Князь Барбашин (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович

А потом с налёта взяли не ожидавший нападения торговый город Гезлёв, чьи стены строились уже не одно десятилетие, но всё ещё не были окончены. Гезлёв был единственным портом, подчинёным крымскому хану, потому как османы отказались от него по причине того, что бухта там была широкая, но мелкая, открытая ветрам и для тяжёлых военных судов не годилась, а потому в военном отношении османов и не заинтересовала. Зато очень хорошо подошла для мелкосидящих в воде русских кораблей, на радость тем, кто заполнял собой в эти дни рабские загоны.

А вот гезлёвские работорговцы, неожиданно сменив место проживания, вдоволь смогли насладиться той участью, что готовили другим. И вряд ли им это понравилось, впрочем, за них даже выкуп не получили, потому как после смены обстановки мало кто из них прожил больше пары суток. Впрочем, рабские загоны и после их смерти вовсе не пустовали, только теперь туда сгонялись местные жители, особенно те, кто владел хоть каким-либо ремеслом. А помня про брата, Иван отдельно велел всех, кто хоть как-то связан с кораблестроительством, собирать в одном месте, пообещав воинам выплатить за них из своей доли.

А спустя седмицу после того, как Гезлёв был захвачен, сюда же пришла и отягощённая добычей и полоном русская кавалерия, навёдшая по пути немало шороху.

Встретившиеся воеводы сразу же оценили, сколько они уже захватили, и скольких рабов освободили, после чего решили, что пора бы и сворачивать мероприятие. Ведь им ещё до дому плыть надобно. А потому, отдохнув и приведя себя в порядок, русичи подожгли разграбленный город и с добычей, а также захваченными в крепости пушками, тронулись в обратный путь. Но дело своё они всё же сделали: отправленные к хану гонцы со слезами молили того вернуться домой, потому как пока хан воюет где-то в дальних землях, его страна терпит от гяуров страшное разорение. И эта весть, пришедшая чуть ли не вслед за известием о набеге астраханцев, стала той последней каплей, что заставила стоявшее у стен Москвы крымское войско срочно повернуть назад.

А русская рать по дороге домой даже не подумала таиться. Доплыв до турецкой крепости Очаков, отряд повторил подвиг Дашковича, что сейчас "геройствовал" на Руси, и захватил крепостные посады, спалив их на глазах у обомлевшего от такой наглости гарнизона, а жителей присоединив к длинной веренице полона. Здесь же кавалерия вновь сошла на берег и дальше пошла своим ходом, вырезая по пути все кочевья, что имели несчастье попасться ей на глаза.

Вот так и получилось, что когда крымское войско, отяжелённое русским полоном, вернулось из залитой кровью Руси, ответная русская рать, отяжелённая крымским полоном, вернулась из политого кровью Крыма, где и встала, ожидая неминуемых "оргвыводов" из медленно приходившей в себя после всех этих пертурбаций столицы.

И они, оргвыводы, не последовали сказаться в лучших традициях "наказания невиновных и поощрения не участвовавших", по исходу которых много кому пришлось удалиться в опалу, но вот Петру Засекину и Ивану Барбашину государь сначала попенял за самовольство и турецкий Очаков, а потом осыпал милостями в виде чинов и вотчин. Как и Хабара-Симского, что, как и в иной реальности (о чём, впрочем, знал только овловский наместник), отобрал у хана государеву капитуляционную грамоту.

А вот когда подвели итоги крымского вторжения, всем стало понятно, что вопрос с Крымом и Казанью необходимо было решать. И решать по-иному. Потому как надеяться лишь на "пояс Богородицы" было больше нельзя.

Заодно вспомнили и об одном князе, который в прежние годы всем плешь проел своими разговорами на тему необходимости крепить южные границы державы. И понеслись в заснеженную Овлу гонцы с приказами. Но до этого было ещё много месяцев. А пока что овловский наместник спокойно занимался своими делами.

Глава 12

Весна в Овле началась как-то сразу. Вот вроде ещё вчера стояли морозы, и хрустел под ногами снег, а уже сегодня в воздухе явственно пахнуло теплом, и белый покров вдруг потемнел и осел под лучами солнца. Но, скорее всего, Андрей, занятый делами, просто не заметил её прихода.

