Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

— Когда война закончилась, я хотела жить одна, — сказала она. — Я была уверена, что Джералд женится, а если бы он женился, мне бы не хотелось продолжать жить в одном доме с ними. Но потом Джерри ранило, и я решила, что мне следует быть с ним, пока я свободна.

— Ему повезло, что у него есть вы, — механически вежливо произнес я и поинтересовался: — А есть ли у вас средства, чтобы жить одной?

— О да, — ответила она, ничуть не смутившись. — У моего отца были необычные для человека его поколения взгляды на жизнь, и он решил поделить деньги между нами.

— Понимаю, — бесстрастно сказал я, едва справившись с удивлением.

Джералд Мередит содержал свой особняк на широкую ногу. Там было достаточно слуг, чтобы жизнь в разваливающемся особняке казалась сносной, несколько садовников, чтобы усадьба выглядела безупречно, команда конюхов, чтобы ухаживать за лошадьми хорошей породы. Мне стало интересно, один ли содержал Мередит особняк или с помощью сестры.

— …Поэтому мы с Джералдом не зависели друг от друга, когда умер кузен Алджернон, — говорила она. — Мне повезло больше, чем большинству девушек.

— Поэтому старый Алджернон… ваш кузен… оставил усадьбу вашему брату…

— Нет, он умер, не оставив завещания. Не правда ли, смешно? Казалось бы, если человеку девяносто шесть лет, он уже давно должен был приготовить завещание, но это было не так. Как ближайшие родственники, мы с Джералдом унаследовали имение в равных долях.

— А-а, — протянул я, слишком потрясенный, чтобы сказать что-либо еще.

Мне никогда не приходило в голову, что Хелена может быть очень богата. Не то чтобы это имело для меня значение. Деньги были мне безразличны, хотя я не отказался бы от пачки-другой фунтов на новое оборудование для шахты. Но ведь никто не продает себя за несколько сотен футов лестниц и несколько тысяч труб.

Вскоре мы вышли прогуляться по эспланаде. Ночной воздух был прохладен, но не холоден; светила полная луна, превращая море в одеяло из черных и серебристых лоскутов, и я остановился посмотреть на воду. Мне никогда не надоедало смотреть на море, я одинаково завороженно мог любоваться прибоем на северном побережье и короткими, едва заметными волнами на юге.

Молчание Хелены, стоявшей рядом, было мне в новинку, и я отдал должное ее хорошему вкусу. Большинство женщин не удержались бы от банальной фразы о том, как прекрасен лунный свет.

Я решил, что Хелена Мередит мне нравится. В ней не было ничего неприятного. Ее изящная фигура была эффектно подчеркнута одеждой; ее внешность не раздражала, мне нравились ее светлые волосы и глаза. Я восхищался тем, что она не говорит ничего глупого или сентиментального, а более всего я восхищался ее самообладанием. Эта женщина, думал я, никогда не устроит неприятной сцены. Меня потянуло к ней, а когда мы расстались, у меня мелькнула смутная мысль, что надо бы ее еще раз пригласить на ужин.

На следующее утро мать в нетерпении ждала меня за столом, накрытым к завтраку.

— Расслабься, — сказал я ей, пока она суетилась вокруг меня, подавая яичницу с беконом. — Он неизлечимо парализован ниже пояса, и он не собирается делать Жанне предложение. Мне, пожалуйста, три тоста и немножко того нового варенья.

— А как тебе понравилась Хелена? — спросила мать. — Вы хорошо провели время?

— Да, приятно. А тебе разве не интересно, что Хелена сказала о брате?

— Да, конечно. Прости, что она сказала? Я не слушала.

Я терпеливо повторил.

Мать всерьез забеспокоилась.

— Но Хелена может и не знать, что брат собирается сделать предложение! — сразу же воскликнула она. — А что если он предложит Жанне поселиться в Ползиллане в качестве медсестры и компаньонки? Ей, конечно же, придется выйти за него замуж, а она достаточно глупа и мягкосердечна, чтобы принять предложение даже при таких неблагоприятных обстоятельствах! Боже мой, как все это меня тревожит! Я думаю, надо написать Марку. Уверена, он и представления не имеет о том, насколько опасной стала ситуация; мне кажется, пора его предупредить.

— А так ли уж необходимо вмешиваться? — прямо спросил я. — Жанне всегда хотелось стать медсестрой, ей явно нравится общество Мередита, иначе она бы так часто к нему не ходила. А если она будет заранее знать, что он импотент, почему бы ей и не выйти за него замуж? Она уже совершеннолетняя, и ей пора бы знать, чего она хочет.

Мать была шокирована.

