Боги, гробницы, ученые - Курт Церам

Однако, приблизившись, смуглый незнакомец, представившийся им как дон Хосе-Мария, предъявляет документы на владение всем участком, от реки Копан и дальше, включая и тот район, в котором находятся найденные Стефенсом и Кезервудом монументы.

Стефенс хохочет. Мысль о том, что руины в джунглях могут кому-то принадлежать, кажется ему абсурдной. И когда дон Хосе-Мария начинает рассказывать, что ему приходилось уже слышать о монументах, Стефенс прерывает его на полуслове и отсылает прочь.

Однако вечером, лежа в маленькой хижине, Стефенс вновь возвращается к этому вопросу. Кому же в самом деле принадлежат эти руины? И, уже засыпая, он приходит к следующему категорическому выводу:

По всей справедливости они принадлежат нам. Хотя я не знал, как скоро нас могли отсюда попросить, я все-таки решил, что они должны принадлежать именно нам. Потом перед моими глазами замелькали какие-то неясные видения, мысли о славе и благодарности… Я натянул на себя одеяло и уснул.

На следующий день в джунглях раздались резкие короткие удары мачете. Индейцы пометили всего десяток деревьев. Когда одно из них срубали, оно в падении увлекало за собой остальные, разрывая сеть лиан и других вьющихся растений.

Стефенс наблюдал за индейцами. Он искал в их лицах следы той творческой силы, которая могла породить каменные изваяния. Этой чуждой, незнакомой творческой силе были присущи зловеще гротескные черты, однако она нашла свое выражение в такой высокохудожественной форме, которая не могла возникнуть вдруг, из ничего. Она могла вырасти лишь постепенно и на соответствующей почве.

Пока Кезервуд устанавливал свой мольберт, чтобы воспользоваться освещением, обеспеченным стараниями индейцев, Стефенс вновь углубился в джунгли.

Он дошел до стены на берегу реки. Она была гораздо выше, чем ему показалось в первый раз, и ограждала большую площадь. Стена очень сильно заросла. Казалось, что на нее нахлобучена огромная шапка из дикого терна. Пробиваясь сквозь заросли, Стефенс и сопровождавший его метис услыхали крики обезьян.

Мы впервые встретили здесь этих человекообразных. В окружении великолепных памятников они показались нам духами усопших, принадлежавших к исчезнувшему племени, духами, охранявшими развалины своих бывших поселений.

Затем Стефенс увидел строение, напоминавшее по форме пирамиду. Он пробился к широким ступеням лестницы. Они были искривлены, сквозь щели проросли молодые побеги. Лестница вела из сумрака кустарников ввысь, туда, где зеленели кроны деревьев, к террасе, которая находилась не менее чем в 30 метрах над землей.

Стефенс почувствовал головокружение. Какому народу принадлежали все эти сооружения? Когда он вымер? Сколько веков назад построили пирамиду? В какую эпоху, с помощью каких орудий, по чьему повелению и в честь кого были изваяны все эти бесчисленные скульптуры?

Одно представлялось несомненным: население единственного города, каким бы могучим он ни был, не могло создать все эти творения обособленно. За ними должен был стоять могущественный народ. И когда Стефенс представил себе, как много подобных, никому неведомых городов-развалин еще, быть может, ждут своего исследователя в джунглях Гондураса, Гватемалы и Юкатана, его бросило в дрожь при мысли о величии стоявшей перед ним задачи.

Его обуревали тысячи вопросов, но он не мог ответить ни на один из них. Он взглянул вниз, туда, где сквозь листву виднелись монументы.

Разрушенный город лежал перед нами, словно потерпевший крушение корабль: мачты его потеряны, название неизвестно, экипаж погиб, и никто не знает, откуда он шел, кому принадлежал, как долго длилось плавание, что послужило причиной его гибели. Лишь по едва заметному, скорее даже предполагаемому сходству с известными нам типами кораблей можно с трудом догадаться о том, из каких краев был его экипаж, впрочем, ничего достоверного о нем мы, вероятно, так никогда и не узнаем.

Когда он, возвратившись назад, захотел посмотреть, каковы успехи Кезервуда, его глазам представилась странная картина. Художник стоял перед той самой стелой, которую они обнаружили первой; около него валялись бесчисленные листы бумаги. Чуть ли не по щиколотку в болоте, забрызганный с ног до головы грязью, надев из-за москитов, которых здесь была тьма-тьмущая, перчатки и закутав лицо, так что неприкрытыми оставались только глаза, он работал с сосредоточенной настойчивостью человека, решившего во что бы то ни стало, любой ценой преодолеть препятствия.

Кезервуд, один из последних великих рисовальщиков, творческая манера которых в какой-то мере отразилась еще в английских гравюрах начала XX века, заглохнув затем в формалистических экспериментах, очутился перед задачей, разрешить которую, казалось, был не в силах.

Дело в том, что мир образов, с которыми он столкнулся, нисколько не походил на все то, с чем ему приходилось встречаться до сих пор. Этот мир был настолько далек от европейских представлений, символов, идей, что карандаш буквально отказывался повиноваться. Не удавалось соблюсти пропорции, углы сдвигались, и даже камера-клара[60] – обычное в те годы вспомогательное средство – не позволяла Кезервуду добиться результатов, которые хотя бы в какой-то степени удовлетворили его.

Поди разбери, что там, собственно, такое – орнамент или какая-нибудь часть человеческой фигуры? А вот здесь – глаз, солнце или просто какое-то символическое изображение? А вот это? Голова животного? Допустим. Но где же водились такие звери? Плодом чьей фантазии явились эти ужасные морды? На какой почве возникли столь причудливые представления?

Используя в качестве материала камень, неизвестные скульпторы создали уникальные образы – подобных им мировое искусство еще не знало. «Казалось, – писал Стефенс, – будто идол чванится своим искусством, а две обезьяны, расположившиеся на соседнем дереве, смеются над ним».

Кезервуд трудился с утра до вечера. Наконец настал день, когда рисунок удался. Ему было суждено вызвать громкую сенсацию.

Но тут случилось нечто странное. Рассчитывая на помощь, Стефенс вступил в более близкий контакт с населением деревушки. Отношения развивались на дружеской основе, ибо Стефенс мог, в свою очередь, помочь местным жителям, как это нередко бывало с исследователями, медикаментами или добрым советом.

Потом начались распри. Вновь и вновь с редкой настойчивостью появлялся дон Хосе-Мария и предъявлял свои документы на право владения тем участком джунглей, где вели свои изыскания Стефенс и Кезервуд.

Из разговоров с ним выяснилось, что обнаруженные исследователями развалины совершенно его не интересуют и никогда не будут интересовать, что ему наплевать на всех найденных «идолов». Его надоедливость объяснялась просто-напросто тем, что он чувствовал себя ущемленным в своих правах собственника.

Понимая, что находится в стране, где политические страсти накалены до предела, Стефенс хотел любой ценой сохранить хорошие отношения с местными жителями. Это привело его к неожиданному решению: «Сколько вы хотите за руины?» – напрямик спрашивает он