Сталинизм и война - Андрей Николаевич Мерцалов

Пресса отмечала, как высшие военные руководители построили себе под Москвой дачи стоимостью, в десятки раз превышающей разрешенную. В то же время 280 тыс. семей военнослужащих нуждались в улучшении жилищных условий. К таким же льготам необходимо отнести использование в личных целях труда подчиненных, служебного транспорта. Важно напомнить о Декрете СНК РСФСР от 7 декабря 1918 г., предусматривавшем одинаковые похороны для всех граждан. Деление на разряды как мест погребения, так и похорон уничтожалось. В 30-е гг. похороны также стали составной частью сталинской «табели о рангах». Безнравственность ряда постановлений высшего руководства с новой силой проявится в конце войны в присвоении различных трофейных и нетрофейных ценностей.

Своя «номенклатура» сложилась и в армии. Дело не ограничивалось тем, что она имела свои сановные интересы и кастовые привилегии. Начиная с 30-х гг., она была вне критики. На любые замечания даже в адрес отдельных представителей касты она реагировала крайне болезненно. Это ловко квалифицировалось как опорочение армии, недостаток патриотизма, даже содействие империализму. Августовский (1991) государственный переворот в СССР с участием военных руководителей вновь со всей силой ставит вопрос о месте военных в демократическом государстве, их роли в смене государственного руководства. В этом свете представляют интерес некоторые события послевоенной истории, истоки которых необходимо искать в развитии армии предвоенных и военных лет. Военная, как и любая иная бюрократия, обладает относительной самостоятельностью. При жизни Сталина при его абсолютной власти, систематическом перемещении и селекции чиновников, в полном смысле этого слова их прореживания, упомянутая самостоятельность не проявлялась. Фактическая замена большинства кадров в стране в 1937–1938 гг. сравнительно хорошо известна. Приведем пример их перемещения. Согласно постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) от 14 января 1940 г. свыше десяти высших руководителей армии были передвинуты с одной должности на другую[270]. Сталин крепко держал в руках свою главную опору — бюрократию. В свете этого едва ли можно утверждать о наличии в СССР «властвующего бюрократического класса», как утверждают некоторые авторы. Другое дело после Сталина.

В критической ситуации 1953 г. руководители партии и государства были вынуждены прибегнуть к помощи Жукова и других военных лидеров для изоляции Берии. Военные, несомненно, сыграли положительную роль в этой акции, хотя их роль и нельзя преувеличивать. Утверждение одного из современных крайне консервативных генералов о том, что «Жуков спас Хрущева», не может быть принято. Против Берии выступало большинство военных руководителей. Выбор между Берией (1953), Молотовым и другими (в последующие годы), с одной стороны, Хрущевым и его единомышленниками в ЦК КПСС — с другой, повторили бы очень многие военнослужащие. Речь шла о спасении не одного лишь Хрущева, решалась судьба народа, страны.

В статье Карпова в «Правде» 17 августа 1991 г. «Тайная расправа над маршалом Жуковым» сделана попытка осветить другое, тесно связанное с первым событие — отстранение Жукова от должности министра обороны СССР на октябрьском (1957) пленуме ЦК КПСС. Автор подробно описывает, как перед этим Жукова отправили в заграничную командировку, чрезмерно подробно — о создании Жуковым некоей школы диверсантов. Имея к школе какое-то отношение, Карпов мог бы посвятить этому особую статью. Автор с полным основанием сообщил об укреплении дисциплины в армии в бытность Жукова министром обороны СССР, умолчав, однако, что методы «укрепления» были прежними — сталинистскими и сохраняли они свою эффективность весьма недолго. Жуков ничего нового не внес, а жестокость уже не давала былых результатов. Автор приводит, по всей видимости, справедливые претензии Жукова к политическому аппарату армии и флота, но не объясняет, как министр пытался его перестроить, что из этого вышло. Автор сообщает о том, как многие ораторы на пленуме приводили примеры несправедливого отношения к ним со стороны Жукова (унижения, грубости, оскорбления), но пытается объяснить это «обидой» и «мстительностью» самих пострадавших. Справедливо отмечает Карпов, что Жуков приказал Музею Советской Армии купить и выставить картину с его изображением, по существу списанную с известной иконы «Георгий Победоносец». Но автор оправдывает это, ссылаясь на то, что тогда везде висели «миллионы портретов вождей». К сожалению, о главном обвинении, предъявленном Жукову, о бонапартизме автор говорит лишь скороговоркой.

А дело было, на наш взгляд, именно в этом. Оставляя в стороне вопрос об этике «тайной расправы» Хрущева и других руководителей КПСС над Жуковым, необходимо сказать следующее. На предыдущем пленуме ЦК в острый момент борьбы его большинства с группой Молотова, Маленкова, Кагановича Жуков действительно осудил попытки повернуть вспять партию и страну, подчеркнул преданность армии идеям XX съезда и одновременно — готовность бороться против любой оппозиционной группировки в партии. Маршал выразил решимость в случае необходимости обратиться непосредственно к народу и армии. Позднее в разговоре с военным историком Кулишом Жуков заметит: он не предполагал, что этим его словам можно будет придать бонапартистский смысл. Но, учитывая ярко выраженное авторитарное мышление маршала, его опыт работы с «вождем», учитывая, что армию в это время лихорадило от методов Жукова, никак иначе и нельзя было понять его слова. Суждения некоторых авторов, что Жукова с его славой «боялись» Сталин, Хрущев, Брежнев, не раскрывают всей картины. По поводу известного обращения, подписанного в числе прочих и генералами В. Варенниковым и Б. Громовым, на последнем — июльском пленуме ЦК КПСС 1991 г. (за три недели до путча!) говорилось: «Всякое цивилизованное общество с законными опасениями воспринимает любую политизацию военных»; до подписания такого радикального обращения эти генералы должны были уйти в отставку. Жуков же шел дальше — он обещал обратиться к народу и армии, минуя правительство[271] .

Однако вернемся к войне. Каким представляется ныне высший эшелон власти в 1941–1945 гг.? К началу войны не было Ставки, Генеральный штаб нормально не функционировал. Он, по выражению Василевского, был «растащен» Сталиным. В 1937–1942 гг. штаб возглавляли А. Егоров, Б. Шапошников, К. Мерецков, Г. Жуков, снова Шапошников, за ним А. Василевский. В этих условиях от него нельзя было ждать нормальной работы. В ведущем управлении штаба — оперативном — только в 1940–1942 гг. начальники менялись десять раз. Интересен рассказ преданного Сталину Штеменко о его назначении на должность начальника этого управления — многочисленные предшественники Штеменко удерживались на этом посту лишь до первого доклада Верховному. Как свидетельствует Жуков, Сталин вообще недооценивал роль Генерального штаба в войне. Подробно эту мысль маршал развивает в письме Соколову. С началом военных действий в стране были учреждены наряду со старыми новые органы власти как правило, наделяемые чрезвычайными правами. Это — ГКО с его разветвленными структурами, местными ГКО в более, чем 60 городах, с различными комиссиями, штабами, уполномоченными и т. д.[272] Это — Ставка с ее