Князь Барбашин (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович

Когда вместо смолья, то есть древесины сосны и ели, в яму загружали древесину берёзы или берёзовую кору, на выходе получали дёготь.

А если нужен был скипидар, то его гнали отдельно из живицы.

Технология эта была отработана веками и, казалось бы, зачем в неё было лезть Андрею? Он бы и не полез, да вот только так получилось, что хоть и считал он сам себя городским, но жил-то всё же в деревне, которая на двести лет была старше города, в котором он учился и проводил большую часть своего времени. А старики, заставшие по их словам чуть ли не революцию, глядя на них, часто ворчали, что молодёжь деревенская ныне старые промыслы совсем забросила, отчего дёготь – дожили, называется – покупать приходится, а ведь когда-то в округе пять печей смолокуренных стояло. И вот это "печи", а не "ямы", и отложилось, как оказывается, в княжеской голове!

Вот и вспомнил он об этом, когда впервые посетил местную смолокурню. Но зато как вспомнил, так и загорелся. Ведь не просто же так в своё время ямы на печи заменили. Ну и началось…

Ох и намучились мужики с этими печами. Ох и перемыли косточки князю (за глаза, разумеется), ох и накостерили его. Не забыли и про великое да могучее "деды так делали, а мы чего?". Да, это когда более-менее знаешь, что нужно менять, прогрессорить легко. А когда в голове одни только намёки? В другой раз он может и отступился бы, но теперь упрямство заставляло его раз за разом повторять эксперимент, пока, в конце концов, нужный результат не был достигнут. Зато отныне за одну варку смолокуры получали сразу и смолу, и скипидар, а в сухом остатке ещё и древесный уголь оставался, что так нужен был для железоплавильных домн. И вот тогда, оценив полученный результат, мужики-смолокуры уже с восхищением начали смотреть на князя и его придумку. Правда, в виду отсутствия термометров, возникла новая беда. Дело в том, что скипидар выделяется при более низкой температуре, чем смола, и чтобы выжать его максимальное количество, нужно было правильно регулировать температуру горения и нужное время держать в топке необходимый жар. А всё, что имелось у смолокура, это его собственный опыт и умение. Но не боги горшки обжигают, вот и они со временем набили руку в новом способе.

Зато при всей своей несовершенности, он – новый способ – позволил резко поднять производительность процесса. Ну и эксперименты на лучшую печь тоже не закрыли. Вдруг кто-то сможет сделать что-то ещё лучше. Ведь, к примеру, поначалу и смолу, и скипидар получали через один проём, отчего скипидар, растворяя осевшую от прошлой варки смолу, загрязнялся. Но долгое время с этим мирились, пока кто-то из мужиков не додумался до простого решения: соорудить отдельные ходы для смолы и скипидара, которые, пока они не нужны, просто закрывались бы заслонками. И проблема была решена!

И вот теперь финские смолокурни князя тоже переводились на новый вид. Смола, дерево, скипидар и канифоль всё это во всё большем количестве требовалось миру, а леса Европы были уже достаточно истощены. Как узнал Сильвестр, в той же Англии девятипудовая бочка смолы стоила три рубля двадцать копеек, а на Руси её торговали всего за рубль тридцать и ещё копеек тридцать-сорок стоил перевоз. А ведь на рынке смолой торговали вовсе не сами производители, а купцы-перекупщики, которые тоже кушать хотели и свой процент со сделки брали. Так что прибыльность такой торговли обещала быть весьма высокой. Не мудрено, что голландцы в Архангельск чуть позже настоящие смоляные караваны гоняли. А если учесть новую технологию, дающую куда больший выход продукта, то князь оказывался в очень большом плюсе.

Конечно, всё сразу переделать было просто невозможно. Физически этому мешало раззорённость края от военных действий, а финансово – отсутствие достаточных инвестиций, которые и в средние века были нужны, хоть и не в таких объёмах, как в оставленном им в прошлом-будущем двадцать первом веке. А потому отданные купцам на откуп смолокурни – тот же Мишук Хват давно уже перенёс сюда большинство своих дел – продолжали работать по-старинке. Что, впрочем, никого, кроме самого Андрея, не удручало.

Зато если что и радовало его, так это то, что за прошедшую зиму удалось наладить-таки работу наместничной администрации. А то иной раз приходилось просто зашиваться в различных мелочах, вместо того чтобы перекинуть их на плечи дьяков. Заодно же удалось привнести и много того, что ещё либо не было известно в этом веке, либо только-только появлялось. Но если это что-то могло облегчить жизнь самому Андрею, то зачем ждать, когда оно появится самостоятельно? Разумеется незачем!