А дел было много. Ведь, кроме управления наместничеством, князь привычно занимался прогрессорством, а ещё, словно этого было мало, и составлением морского словаря.

Но по-другому было уже просто нельзя. Вопрос, как говорится, созрел и перезрел. Это Пётр, до поездки в Европу не знавший о собственных традициях судостроения, вводил иноземные наименования, отчего флот и заимел непонятно-зубодробительные слова, которые приходилось учить, чтобы понимать, что к чему. А ведь флот это не только корабли. Флот – это, прежде всего, традиции. И вот сейчас получилось так, что Андрей, всегда пенявший Петру за его иноподражание, сам не заметил, как превратился в его подобие. Нет, с годами местные научились его понимать, но выходило так, что он говорил с профессионалами на разных языках. Верфь местные упрямо называли плотбищем, мачты – щёглем, киль – колодой, шпангоуты – упругами и так во всём. Потому как отставание русской кораблестроительной школы хоть уже и началось, но было ещё не таким сильным, как при Петре. Так и зачем голову ломать? Потому что Андрею так привычней? Но это же глупо!

Да, те же пёрты русичи приняли легко, даже посмеялись, так ведь потому как их до того не было. Ну, придумали иноземцы нужную вещь, так и возьмём и устройство и название. А вот во всём остальном-то зачем, коли своё, русское имеется? Вот и дошло до Андрея, как до той утки на седьмые сутки, что не всегда нужно идти против течения. Потому и засел за словарик. Больше для себя, конечно, но и по опыту зная, что такие словари всё одно нужны будут.

И теперь привычные только ему фок-, грот- и прочие мачты вновь превратились в привычные местным первую щёглю, вторую щёглю и так далее по счёту. Зато нанятый чуть ли не от сохи молодой мореход теперь не пучил глаза, пытаясь вспомнить, что такое эта грота-мачта, а сразу бежал куда нужно. То же получилось и с парусами. Хотя Андрей честно думал, что раз уж тут на Руси ничего такого ещё не было, то, как и с пёртами, пройдут его нововведения. Ага, разбежался! Мореходы – народ смекалистый! Раньше на двухмачтовых лодьях как было: первый парус, второй парус – и всё понятно. Сейчас, когда количество парусов только на одной мачте прибавилось, мужички предпочли не ломать язык чужими словами, а переиначить всё по-своему. Да, для андреева слуха команды эти казались дикими. Вот, к примеру, как командовали постановку фор-марселя на шхунах: "Второй парус на первой мачте ставить!". Весьма непривычно, но зато всем понятно, даже ему, хе-хе. Он попробовал было рассказать про краткость команд, но и тут был не понят. Ведь не так уж и сильно отличаются "фор-марсель ставить" от "второй на первой ставить". Хотя гафель он всё же отстоял. Так что, как звались в его истории шхуны гафельными, так и тут будут зваться. А во всём остальном, похоже, не бывать более на русском флоте всем этим бом-брам-хрямов. Придумают своё, если, конечно, не загнётся мореплавание после его смерти. Хотя, глядя на то, как с годами всё больше купчишек в дальний путь собирается, росла у Андрея уверенность, что как было раньше уже точно не будет.

А прогрессорство же его вылилось в то, что оставшиеся без хозяев и взятые под его руку смолокурни начали ставить не как привыкли местные, в ямах, а как в его камской вотчине повелось. Хотя, как сказать, кто тогда больше сил и знаний приложил. Это ныне технология отработана была, а в своё-то время, сколько копий сломано было, мама не горюй!

Ведь как местные это делали? На сухом месте выкапывали яму и обмазывали её глиной. На дне ямы выкапывали ещё подъямник, в который вставляли деревянный ларь, куда и собиралась смола. В яму загружали древесину, затем клали хворост и поджигали. Когда древесина достаточно разгоралась, яму покрывали дёрном и засыпали землёй для прекращения доступа воздуха, оставив лишь несколько маленьких отверстий на поверхности. Курение смолы продолжалось 5–7 дней. После чего скопившуюся в ларе смолу доставали и разливали по бочкам.