Рассказы и повести - Анатолий Безуглов

– Нога тридцать семь, как мне сказали?– продолжала Фаина Петровна, вынимая из волшебной сумки коробку с красочным рисунком и надписью латинскими буквами «Саламандра».

А в коробке…

Мажарова боялась взять в руки бежевую лодочку на высоком тонком каблуке, как будто это был башмачок Золушки.

– Высоковат каблук,– заметила Вольская-Валуа.

Заметила для того, чтобы хоть чем-то умалить достоинство вещей (а значит – будущую цену) и умерить восторг племянницы (который не даст возможности эту цену сбавить).

– Что вы, тетя,– еле дыша от восхищения, проговорила Нина.– Самый шик!

– И сколько просите? – постаралась взять торг в свои руки бывшая наездница.

– Иди, дочка, прикинь на себе,– игнорировала ее вопрос Фаина Петровна.

И ее тусклые глаза прикрылись дряблыми веками, похожими на куриные.

Фаина Петровна была величайшим психологом. Она знала: стоит женщине надеть на себя красивую вещь – расстаться с ней она уже никогда не согласится. Сколько бы ей за это ни пришлось заплатить презренных бумажек.

Через пять минут Нина вошла на кухню. Вошла, как входит в тронный зал королева. На ее лице ясно читалось: вещи эти смогут с нее снять, только если она станет трупом.

– Платье – четыреста, туфли – сто пятьдесят,– астматически прохрипела Фаина Петровна.

– Может, сбавите немного, любезная?– начала было Вольская-Валуа.

– Скинут тебе, дражайшая, на Загорянском рынке,– без тени эмоций ответила Фаина Петровна.– Я вам по-божески… И только потому, что Антоша рекомендовал…

При упоминании Загорянки Полина Семеновна поежилась. Это был вещевой рынок, в просторечии – барахолка. Там можно было купить все – от пуговицы до дубленки. И обжуливали – страсть. Вольская-Валуа боялась барахолки, как черт ладана…

– Мы согласны, согласны,– торопливо сказала Нина, стрельнув в тетку недовольным взглядом.

– Ну и по рукам. Носи, дочка, на здоровье,– подобрела спекулянтка.– А это уж я на свой почин прихватила… Шанель.

Фаина Петровна достала из сумки изящную коробочку, которая золотилась так же, как платье на Нине.

Что и говорить, флакон знаменитых французских духов был тут же куплен.

– Ну и цены! Это просто кошмар, ужас какой-то! – никак не могла успокоиться Полина Семеновна, когда Фаина Петровна покинула квартиру

– А что вы хотите? Теперь так! – ответила Нина, вертясь перед зеркалом.– За дефицит платят в три-четыре раза дороже, чем в магазине.

– Да, дерут с нашего брата, как хотят. И мы привыкли,– вздыхала Вольская-Валуа.– В старое время на деньги, которые ты сегодня отвалила за одно платье, туфли и пузырек духов, я купила шубу. Натуральную! И шапку к ней…

Полина Семеновна не сказала, что шуба та не принесла ей счастья: это была последняя капля, переполнившая чашу уголовных деяний директора цирка…

Раздался телефонный звонок. Нина бросилась к аппарату, думая, что звонит Виленский.

Но оказался Ремизов. Он был серьезен, не такой, как всегда

– Нинон,-сказал солист «Альбатроса»,– обижаешь…

– Кого?-удивилась девушка.

– Запомни: с Фаиной Петровной не торгуются.

– Это все тетя Поля,– виновато ответила Мажарова.

– Учти, Фе Пе – поставщица самых избранных домов. Так что если впредь тебе понадобятся…

– Поняла, Антоша, поняла,– поспешно сказала Нина.

– Вот и умница. Чао!

– Чао!…

В назначенный час к дому, где жила Мажарова, подкатил на «Чайке» Сергей Николаевич. В темно-синем вечернем костюме

Почти все жильцы дома, как по команде, высунулись из окон дома. Еще больше любопытных было, когда Виленский появился из подъезда, слегка поддерживая под руку Нину.

Она была неотразима в своем переливающемся на солнце платье и чудесных туфельках. Видно было, что волосы ее побывали в руках искусного мастера (двадцать рублей). Вечерний туалет дополнял медальон старинной работы.

Черный лимузин увез эффектную пару по улице к зданию оперного театра, а весь дом еще долго не мог успокоиться, обсуждая это событие.

Сергей Николаевич во время спектакля больше смотрел на свою спутницу, чем на сцену, отчего Нина смущалась, краснела.

После оперы ужинали в ресторанчике на воде. С цыганами…

– Тетя Поля! Тетя Поля! – возбужденно говорила Нина, вернувшись домой.– Он меня любит! Честное слово, любит!…

– Что, предложение сделал?– всплеснула руками Полина Семеновна.