Кстати, за зиму определились и с отделением Компании в Овле. Теперь всеми её делами тут будут заниматься Захар и пообтесавшийся за зиму Ждан из Бережич. Кстати Ждан за прошедшее время сильно изменился. Ни по внешнему виду, ни по поведению его уже нельзя было сказать, что большую часть своей недолгой пока ещё жизни он прожил холопом, хотя юридически всё ещё и оставался им. Андрей просто позабыл об этом, а Ждан боялся напоминать, хотя в случае нештатной ситуации это могло привести к ненужным осложнениям. Однако пока всё оставалось, как было.

Так вот, когда в воздухе явственно запахло весной, компанейцы приступили к подготовке зимовавших в Овле кораблей Компании к навигации. Работа шла споро, ведь корабли должны были присоединиться к каравану, идущему в Антверпен.

Битва за Балтику подходила к своему логическому концу и мысли князя уже давно были вне её пределов. Пусть пока ещё Кристиан II торжественно справлял свою победу над Швецией и готовился к войне с Ганзой (которая, прекрасно зная об этих планах, тоже готовилась к войне с ним), а Андрей уже думал, как преодолеть тот бардак, что вскоре наступит в Дании и прилегающих к ней странах. И косил одним взглядом в сторону поморского побережья. Причём даже не в сторону Холмогор, а на полуостров Варангер. Острота тамошней ситуации заключалась в том, что Лапландия, не принадлежа никому, платила дань и русским, и норвежцам, и шведам, то есть была троеданной. И хотя по заключённым договорам никаких постоянных поселений в том районе строить было нельзя никому, норвежцы, пользуясь тем, что новгородской республике было не до тех далей, давно уже возвели на берегу Ледовитого океана своё укрепление Вардегус, что значило 'Сторожевой дом'. Да ещё сделали это на формально русской территории, ведь границы по русско-норвежскому договору от 1326 года проходили западней, по Тана-фьорду и реке Танаэльф. Увы, но суровые условия Заполярья, считавшегося к тому же колдовским краем (о чём даже Шекспир упоминал!), долго не привлекали в качестве места поселения промышленников-поморов. Тот же мурманский берег, или Мурман, как его именовали, ещё даже не начали обживать. Да, где-то там уже бродили Трифон и Феодорит Кольский, но этим и ограничивалось всё русское влияние на регион. Вот соседи и воспользовались ситуацией. А ведь только в тех местах можно было бы построить незамерзающий порт. Вот только кому это было интересно на Руси? Пока что, получается, только Андрею, которому этот путь мимо Зунда был просто необходим. Потому как Балтика Балтикой, а для лучшего развития дела нужно иметь не с перифериями, а с центром. А деловым центром мира на ближайшие полторы сотни лет собирались быть именно Нидерланды.

Потому и от похода в Антверпен князь ожидал многого. И даже не только в торговле.

Как любитель истории, Андрей знал, что голландцы в следующем столетии выступят не только как мировой перевозчик, но и как своеобразный рассадник технологий. Англия, Франция, Русь, Польша, Швеция – где только не отметятся голландские спецы, модернизируя или ставя с нуля промыслы и производства. Вот только оказалось, что и сейчас в этих испанских провинциях было уже чему поучиться. Тот же Сильвестр был несказанно удивлён тем, что местные жители, с трудом отвоёвывавшие у моря куски земли, давно уже использовали систему четырёхполья. Ту самую, что с таким трудом нарабатывал на Руси Андрей. А как был удивлён этим сам Андрей! Он-то тут голову ломал, думал, вспоминал. А получилось, что прообраз многополья и травосеяния уже существовал и, коли б знал, можно было бы сразу не с нуля начинать и не тратить столько сил и средств на неудачные попытки. Ведь голландцы уже полвека как делили свои поля на четыре части. И если первую засеивали травой, дающей большой объем зелёной массы (тут, как правило, использовали люцерну или турнепс), то вторую отдавали под клевер, фасоль или горох, а третью и четвертую уже засеивали злаковыми, как правило, чередуя пшеницу и ячмень или пшеницу и овёс. А через оборот поля менялись. И это нововведение позволило не только накормить многочисленное городское население, но и сократить количество крестьян, дав промышленности столь нужные ей рабочие руки.