Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

Мерзкий смех засел у него в голове, навевая необъяснимый страх.

— Дамиан, хватит! — воскликнул Симеон. — Оружие под омелой!

— Только ты сам сможешь побороть свою тьму…

— Элеонора, достаточно! — рявкнул Симеон.

Дамиан отшатнулся от вёльвы. Сердце с грохотом стучало в груди, кровь бурлила от ужаса и предчувствия беды. Ладони вспотели.

— Опусти кинжал, Дамиан, — настойчиво потребовал Симеон, поднимаясь со стула, и добавил, обращаясь к хозяйке дома: — Элеонора, пожалуйста, скажи нам, где книга?

— Там же, где его сердце, — ухмыльнулась старуха, не отрывая взгляда от Дамиана.

— Что это значит? — уже спокойнее спросил Симеон, вставая между ними.

— Сердце к сердцу. Дыхание к дыханию. Тепло к теплу, — прошептала вёльва, поведя пальцами.

Едва Дамиан услышал ее слова, волосы у него на загривке привстали дыбом. Перехватив потной ладонью рукоять, он нервно переступил с ноги на ногу, перенося вес для атаки. Симеон остановил Дамиана, вытянув и прижав руку к его груди.

— Пойдешь по ее следу, найдешь то, что действительно ищешь, — сказала Элеонора, вставая со стула. Маленькая, худая, она напоминала мышь-полевку, но впечатление производила куда более опасное.

— Я не могу встать на след, — пытаясь сосредоточиться на четках, что висели на его шее, сдержанно ответил Дамиан, хотя в венах зажегся огонь. Предчувствуя надвигающую беду, он повернулся к Симеону и настойчиво произнес: — Падре, нам стоит уйти. Сейчас.

Элеонора ухмылялась, глядя на него, а Дамиан всем своим существом понимал, что должен убираться из ее дома, потому что следующие ее слова все для него изменят. Она и так слишком много знала. Паника сковывала его движения, но он все равно подхватил Симеона за руку и направился к двери.

Стоило спалить эту лачугу со старухой еще тогда.

— Опасность пробуждает спящий разум.

Слова Элеоноры прозвучали как раскат грома. Дамиан остановился, все тело покрыло мурашками.

Нет, нет, Баргаст, уходи. Сейчас же! Не слушай ее!

Но он не сдвинулся с места. Симеон озадаченно оглянулся.

— Ты — ищейка. Так воспользуйся тем, чем тебя проклял твой божок. — Вёльва взяла со стола свечу и, подойдя к двери в меньшую комнату, посветила внутрь.

Даже со своего места Дамиан увидел внутри примятую на полу солому. Несколько четких отпечатков ног. Сердце пропустило удар.

— Она была здесь? — Голос вероломно дрогнул. — Как это возможно?

— Судьба, — просто ответила она, и это слово испугало Дамиана больше, чем все, что она говорила до этого.

Он знал, что ему нужно уходить: развернуться и выйти вон из этой странной лачуги, оставив старуху наедине со страшными смыслами, что она вкладывала в свои речи. Но его тянуло к ее следу.

Она опустила кинжал и подалась навстречу его руке. Хмурость на ее лице растворилась в нежной улыбке. Он, склонившись к ней, прикрыл глаза.

Дамиан сделал шаг вперед и остановился. Оглянувшись на Симеона и не заметив даже тени несогласия на его лице, перевел взгляд на старуху. Она не шевелилась, словно свернувшаяся змея, в любой момент готовая сделать смертельный выпад. Но Дамиан все равно добровольно ступил в ловушку.

Выудив из уха санграл с оставшейся святой водой, — половину потратил, чтобы исцелить раны от пыток, — он опрокинул ее в рот. Привычная горькая сладость. Пришедшая боль оказалась мягкой и скорее ласковой, нежели неприятной. К тому же, он был к ней готов. Позволив ей подхватить его на своих волнах, он поддался зову крови, пульсирующей в теле.

И ступил на след.

От накатившей дурноты его чуть не стошнило. Удержав равновесие, Дамиан поплелся к столу, потом за дверь, после чего чутье повело его в деревню вдоль реки. Странно было плутать по месту, в котором он когда-то убил своего инквизитора. Но еще ужаснее было прийти к разрушенному дому, который он же и поджег.

Запах дыма, забивающийся в ноздри и оседающий едкой сухостью на языке. Жар, дышащий в лицо. И крики. Истошные крики, поднимающиеся в небо вместо с дымом.

След здесь был горячим, отдающий отчаянием и слезами.

Это была ее семья.

