Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

Симеон хмыкнул, смахивая капли дождя с изгороди.

— Постоянно. Людям кажется, что чем выше человек поднимается, тем больше власти прибирает к рукам и тем шире его возможности. Но, по правде говоря, чем выше — тем больше условностей и интриг. И я не раз становился заложником собственного бессилия. Так что я прекрасно понимаю твои чувства, мальчик мой. — Наставник повернулся, и они встретились взглядами. — Мы, правда, на многое не можем повлиять. Даже на себя-то не всегда получается. — Он печально усмехнулся. — Поэтому, когда чувствуешь, что теряешь опору под ногами, лучшее, что можно сделать — обратиться за помощью к тем, кто тебе дорог.

Дамиану стало стыдно. Симеон хотел его поддержать, несмотря на все совершенные ошибки, а он в который раз пытался его оттолкнуть. Они оба познали разочарование в Храме, оба оказались отравлены вёльвским ядом, оба чувствовали себя потерянными и бессильными. Дамиан был уверен, что на всей земле больше не нашел бы ни одного человека, который отнесся бы к нему с таким пониманием. Ни одного, кроме Вареса.

— Зачем вы искали книгу? — спросил Дамиан, чтобы избавиться от подступающего жжения в глазах и першения в горле. — Что там такого важного?

— Само понимание Князя, — без раздумий отозвался Симеон. — Нечто такое, что сможет пролить свет не только на грехи Храма, но и на истинную суть писаний. Во всяком случае, так она говорила.

Дамиан недоверчиво нахмурился.

— В вёльвской книге? Звучит, как кощунственная ересь.

— Сомнения в Храма тоже звучат как кощунственная ересь. — Симеон пожал плечами. — И тем не менее, мы здесь.

Дамиан стушевался. Уже одно то, что они озвучивали, могло привести их в старые дни к сожжению на костре. А теперь они спокойно говорят об этом с Падре Сервусом — последним человеком, в вере которого он бы усомнился. Мир воистину перевернулся вверх дном, как корабль, пропоровший бок на рифах.

Правду говорят: за чужую душу не княжись, там потемки.

— И все же, — недоверчиво пробормотал Дамиан. — Вёльва сказала вам, что в ее книге есть нечто, что может изменить княжеанство. Неужели это не показалось вам подозрительным?

В глубине души Дамиан задумался, а не слишком ли Симеон помутился рассудком в заключении, а потом вспомнил, что наставник знает о книге куда дольше.

Не мог ли он потеряться в сомнениях, которыми его отравила вёльва?

— Знаю я, что ты хочешь сказать, — обиженно сказал Симеон. — Старый пердун совсем с ума сошел и придумывает байки.

— Я этого не говорил!

— Ты об этом громко думал! — возмутился Симеон, но тут же улыбнулся. — Ловишь на лету, мой мальчик. Сомневаться правильно. Если бы это просто были ее слова, я бы, скорее всего, не поверил. Но я видел переводы, которые она делала для своей преемницы. О засухе, черной болезни, податливой тьме, о белом древе и трехликой госпоже, что повелевает безумием. А также о волчьих сыновьях яростного вожака, которые пожирали зараженных.

— Храмовники?

Симеон кивнул.

— О каком заражении шла речь, я не знаю. Но очень хочу узнать. Есть у меня, правда, догадка, что наши предки уже сталкивались с монстрами. Возможно, храмовникам прошлого уже удавалось как-то извести эту нечисть.

— Вы думаете, что потерянная книга как-то вернулась к той вёльве? — с сомнением спросил Дамиан.

— Нет-нет, вряд ли. Но, возможно, есть копии, как тот перевод, что она делала для своей преемницы. К сожалению, конкретно его она успела сжечь, но, может быть, были другие. И об этом знает только она.

Они еще немного постояли в тишине, пока дождь не закончился. Дамиан, так до конца и не переваривший всех откровений, упавших на него одним днем, задумчиво следил за тем, как хозяйка гостиницы выпускает лошадей из хлева в загон. Заметив вороного коня, Дамиан вдруг подумал, что это Гордец, но тут же понял, что обознался — у Гордеца не было белого пятна на задней ноге. Одной этой мысли хватило, чтобы вспомнить о днях, которые они провели с Авалон в седле. А одного воспоминания о ней хватило, чтобы взбаламутить осевший ил собственных страстей и фантазий.