— Дорогой, мне кажется, ты не совсем понимаешь ситуацию. Конечно, Жанне не следует выходить за него! Не имеет значения, сколько ей лет. Нужно помешать ей сделать такую ужасную ошибку.

— Да, но будет ли это ошибкой? Может быть, ей все равно, импотент он или нет? Может быть…

— Пожалуйста, дорогой, к чему такие грубости? Ей следует думать о подобных вещах. Она должна выйти замуж, чтобы выполнить предназначенное самой природой и стать матерью, а не бесплатной медсестрой.

Перед лицом такой чисто женской логики я спасовал и, вздохнув, решил заняться завтраком и не подавать больше реплик.

Я твердо решил не вмешиваться в дела Жанны. Мать отправилась в Пенмаррик на консультацию с отцом; отец написал Мариане, а мать поговорила с Жанной. Вдвоем родители довели ее до крайне жалкого состояния и отправили на лето в Шотландию к Мариане.

— Если повезет, — сказала мать, — она встретит там подходящего человека и сделает приличную партию. Я слышала, что Эдинбург очень светский город, а Мариана, конечно же, знает нужных людей.

Но Жанна замуж не вышла. Она прожила в Шотландии с лета 1921-го до осени 1922 года, а потом без разрешения родителей вступила в маленький религиозный орден, который отправлял своих монахинь в благотворительную больницу в Лондоне ухаживать за больными.

Мать, конечно же, была расстроена решением Жанны и некоторое время старалась думать об этом как можно меньше и заниматься внуками. Дочь Хью, Дебора, родилась в июне 1920 года, но, поскольку я отказывался общаться с Хью и не интересовался младенцами, я не пошел на крестины и впоследствии не пытался увидеть ребенка. Для матери, которая, конечно же, обожала внучку и хотела постоянно со мной о ней говорить, это было тяжело, но я не считал необходимым изображать энтузиазм, которого на самом деле не было, и через некоторое время она примирилась с моим равнодушием к племяннице.

Сын Марианы, Эсмонд Марк Дункан Доналд Александр, граф Руанский, родился через полтора месяца после Деборы, в начале августа. Поскольку мужу Марианы к тому времени было за пятьдесят, мне это показалось настоящим достижением, но в глубине души я был смущен. Впрочем, я не стал это комментировать, потому что мать тоже впервые вышла замуж за человека, которому перевалило за шестьдесят, когда ей было примерно столько же, сколько и Мариане, и мне не хотелось задевать ее своими необдуманными замечаниями. Тем не менее брак матери отличался от брака Марианы одним важным обстоятельством: мать была женой Джона-Хенри Рослина только на бумаге, она жила на ферме больше в качестве хозяйки, чем жены; для нее этот брак был самым лучшим способом сохранить респектабельность, живя в доме с тремя холостыми мужчинами, и хотя деликатность матери в подобных вопросах не позволяла мне задавать прямые вопросы, я знал ее достаточно хорошо, чтобы предположить, что у нее и у старого Рослина были раздельные спальни.

Как я и ожидал, от вести о рождении в Шотландии внука мать пришла в бурный восторг. Она обижалась на Мариану за то, что та придумывала всякие предлоги, чтобы не привозить своего второго мужа с визитом в Корнуолл, но теперь все было забыто, и мать волновалась только о том, что Мариана не захочет показать ей ребенка. Но Мариана показала. После визита в Пенмаррик, во время которого ее сопровождали личная горничная, няня и помощница няни, но не муж, она начала бурную переписку с матерью, постоянно посылая ей фотографии младенца, его белокурые локоны и длинные письма с описанием того, какой он замечательный. Это было тем более удивительно, что предположить такое заранее было сложно. Прежде всего, Мариана была не из тех женщин, в ком силен материнский инстинкт, а во-вторых, они с матерью никогда не были близки. Но теперь все переменилось. Мариана стала Любимой Дочерью, и вскоре мне так надоело слушать про изумительного младенца Эсмонда, что я попросил мать больше не читать мне писем Марианы.

— Ох уж эти дети! — сказала сестрица Элизабет, разделявшая мою точку зрения, когда зашла на ферму во время летних каникул. — Мне до смерти надоели бесконечные разговоры о них. Не могу дождаться, когда я вернусь в Челтнем и не буду больше слышать рассказов о Деборе и Эсмонде, которые вкупе представляют восьмое чудо света.

Меня это развеселило, но мать, конечно же, обиделась.

— Надеюсь, ты не станешь синим чулком, Лиззи, — холодно произнесла она. — Всем известно, что мужчины презирают агрессивно интеллектуальных женщин и предпочитают девушек с более мягкими, женственными вкусами. Если ты будешь открыто заявлять о своем отвращении к материнству, мужчины станут избегать тебя.