Он почувствовал боль в груди и попытался отмахнуться от нее, но черная печаль сгустилась вокруг него подобно наступившей ночи. След ушел дальше, и Дамиан старательно изгнал из головы мысли, принесшие ему отзвуки вины. У протоптанной дороги отпечатки обрывались. Авалон, скорее всего, села на лошадь или в карету.

Разочарование обожгло его, точно горячий воск, капнувший на кожу. Дамиан принес в ее жизнь больше боли, чем кто-либо другой. Возможно, яд, что упрочился в его мыслях, стал ее возмездием? Только этим он мог объяснить горечь сожаления, которую испытывал.

— Дальше следа нет, — обреченно сказал он, услышав позади шорох шагов.

Сорвавшийся порыв ветра не только зашелестел в кронах, раскачивая ветви, гремевшие точно обглоданные птицами кости на деревьях висельников, но и заполоскал его мокрую одежду.

— Ее след выжжен на твоем теле, — прозвучал голос Элеоноры.

Дамиан хотел обернуться, но опустил взгляд на свои руки и застыл. Шрам от обряда сживления — практически незаметный, бледный, но все еще связывавший их жизни. Нить, что связывала палача и беглянку. Но не мог же он ступить на него? Дамиан с досадой обернулся, думая о том, что сумасшедшая старуха их обманула, как вдруг она хлестнула его веткой по лицу. Он почувствовал, как кровь побежала по щеке, там, где один шип рассек кожу.

— Совсем страх потеряла⁈ — рявкнул он, покоряясь внезапно пробудившемуся гневу.

Вёльва еще раз ударила его веткой. Шипы разодрали кожу на подбородке. Дамиан опешил от ее бесстрашия, но следующую попытку остановил, больно перехватив ее руку.

— Я оторву ее тебе, если посмеешь сделать это еще раз, — прорычал он.

Элеонора на эту угрозу только довольно улыбнулась.

— Используй свой гнев, щенок. Направь его на след, почуй его.

Дамиан брезгливо отбросил ее руку, собираясь послать ко всем бесам, но, скользнув взглядом по шраму от обряда, заметил искаженную тень в воздухе. Он повел рукой, проверяя, не привиделось ли ему в ночном сумраке. Но чем дольше он смотрел на тень, тем четче она становилась.

Почуй его.

Повинуясь наитию, Дамиан втянул тень носом, ни на что особо не надеясь. В то же мгновение окружающий мир с грохотом ворвался в его голову сотней запахов. Влажный подлесок, прелая земля, мокрая одежда, его собственный пот, речной ил, приближающийся удар молнии, — они смешались в его сознании, и Дамиан с трудом различил один единственный. Тот, что отравлял каждый его сон уже несколько недель — гранатовый сидр, цедра лимона. Но на этот раз Дамиан уловил и другие ноты: сок красной смородины, мякоть клюквы, печеная кожица яблока и пряные трастамарские специи. Шлейф этого аромата едва ощущался, но Дамиан определенно разбирал, куда он ведет.

— Ты едешь с нами, — приказал он Элеоноре и стремительно зашагал к коням, боясь, что этот аромат испарится.

Но, учуяв его однажды, теперь Дамиан различал его малейшие колебания в воздухе и ехал по следу, приподнявшись в стременах, чтобы заглушить запах лошади. Тихая глубокая ночь и полная луна, серебрившая землю, стали его спутниками на долгие часы. Симеон и Элеонора плелись где-то позади, и обрывки их разговоров иногда доносил ветер.

Дамиан приготовился, что поиск займет долгие дни. Но ближе к рассвету, в самый темный ночной час, дурманящий аромат внезапно сгустился. Подобрав повод, Дамиан огляделся, пытаясь рассмотреть ее силуэт. Сзади ехали Симеон и Элеонора — ее белая рубаха сияла в лунном свете. Новый порыв опять донес густой запах гранатового сидра и цедры лимона, воскресив в памяти жгучий поцелуй, взмах ресниц, упругое ощущение под пальцами. Ветер был полон ею. Дамиану показалось, что и сам сходит с ума, как тогда в камере пыток, ведь долина впереди была пуста.

Протяжный волчий вой разлетелся в ночи.

Дамиан испуганно подобрался в седле и быстро заозирался. Вой отдавался в его костях, пронизывал дрожью телу, но он никак не мог понять, откуда он доносится. Мерин прядал ушами и хрипел, гарцуя на месте. Дамиан слышал, что Симеон и Элеонора пришпорили коней. Топот копыт двух лошадей множился и приближался. Пока Дамиан не понял — их больше.