Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ) - Радов Константин М.

Обочь желоба, по целине, цепляясь за что ни попадя, ребята съезжают вниз на задницах, дабы помочь товарищу; только он уже и сам справился. Выбрался из сугроба, поднялся на ноги, отрясает снег. Слава Всевышнему, вроде бы цел! Когда я осторожно, по тропке с веревочным поручнем и вырубленными в самых крутых местах ступенями, спускаюсь под гору, там все стоят кружком около сломанной машины. У наездника поперек лба царапина, длинная и сочащаяся кровью, на щеках — дорожки от слез.

— Больно?

— Да не-е… Машину жалко. Моя вина, ошибся! Надо бы сразу, как стал подниматься, веревки чуть отдать…

— Все ошибаются. Не плачь, пороть не буду.

— А мне все равно, будете или нет!

— Ладно тебе. Машину починим. В какую меру следует шкоты и брасы тянуть, заранее угадать невозможно, так что вины твоей здесь не вижу. Думаю, следующая попытка окажется удачнее.

— Еще разгону не хватило. Чую, крылья воздух забрали — а желоб-то уже и кончился… Вот и стал изо всей силы нос задирать, чтобы все-таки взлететь… Повыше бы склон, хоть немного…

— Где ж его взять, когда на тысячу верст окрест гор настоящих нету и в помине?! Хотя ладно, пять сажен добавим.

Пока чинили сломанное крыло (точнее, делали новое на его место), все те же крестьяне выстроили на макушке Телятиной пятисаженный помост, наподобие детских потешных горок, какие делаются на святки для забавы, — только размером поболее. Желоб еще наморозили и выгладили нарочно для сего придуманною волокушей, кою тягали на веревке вверх и вниз. Вообще, затея с летучей машиной началась трудами десятка отроков, избывающих зимнюю скуку и безделье, но постепенно втянула в свою орбиту чуть не всех оставшихся в селе работников, а серебро из моего кармана, напротив, потянула наружу. Мелочь, конечно; только я привык вкладывать средства таким образом, чтобы отдача многократно превосходила затраты. Что за польза будет от сей игрушки, весьма занимало крестьян. В отличие от далматинских жителей, не дождавшихся объяснений от чужеземного графа, своих мужиков оставить без разумной интерпретации было бы как-то неуважительно.

Только не смейся, любезный читатель. Разумеется, девяносто девять помещиков из ста сочли бы ниже своего достоинства давать отчет «чумазой деревенщине»; но у меня в имениях, как тут уже говорилось, иные порядки. Кнут на крепостных людей, конечно, есть: совсем без этого, к сожалению, не обойдешься; но употребляется он в редких, даже исключительных случаях. Скажем, для наказания преступников, когда тяжесть деяния несоразмерна плахе или каторге. Обыкновенные средства побуждения к нужным владельцу действиям — деньги, деньги и еще раз деньги. Не столько в простейшем смысле найма или подряда, сколько в открытии для крестьян доходных промыслов, приносящих выгоду также и мне. Вот, к примеру, гвоздильное ремесло. Моя доля образуется от продаж за границей, где цены гораздо выше российских, а не от выжимания копеек при закупке. Или, допустим, лесопильный промысел… Но я отвлекся, об этом — в другой раз. В общем, очень многое держится на репутации графа Читтанова, как изобретательного и ловкого дельца, способного заработать миллионы даже там, где другие совсем никаких возможностей не видят. Причем не только для себя заработать — но и поделиться справедливым образом с теми, кто ему в этом деле поможет. А неугодные или непокорные рассчитывать на участие не вправе.

Так вот, представьте: ежели сказать крестьянам, что «их сиятельство» затеял дело, не преследующее никакой выгоды, они сначала не поверят, а потом, когда все же убедятся, плюнут и скажут, что старик выжил из ума. И начнут выискивать, как бы отношения с хозяином переменить ему в убыток, а себе на пользу. Мне это надо?! Поэтому на вопросы Мелентия, что за хреновину делают ребята и какая с нее корысть, прямо отвечал: бесполезная вещь, чисто для забавы. Кого забавлять? Сам догадайся. И улыбался с ехидцей. Догадаться-то и впрямь нетрудно!

