они поженились и оставили ее бывшего мужа, воспринимавшего жену только в качестве рабыни, далеко в прошлом. Надежда перестала вздрагивать и вскрикивать во сне, а замученное, избитое в побоях тело, налилось постепенно прежней женской силой.

Правда, Петр долго не мог успокоиться и все подыскивал способы отомстить недомужчине, издевавшемуся над его Наденькой. Способы такие он нашел, но, ни его жена, ни окружающие так и не узнали никогда, что же он сделал. Только, вдруг, психушка приобрела нового пациента, весьма необычного и с такими заскоками, что известными лекарствами и методами коррекции личности тут явно было не обойтись. В конце концов, психа перевезли в московскую клинику, столичные врачи были крайне заинтригованы интересным клиентом. Но состояние его все ухудшалось и ухудшалось, скоро врачи, признав себя бессильными, отправили скатившегося до уровня младенца, дебила, в дом для инвалидов.

Угрызения совести Петра не мучили, главная угроза спокойствия его Наденьки исчезла вовсе. И телефонные звонки с матом и угрозами, изредка будоражившие покой новой семьи, сгинули безвозвратно.

Оба супруга любили пешешествовать по лесам да лугам, забираясь далеко за город. Иногда ездили верхом на велосипедах. При этом для подросших сыновей они специально приварили к велосипедам сидения с ремнями безопасности.

Молодой отец веселился, словно ребенок, прыгал с сыновьями, носился, резвился и катался в стоге сена, обнаруженного неугомонным семейством где-нибудь в совхозном поле. Петр сучил ногами и так заразительно хохотал, так вторили ему звенящими голосочками-колокольчиками дети, что даже застенчивой, не оправившейся до конца после первого тяжеленного брака, Наденьке, хотелось смеяться. Обычно, она дожидалась окончания игр где-нибудь в сторонке. Но заканчивалось тем, что неумолимый Петр затягивал ее на самый верх стога, тормошил и добивался, наконец, ласкою и нежными поцелуями, румянца на ее бледных щеках. А ее сияющий взгляд был наградой ему за все страдания безответной любви.

Любила ли она его? О, да! Верила ли в возможность их союза? О, нет! В студенческие годы она даже чувствовала его приближение по обширному коридору академии к аудитории, где за партами успевали расположиться студенты, и точно знала, что вот сейчас он войдет, а войдя, посмотрит, прежде всего, на нее. Оказавшись рядом, они замирали, будто в испуге и учащенно бились их сердца, когда невольно соприкасались их руки. Он безнадежно путался в словах, когда она близко наклоняясь, чтобы заглянуть в его глаза, что-либо спрашивала у него.