– Нет, до этого еще не дошло. Но я ведь чувствую! Вы бы слышали, какие он мне слова говорил!…

– Все это очень хорошо,– несколько разочарованно произнесла бывшая укротительница лошадей и трех мужей.– А если он ухаживает потому, что увидел, в какой шикарной квартире ты живешь? А если бы знал…

– Тетя Поля! – возмущенно перебила Нина.– Не говорите так! Вы ведь сами видели, сколько у него денег…

– Ладно, ладно,– примирительно кивнула Вольская-Валуа.– Но что он сказал конкретно?

– Что хочет познакомиться с моими родителями…

– А ты?

– Но ведь они же в Павловске… Я так и ответила.

– А что,– заволновалась Полина Семеновна,– если уж разговор зашел о родителях… Кажется, дело действительно на мази… Ну, девка, ну, держись! – Вольская вдруг вздохнула глубоко и тяжело.– Небось выскочишь за Виленского и забудешь меня, старую…– Она шмыгнула носом.

– Вас?! Что вы такое говорите, тетя Полечка! – Мажарова обняла тетку и закружила по комнате.– Я возьму вас с собой в Москву!

– Спасибо и на том… А вообще ты решила правильно: если хочешь зажить по-настоящему, надо уезжать в столицу. Там красота! Масштабы! И если уж положение, так положение…

Устав, они сели в кресла.

– Тетя Полечка,– глядя ей в глаза, по-дочернему спросила Нина,– скажите, как мне вести себя дальше? Знаете, хочется, чтобы он решился поскорей…

– Да, надо ковать железо, пока горячо. Но сразу вот так и не придумаешь,– ответила многоопытная Вольская-Валуа.– Ложись-ка спать. Утро вечера мудренее…

Утром они просидели на кухне за чаем часа два. И все говорили, обсуждали, как побыстрее заманить Виленского в сети Гименея.

Обитателей солидного четырехэтажного дома на Молодежном проспекте очень интересовали визиты в квартиру Мажаровых представительного мужчины, приезжавшего на «Чайке». Но больше других интересовало происходящее Валентину Павловну Крюкову, живущую на первом этаже.

Валентина Павловна была натурой сложной. Как все, наверное, люди, сотканные из чувств и желаний, нередко весьма противоречивых. И у каждого индивида этот комплекс всегда имеет одну-единственную направляющую, куда стремятся остальные жизненные силы. Таковой направляющей у Крюковой была зависть.

Она завидовала сослуживцам, попавшим в график отпусков в самое теплое время; завидовала женам, чьи мужья имели более высокое звание и зарплату, чем ее Юрий Алексеевич (она звала его Юликом); завидовала соседям, которые занимали двух– и трехкомнатные квартиры, тогда как ее семья прозябала (иначе она не называла) в однокомнатной. Она даже как-то искренне позавидовала своим знакомым, имя которых упоминалось в маленькой заметке в газете «Вечерний Южноморск» по поводу того, что их сынишка, унесенный на лодке во время шторма в открытое море, был спасен. Пусть мальчик был на краю гибели, но зато – слава по всему городу! А вот об ее Игоре, победителе смотра школьной художественной самодеятельности, ни одна газета не написала ни строчки! Где же справедливость?

Эти слова Крюкова чаще всего обращала к своему супругу – громоотводу и глушителю ее оскорбленного самолюбия.

Нужно подчеркнуть, что Юрий Алексеевич (Юлик) был создан природой для того, чтобы суметь выдерживать натиски супруги. И не только ее.

Работал Крюков в институте, проектирующем ирригационные сооружения. Что греха таить, в институте этом (да и только ли в нем) на одного стоящего работника приходилось не менее семи бездельников (ох, и верна же русская пословица про тех, кто с сошкой, а кто с ложкой). Так вот, Юрий Алексеевич был с сошкой. И пахал с утра до вечера. Кого посадить за самый срочный и невыгодный заказ? Крюкова. Кому в командировку куда-нибудь в раскаленную степь или в залитую осенними дождями хлябь? Конечно же, Юрию Алексеевичу. Впрочем, дежурства в учреждении по праздникам тоже доставались ему. Крюков был из тех, кто неизменно занимал последнюю строчку в списках на улучшение жилплощади, получение путевок, премий и числился в списке первым, если надо было отправиться на овощную базу, уборку картофеля или субботник.

При всех вышеперечисленных условиях Крюков сумел защитить кандидатскую диссертацию, воспитать неплохого сына и оставаться при этом неунывающим, добрым и отзывчивым человеком. Впрочем, замечено, что именно на таких все держится. И работа, и семья.

Про работу мы уже сказали. А что касается семьи…