Вот и пошли по деревне шепотки: мол, глупо, конечно, тратить на игрушки этакую прорву полотна, да только сею птицей саму государыню будут тешить! Наиболее злоязычные (и не слыхавшие, по деревенской темноте, о Тайной канцелярии, а потому излишне бесстрашные) рассуждали: дескать, она хоть и помазанница, но все же баба — стало быть, дура. А граф хитер, аки змий-искуситель и этой дуростью бабьей намерен каким-то образом воспользоваться. Уж понятно, что себе не во вред!

Меж моих слуг довольно давно завелся человечек, отписывающий о каждом шаге хозяина Александру Ивановичу Шувалову. А он обо всем важном обязан сообщать императрице. При этом утаить что-либо… Коли не доложит Шувалов — доложат Бестужев или Воронцов, и какой тогда вид будет иметь мой дражайший тезка при следующей встрече с государынею?! Все, что желаешь довести до сведения канцлера, достаточно изложить в письме, отправленном кому угодно обыкновенною почтой. Вице-канцлер и стоящий за ним «молодой двор» столь обширной паутины раскинуть не успели, однако кое-какие сведения стекаются, несомненно, и к ним. Теперь вообразите: все три враждующих партии, соревнуясь между собою, учнут доносить Ее Величеству о новых и невероятных делах графа Читтанова — как водится, безбожно перевирая подлинные известия из моей деревни. Чем ответит Лизавета Петровна?

Враждебных чувств ко мне она не питает. Уступила давлению шляхетства… Ну, при такой всеобщей ажитации — сие, пожалуй, от нее не зависело. Пришлось уступить, дабы собственный трон не зашатался. За полгода дворянская ненависть, разумеется, совсем не прошла — но, я надеюсь, сильно остыла. Врагам моим при дворе их кратковременное торжество не принесло счастья: на другой же день они с удвоенной яростью схватились между собою, и кое-кто вскоре начал задумываться, не лучше ли будет отправленного в деревню графа как-нибудь в столицу вернуть.

А жизнь во дворце — скучна невыносимо! Балы, танцы, застолья радуют душу после тяжелых долговременных трудов, как бывало при отце государыни; каждодневные же праздники скоро надоедают и обращаются в унылую повинность. В затхлой придворной атмосфере любая свежая новость, даже сплетня, привлекает внимание неизъяснимое. И тут, представьте, глава Тайной канцелярии расскажет, что у Читтанова в деревне люди по воздуху летают… Да еще, что придумано такое чудо нарочно для Ея Величества потехи! Женское любопытство, это, знаете ли, в некотором роде стихия. Праматерь Ева из-за него такого натворила… Словом, возвращение мое в ближний круг при сем обороте произойдет неминуемо и очень быстро.

Так что, был резон торопить работников, сколь возможно. Семка Крутиков сам трудился, как каторжный, часов по шестнадцати в сутки, да и мальчишек гонял совсем не по-детски. От школы я их освободил, приказав учителю потом устроить для «птичьей команды» отдельные занятия.

Впридачу к удлинению ледяного желоба, нашлось средство ускорить разгон. Опорные салазки птицы заменили отдельными (вернее, отделяемыми) санями с окованными железом полозьями. В основание оных саней заложили десятипудовую доску литого свинца. Хоть великий Галилей и установил независимость десцендитного стремления тел от их веса, сие справедливо лишь для случая, когда противление воздуха ничтожно мало. У нас же, при шестисаженном размахе крыльев, оно огромно: главная-то задача в том и состоит, чтоб заставить воздух держать всю конструкцию, вместе с человеком. Разумеется, без свинцового груза.

На сей раз аппарат привязали тонким линьком за хвост к перекладине деревянной горки — чтобы никаких перекосов.

— Готов, Алексей?!

— Погодите, разберусь со шкотами. Скажу, когда пускать.

Натянулись бечевки, оканчивающиеся петлями в руках наездника. Полотняный хвост чуть пошевелился, повинуясь: вверх-вниз, вправо-влево, с поворотом… Теперь проверить растяжки, связывающие низ корзины с крыльями, примерно на трети длины оных: они тоже бегучие и привязаны к стременам на ногах. Позволяют перемещать центр тяжести вбок и управлять, таким образом, креном… Эх, маловато у человека конечностей, еще бы пару…