Сталинизм и война - Андрей Николаевич Мерцалов

Напомним, что возникновение бюрократизма возможно, когда интерес личный или интерес касты объявляется государственным, общественным. «Государственная цель превращается в его (бюрократа. — Авт.) личную цель, в погоню за чинами, в делание карьеры»[263]. Бюрократия — это особая замкнутая корпорация, государство в государстве. Бюрократ — враг всяких перемен, он консервативен и догматичен по своей природе. Ему ненавистна гласность. Секретность — одно из главных условий существования бюрократизма. Бюрократ убежден в своей незаменимости, непогрешимости, своем монопольном праве представлять интересы государства. Бюрократизм — изначальное свойство всех так называемых «сильных» государств, всех авторитарных систем. Не было случайным то, что сталинизм воспринял традиции бюрократизма царской России, хотя он и устранил из аппарата большинство бывших чиновников. Сталинская номенклатура во многом оставила царских чиновников далеко позади. Бюрократия вообще и военная в особенности не только консервативна, но и агрессивна. Она стремится подчинить все своему контролю. Напомним уже известный читателю факт — попытку бюрократов от историографии монополизировать освещение истории второй мировой войны.

Советские историки не смогли изучить руководство войной. Многочисленные диссертации и монографии, например, по истории власти в СССР в 1941–1945 гг., теоретически и практически бесплодны. И дело не только в профессиональной слабости историков. Роль органов власти, как, впрочем, и роль ВКП(б), во время войны была сильно принижена. Но признавать это, естественно, было запрещено. Знание было заменено различными мифами. Это — тезис о Сталине как борце против бюрократизма. Известно, однако, что именно в 1924–1953 гг. чиновничий аппарат в стране вырос во много раз, что он стал главной социальной опорой сталинизма. Ряд авторов утверждали даже, что вообще никакого бюрократизма не было; не было узурпации власти и самодержавия Сталина; что нормально функционировали коллективные органы ГКО и Ставка; что прообразом ГКО был Совет Рабочей и Крестьянской обороны, возглавляемый в свое время Лениным. Н. Комаров пишет о «дальновидных и своевременных решениях» ГКО. Деятельность этого органа будто бы «в основном соответствовала характеру вооруженной борьбы», хотя вследствие его «ошибок» государство и «понесло огромные людские и материальные потери»[264].

Ленинская концепция оборонного строительства в СССР, принципы армии нового типа были демократическими. Идеи защиты революции, всеобщей воинской обязанности, принадлежность командиров и красноармейцев к одним и тем же классам объективно создавали возможности для развития вооруженных сил на демократических началах. На самом деле по сравнению с дореволюционным резко изменились взаимоотношения между командирами и подчиненными. Законы и воинские уставы защищали права красноармейцев и командиров. Например, в самый разгар гражданской войны, 4 января 1919 г., СНК принял декрет. Согласно ему освобождались от воинской службы лица, для которых это было несовместимо с их религиозными убеждениями. Все попытки отменить это положение вплоть до 1939 г. отметались Верховным Судом СССР. Характерно, что для государств — членов ООН введение альтернативной службы стало обязательным лишь в 1989 г.

Однако демократические идеи постепенно предавались забвению. А на рубеже 30—40-х гг. под предлогом борьбы за укрепление воинской дисциплины были просто отброшены. [265] Это было непосредственной реакцией Сталина и его клики на ту обстановку, которая возникла в армии вследствие ими же организованных репрессий, реакцией на жестокие поражения в войне с Финляндией. Именно о низкой дисциплине вспоминали Жуков и другие мемуаристы. К сожалению, они не связывали это с антидемократической волной, захлестнувшей армию. Тем не менее меры 1937 и последующих годов должны рассматриваться в связи с развитием сталинизма в целом. Ленинские принципы «самодержавия народа», «демократической диктатуры» не просто стали для Сталина «как-то сразу неактуальными, даже наивными», как полагают некоторые авторы. Они были опасны для сталинской деспотии и потому принципиально неприемлемыми.

На рубеже 30—40-х гг. начался новый период в истории РККА. В памяти всех служивших в то время не без оснований встает в первую очередь дисциплинарный устав, введенный приказом НКО № 356 от 12 октября 1940 г.[266] Старый устав освобождал военнослужащего от обязанности выполнять явно преступные приказы. Заметим, что в зарубежной юстиции нет единого мнения об этом. Часть юристов — за безусловное выполнение любого приказа, за его выполнение отвечает лишь отдавший приказ. Но есть и доктрина «разумных ружей»: солдат должен думать о соответствии приказа конституции. Различные мнения высказываются и в нашей прессе. Для А. Плут-ника, например, проблемы нет. В «нормальных условиях» приказ командира — «закон для подчиненных». Заметим, что эта фраза, бытующая в армии, может быть образом, символом, но не больше. В юридическом отношении она некорректна. Однако в условиях «ненормальных», такими, по Плут-нику, они становятся, если «армию бросают против собственного народа, против демократии», — приказ не должен выполняться. Увы, в жизни все много сложнее. Как определить, кто в данном случае представляет народ и демократию, а кто — их врагов? Запретить же использование войск против, так сказать, «внутренних врагов» ни одна из демократий еще не решилась.

Согласно уставу 1940 г. красноармеец должен был выполнять любой приказ. Больше того, командир был обязан применить силу и оружие при невыполнении подчиненным его приказа. В основе нового устава лежала старая, как мир, идея слабых и ограниченных. Бездумное повиновение начальству покорной массы — это принцип Фридриха II и Николая I. Не случайно, он был отвергнут в основном еще Февральской революцией. Сталин со свойственным ему упрощенством вернулся к принципам своих предшественников. Было объявлено, что в РККА не может быть незаконных приказов. В действительности, однако, такие приказы отнюдь не были исключены, как и не был создан механизм их предотвращения. Но буквально через несколько месяцев не какие-либо рядовые, а высшие руководители РККА Тимошенко и Жуков оказались перед страшной дилеммой: выполнять или не выполнять явно преступный приказ Сталина. События 22 июня 1941 г. оценили и самих этих деятелей, и морально-юридические нормы, которыми они руководствовались.

Вопрос об ответственности военных за выполнение преступных приказов, явно невыполнимых задач в современных условиях, особенно после использования армии во внутриполитических целях, даже в интересах борьбы между фракциями власти, стал весьма актуальным. Но военные историки остаются безучастными. Вскользь коснулся проблемы Павленко в книге «Была война» (1994). К сожалению, он свел ее к ошибочному утверждению, что советских командиров всегда наказывали, а политработники выходили сухими из воды. Автор обошел молчанием главное. Остались безнаказанными виновники гигантских людских и материальных потерь — политики и генералы.

Устав 1940 г. сыграл злую шутку с самой военной элитой. Беспрекословно выполняя все приказы диктатора, многие военачальники много раз оказывались соучастниками его преступлений. Причем, на их месте было бы наивно ссылаться на «приказ начальника». Маршалы — не новобранцы. Тезис германских военных преступников «плохой фюрер — хорошие генералы» не спас их в Нюрнберге. Тогда жрецы Фемиды