— Как вам удалось отринуть вёльвскую скверну? — вдруг спросил Дамиан и повернулся к Симеону. — Когда вы одумались?

— Когда понял, что ее благополучие становится для меня важнее, чем мои убеждения, — с глубокой печалью ответил Симеон и, посмотрев в даль, добавил еще тише: — Я едва не предал своего родного брата, Якова, из-за любви к ней, но вовремя вспомнил, что семья важнее всего.

Симеон ласково положил руку ему на плечо.

— А сейчас моя семья — это ты, Дамиан. И если ты пожелаешь дальше скрываться, то так мы и поступим. Ибо путь, на который я сам бы хотел вступить может быть смертельно опасен. А ты и так уже в достаточной мере подвергся страданиям из-за меня.

Наставник уже собирался убрать руку, но Дамиан успел положить сверху свою и пожать невесомую старческую ладонь. Болезненная признательность разрывала его сердце.

— Я всегда гордился вашим доверием, Падре. И сейчас ни за что его не предам. Если вам нужна эта книга, мы ее найдем, даже если ради этого придется встретиться с прошлым, — убежденно сказал Дамиан.

— Ты хороший человек, мальчик мой. — Ему показалось, что Симеон прослезился, но наставник быстро отвернулся. — Пойдем, нам нужно собираться. Ехать недалеко, но я не знаю, живет ли она еще на том же месте. Возможно, нам придется потратить какое-то время на поиски.

Дамиан, следя, чтобы Симеон не поскользнулся на влажной траве, вернулся в гостиницу. Собрав свои небольшие пожитки, он спустился на первый этаж и обрадовался, что подавальщица не убрала их стол. Накинувшись на остывшее мясо поросенка, уже подернувшееся пленкой застывшего жира, он с жадностью его проглотил. Чувство голода, подпитывающее его злость, притупилось, и в мыслях как будто кто-то прибрался. Дожидаясь Симеона, Дамиан думал о превратностях судьбы, которые занесли его настолько далеко от прежней жизни, что он с трудом узнавал себя. Однако он принял решение, и от этого даже дышать стало легче.

Дождь размыл дороги, превратил землю в болото, переполнил русла рек и сбил оставшуюся листву с деревьев, поэтому их путь растянулся на два дня вместо одного. Им пришлось по дуге объехать несколько затопленных полей, чтобы кони не застряли, и несколько раз возвращаться и находить другие тропинки из-за того, что мосты ушли под воду. Дамиан никогда не думал, что будет скучать по морозному холоду и льду под ногами, но пару раз попав под ливень, стал с тоской вспоминать крепкую инирскую зиму. Симеон же, казалось, вообще не замечал природной угрюмости — он ехал, едва держа повод коня и погрузившись в глубокие думы. Дамиан иногда пытался заводить разговоры с ним, но наставник отвечал коротко и рассеянно, делая длинные паузы и вновь проваливаясь в размышления. Дамиан догадался, что Симеона настигли тени прошлого, и он пытается сторговаться с ними.

Вынужденный проводить время в молчании, Дамиан и сам предавался воспоминаниям. Чаще всего в его мысли вторгалась Авалон, но он в спешке замещал ее образ молитвами Князю, чувствуя, как саднят свежие раны на спине. Другой гость его вины, Варес, часто появлялся ехидным голосом, который не упускал шанса подшутить над скабрезными мыслями Дамиана. Он скучал по капитану и жалел, что не смог отдать ему последние почести: священный омеловый костер освобождал дух мертвеца. Только так покойная душа могла преодолеть порог и попасть в огненные чертоги Князя. Если же тело закопать или спустить по воде, как это делали трастамарцы, душа останется навеки прикованной к земле. Дамиан завязал новый узелок на память: после того, как они с Симеоном вернут Храму истинный облик, он вернется в Мингем и найдет останки Вареса, чтобы проложить ему дорогу к искрящемуся облику Князя.

В середине второго дня погода испортилась окончательно: длинные пальцы молний с искрящимися когтями заскребли по вздутым подбрюшьям туч, зазвучали раскаты грома и поднялся холодный ветер, пронизывающий промокшую одежду. Капли дождя больно секли по лицу. Дамиан прижимался к шее своего мерина, накинув капюшон плаща по самый нос. Одной рукой он держал повод своего коня, другой — повод кобылы, на которой ехал Симеон, чтобы не дать ей удрать. Она шарахалась от каждой вспышки молнии и жала уши, когда мир сотрясался от ударов грома.