Время надежд (Книга 1) - Игорь Русый

Невзоров знал, что втайне планируются контрнаступательные операции. Штабные генералы высчитывали, сколько потребуется артиллерии, танков и сколько успеют выпустить мин, снарядов немцы, и примерное количество бойцов, нужных для пополнения, чтобы атаки не захлебнулись.

Никогда еще военачальнику не приходилось решать одновременно таких многообразных задач: и отступления войск на трехтысячекилометровом фронте, и организации контрудара при строгой экономии техники, боеприпасов, когда заводы перебазируются, и назначения новых командиров дивизий, армий с условием, что неправильная оценка их способностей может вызвать гибель сотен, тысяч людей, провал задуманной операции.

Как-то внимательно поглядев на него, маршал спросил:

- Вам уже двадцать шесть?

- Двадцать шесть...

- Отцу йашему было столько же... когда оставил у меня часы.

Невзоров удивленно вскинул голову. Открыв сейф, маршал достал старинные часы - брегет с выпуклой крышкой.

- Своим отрядом тогда он прикрывал отход корпуса Брусилова... знал, что не увидит сына... Мы смертны, а Россия выстоит. Ему хотелось, чтобы сын так же понимал долг. Возьмите...

Немного помолчав, Шапошников сел за стол, придвинул толстую кипу боевых донесений, разведывательных сводок и захваченных у пленных карт.

- Идите, голубчик, - сказал он, - вздремнуть успеете часок. Молодым надо спать больше.

Вагоны стояли рядом у перрона, и Невзоров зашел в один из них. Тут, сидя и лежа, дремали штабные работники, готовые сразу подняться. Он выбрал свободное место. Напротив тихо посапывал генерал из оперативного отдела, держа в руке недоеденный бутерброд и чему-то улыбаясь во сне.

"А Шапошников не позволяет себе и вздремнуть, - подумал он. - Тянет из последних сил. Как старый рабочий мул".

В душе Невзорова было двойственное чувство к дотошливому, невозмутимому старому маршалу: он искренне восхищался его умением по каким-то штрихам разгадывать ход событий и наряду с тем возмущался его безразличием к оценкам собственной роли в грандиозном, беспримерном сражении, точно Шапошникова совсем не интересовало, как воспримут его деятельность, лишь бы дело шло, а славу пусть разделят охочие по наивности к ней. Умеют же иные показать, выпятить свои даже маленькие заслуги. А Шапошников еще ворчит: "Не за что нам давать ордена, чуть Россию не прошляпили".

"Вот характер, - думал он. - И мундир столько лет носит, что воротник залоснился, и сапоги чиненные...

И эти часы... Знал отца и даже намеком никогда не показывал этого".

Вагон слегка качнулся, гул от зениток или ударов бомб глухо прокатился по туннелю. Невзоров открыл крышку часов. Внутри щелкнуло, послышалась тихая мелодия, словно звенели колокольчики.

- Что? - спросил генерал.

- Бомбят, - ответил Невзоров.

- А-а, - протянул тот и, не раскрывая глаз с опухшими, коричневыми веками, начал доедать бутерброд. - Снилось, что рыбалю. Здоровенного линя взял.

И тут же генерал опять уснул, не договорив, не прожевав хлеб. А Невзоров уже думал о Машеньке Галицыной. Есть, оказывается, у этой девочки, росшей под нянькиной юбкой, в характере такое, что и боевой лейтенант спасовал. Он вдруг понял, как сам чувствовал раньше это, да не мог осознать за привычным убеждением о взбалмошности красивых женщин, и как обманчива, несущественна внешность. Была ведь у него жена гораздо красивее Марго, и расстался без огорчения. А к Марго подсознательно влекли скрытые в характере девушки черты: независимость от чужих мнений и решительность, которые он считал главными для человека и сам зачастую не мог проявить, находя какиелибо мешающие обстоятельства. Каким же она видит его? И понимал интуитивно, вопреки собственной уверенности: не таким, как он сам думает о себе. А Эльвира? Что же он потерял и что хотел найти? И разве не был искренен в своих чувствах?

Любовь разнолика. Должно быть, нет человека на земле, который, испытав взаимность, не усомнился хоть раз: "А любовь ли это?" Через какие-то периоды времени люди словно заново для себя открывают то, что казалось раньше ясным. Наверное, загадочная интуиция - это унаследованный... и таящийся в глубинах разума клад опыта многих поколений... Коснется мысль этого клада, и приходит как бы вдруг озаренье...

Ему отчего-то вдруг стало душно под толстыми, бетонными сводами метро.

ХI

Черный лес когда-то сплошными дебрями тянулся от Карпат на восток. За сотни лет его местами повырубили, распахали землю, но уцелевшие массивы сохраняют еще свой девственный, первозданный вид.

Дубы-великаны переплетались ветками, густой подлесок не пропускал лучей солнца, и ржавая вода болотила колдобины.

Младший лейтенант выполнил приказ Солодяжникова.

В глухом урочище откопали землянки. Крошка ежедневно обучал партизан военному делу, а ночами рассылал отдельные группы по селам, чтобы узнать обстановку и запастись продовольствием. Здесь был глубокий тыл немецких армий. Охранялись только железнодорожные станции, мосты.

Вечером Крошка позвал к себе Егорыча и Звягина.

Шумел по лесу осенний дождь. Тесную землянку освещал каганец в глиняной плошке. На лежанке сладко посапывала маленькая дочка Дарьи, укрытая шинелью.

Весь партизанский лагерь был для нее своим домом, и она часто засыпала там, где уляжется.

Корявый стол был застелен немецкой плащ-палаткой. Усевшись за стол, Егорыч пальцем вытянул фитилек каганца, чтобы ярче светил. Звягин пристроился на краю лежанки.

- Вот я о чем хотел говорить, - начал Крошка. - Что делать? Зима будет, а у нас теплой одежды нет.

И вооружения мало. Солодяжников то ли позабыл, то ли...

- Воевать надо, - буркнул Звягин. - Сидим, точно лешие. Хозяйством обрастаем Может, Крошка, у тебя, как у Солодяжникова, геморрой появился уже? Недаром сказано: хочешь целиком узнать человека - дай ему власть.

Крошка невозмутимо слушал, а Егорыч, забрав бороду в кулак, тряхнул головой:

- Ты погодь, погодь... Как это сидим? Шесть коровенок у немца отбили раз... Хлеб, что собрали на вывоз, пожгли - два...

- Коровенки, одежонка! - перебил Звягин, удобнее вытягивая раненую ногу. - Эх, дурак я, что остался!

- Не шуми, - остановил Егорыч. - Катьку побудим. Умаялась за день-то малявка.

- Это боевой отряд? - громким шепотом продолжал Звягин. - Я задание бойцу даю, а он лоб чешет:

"Кабы повременить". - "Отчего", - спрашиваю. "Да жинка у меня на сносях". Я ему говорю: здесь не родильный дом. А он к Егорычу идет. За него и Егорыч просит.

- Так оно... это, - мял бороду Егорыч, - дело житейское. Как не уважить? И оженился Митька весной только. Уговаривали ее остаться дома ни в какую.

Я, толкует, своего Митьку знаю. На него все девки зыркают. Лучше помру, да чтоб он был на глазах. Уж в этом бабу не переспоришь.