Дежавю - Татьяна Шмидко

Сидя под замком в каюте, из своего окна я видела на улицах города многочисленные похоронные процессии. Чума добралась и сюда. Мусульмане хоронили своих родных в каменных склепах, в горах. Длинные вереницы людей, одетых в черное, поднимались туда в сопровождении душераздирающих воплей плакальщиц. Это было гнетущее зрелище, и я каждый день благодарила Господа, что все еще жива.

Капитан тем временем позаботился о запасах – наполнил трюм бочками с пресной водой, свежими овощами, солониной, мукой и прочим провиантом, не забыв про пиво, естественно.

Через три дня мы снова отправились в путь, огибая западный берег Пиренейского полуострова, в сопровождении стаи дельфинов. Они прыгали вокруг корабля, и их черные спины блестели на солнце, когда они стремительно выныривали из морских глубин. Я сделала пару набросков в своем альбоме и безуспешно попыталась остановить рыцарей, которые возжелали поохотиться на этих наивных детей моря. Никто и слушать не стал. Ни слезы, ни уговоры не помогли, и я заперлась в своей каюте, обиженная на весь мир, чтобы не видеть охоты. Я упала на кровать и, глядя на качающийся горизонт, думала, где же мой Прайм? Наверное носится по всей Европе, уничтожая своих извечных врагов. Помнит ли он обо мне? Любит ли еще? Я не знала точно. Я уткнулась лицом в одеяло и заплакала, то ли от невозможности остановить убийства, которые творились за дверьми моей каюты, то ли от того, что желала Прайму скорее поубивать оборотней и вернуться ко мне.

Когда я вволю нарыдалась, то села к столу и нарисовала еще один портрет Прайма. На этот раз он смотрел на меня так, как только мог смотреть только он – задорно, немного лукаво, с любовью и озорством, с каким-то внутренним спокойствием, которого я ни у кого не встречала. Не знаю зачем, но я нарисовала его медальон, срисовав с моего. Я сняла его с шеи и положила на стол, водя пальчиком по ярко-красным камням. Этот медальон держал в руках Прайм, он возил его из эпохи в эпоху, из страны в страну и вот отдал мне. Я вспомнила, как он рассказывал о том, что дарил его каждому члену своего клана – детям, которых он создал лично. Наверное, это был привилегированный клан, ведь его создавал лично Прайм. И теперь я его часть. А ведь где-то по земле ходят и другие существа с такими же медальонами на груди. Я снова посмотрела на бумагу, словно ожидая ответа от него.

– Ну где же ты, любимый мой? – спросила я и с тоской посмотрела на него.

В дверь постучали, и я не сразу открыла. На пороге стоял доктор и заглядывал внутрь каюты.

– Можно я зайду? – спросил он и, не дождавшись разрешения, шагнул внутрь.

Он с осуждением посмотрел на мои заплаканные глаза, и его взгляд случайно упал на стол, на котором лежал портрет Прайма и мой медальон. Его глаза расширились, и он со страхом взглянул на меня. Я растерялась: что же его так испугало? Он знал Прайма? Не мог же простой рисунок так испугать его. Я поспешно спрятала листок с портретом в папку и схватила медальон, зажав его в ладони.

– Я слушаю вас, доктор.

В его глазах читались страх и подозрения, а я не знала, как себя вести – сделать вид, что ничего не заметила или спросить в чем дело? Я решила ничего не говорить, потому что обещала Прайму никому о нем не рассказывать и даже не упоминать в разговоре.

– Знаете, я зашел по просьбе капитана. Он просит прощения за варварство охраны, но знаете, лучше пусть они спустят свою агрессию на этих тварях, чем начнут бить морды друг другу. Это жизнь, дорогая моя, ничего не поделаешь…

Я горько вздохнула и кивнула головой.

– Я принес вам новую книгу для чтения. Прошу вас сегодня отказаться от утренней прогулки, потому что эти звери сейчас разделывают туши. Кровь везде… – он выжидающе посмотрел на меня.

– Доктор, благодарю вас. Я, пожалуй, посплю немного, потому что утро выдалось тяжелым. – Я покачала головой и немного наигранно зевнула.

– Ну, хорошо, но вечером жду вас у себя! – сказал он бодро, но глаза излучали тревогу. Интересно, почему? Он наверняка узнал Прайма или, может, считает мой рисунок непристойным?

Когда он ушел, я с облегчением выдохнула и закрыла дверь на засов. Снова одела медальон и легла на кровать, думая, что если доктор знает Прайма, то откуда?

Лежа на удобной кровати, я размышляла, перебирая в уме все варианты. Так и не найдя подходящего, неожиданно для себя я заснула. Сон был беспокойным, потому что я видела Прайма, который отбивается от десятков огромных волков и побеждает их ценой неимоверных усилий. С немым бессилием я смотрела, как с глухой болью заживают его раны на плечах, шее и ладонях. Он устало стоял, опустив голову и ждал, когда же исцеление закончится. Вокруг него лежали тела поверженных врагов, а в его глазах читалась такая усталость, что мне стало стыдно – я подозреваю его в равнодушии ко мне, а стоило бы подумать о том, что ему намного труднее!

Дни сменялись днями, становясь все однообразнее. К концу путешествия доктор Роберто освоил арбалет, я прочитала три книги, погода стала мерзкой донельзя и еще я выучила все возможные портовые ругательства на четырех разных языках. Как бы гобелены не прикрывали звуки, доносящиеся с палубы, но когда мичман орет на провинившегося матроса, трудно не услышать его цветастую лексику.

Я даже стала разбираться в проститутках – матросы могла часами обсуждать кто из них лучше, где дешевле, а какие из них экзотичнее. Вчера мнения разделились снова – «высокое» общество не могло решить, какие лучше – парижанки или миланки. Дискуссия достигла апогея, когда матрос Смит разбил бутылку на голове своего соперника, и мичман мощными оплеухами поставил жирную точку в споре. Он довольно фигурально объявил, что сдаст обоих в ближайший бордель, чтобы они на собственном опыте могли познать прелести этой профессии. В общем, дни шли, и в моем альбоме появилась еще пара рисунков Прайма, а доктор Робертс разрешил ассистировать ему, когда он вправлял вывих руки, который получил бедный Мусса, взбираясь по веревочной лестнице.

Матросы, увидев, как я метко стреляю чаек, преисполнились ко мне уважением и обходили стороной, тем более, что я проводила почти что все свое время с доктором или капитаном. Доктор Робертс мог часами рассказывать про свои путешествия, и его истории никогда не кончались – из одной он плавно переходил в другую. Днем я либо читала, либо рисовала, а вечером после прогулки по палубе слушала истории доктора. Мне он казался бесконечным источником знаний, и однажды я решила задать вопрос, который давно меня интересовал.

Когда мы вышли из французского порта Булоньсюр-Мер, капитан и доктор устроили шикарный ужин, состоящий исключительно из французских блюд. Вино было просто прекрасным, я еще раз со стыдом подумала, какую же кислятину предлагал людям наш виноградник в Калелье.