Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ) - Радов Константин М.

Неблагоприятное отношение вельмож к моим увещеваниям, разумеется, можно было предполагать, однако степень враждебности превзошла всякую меру. Ох, что началось! Среди сенаторов большая часть хоть, может, и не хватает звезд с небес, но все же люди разумные и опытные. А тут… Куда их разум делся, воистину одному Богу известно! Как бык на красную тряпку, так наши государственные мужи взъярились на высказанные мной идеи. И на меня, вместе с ними. Упреки в потворстве бунтовщикам — еще самое легкое, что довелось услышать. Дабы пригасить всеобщее возмущение, пояснил, что речь не о помещичьих крестьянах, а исключительно о заводских. Мол, российское благородное шляхетство, самим Всевышним призванное повелевать, обращается со своими рабами умеренно и человечно, а вот промышленники, только вчера поднявшиеся из мужиков, надлежащего опыта лишены и должны быть поставлены под благодетельный присмотр государства. Напрасные старания! Любая урезка прав господина воспринималось коллегами по Сенату, как покушение на богоданные основы мироздания. Все мои предложения отвергли напрочь. Бригадира Хомякова предали военному суду за слабость и нерешительность, вместо него послали генерал-майора Опочинина с большим корпусом и предписанием действовать без пощады. Посыпались доносы, в том числе на высочайшее имя: в спокойную пору мои доводы о необходимости уступок простому народу воспринимались как безобидное стариковское чудачество; теперь те же самые соображения вдруг обратились в опасные противогосударственные инсинуации. Попасть на личную аудиенцию к Ее Величеству не вышло: Лизавета Петровна изволила делить свое время между балами и молитвами, уклоняясь от неприятных положений. Ваня Шувалов, на словах выражавший дружбу и обещавший всемерное содействие, на деле не помог ничем, смущенно отводя взор при встречах. Наконец, в компанейский гостевой дом (собственного жилища в Санкт-Петербурге я так и не сподобился завести) явился старший дядюшка сего премилого красавца и со всею доступной ему вежливостью попросил не сеять раздор в народе. Лучше всего — отбыть в деревню.

— Любезный друг. Это Ваше собственное пожелание, или Высочайшая воля?

Глава Тайной Канцелярии достал из-за обшлага аккуратно сложенную записку на александрийской бумаге, запечатанную розовою облаткой. Так дамы высшего света заклеивают любовные письма. Развернул — да, Ее почерк. Собственноручное послание, знак самого наивысшего уважения! «Дорогой Александр Иванович…» Так, вот оно, главное. «Нездоровый столичный климат Вам явно вреден. Искренне надеюсь, что отдых в имении поможет восстановить силы, потраченные в беспрестанных трудах на благо отечества…»

С императором еще можно бывает спорить. С императрицей… Кому доводилось спорить с бабами, хотя бы с собственной женою, пусть скажет: много ли пользы из сего выходит?

Часть 17. Новая опала и новое увлечение (1752–1755)

СЕЛЬСКИЕ ДОСУГИ

Нельзя не заметить, что легкая расслабленность государственных мышц, охватившая империю при нынешней государыне, имеет не одни лишь дурные стороны. По крайней мере, нравы в России сильно смягчились. Никакого сравнения с порядками, царившими при грубой, мужиковатой Анне, тем паче — при непреклонно-суровом Петре. В наше время, если надо отпихнуть неугодного вельможу от руля государства, сие делается с любезной улыбкой и чуть ли не под видом дружеского объятия. Впрочем, готов допустить, что изысканными манерами и крайней деликатностью, явленными властью при наложении очередной опалы, я обязан по преимуществу военной своей репутации и трепету обитателей Востока перед грозным Шайтан-пашою. Пугало на султана — вещь необходимо нужная в хозяйстве; в любой момент может понадобиться.

Так что, в глазах непосвященных, ни малейших признаков ссылки мой отъезд вовсе не имел. Ну, поехал старик в деревню отдохнуть… Ну, поругался с кем-то перед этим… Ничего удивительного, что здоровье поправки запросило: сердиться вообще вредно, особенно же — в преклонные года. Желчь разольется, никакие доктора не помогут!

Село Бекташево сильно разрослось со дней предыдущей царской немилости (в благополучные времена посещать его досуга не находилось). Вдоль главной улицы разбогатевшие на лесопильном промысле мужики таких теремов понастроили, что боярам прошлого века впору. На нынешний вкус, конечно, бедновато: внуки тех бояр презирают дедовский образ жизни. Им подавай дворец по проекту французского архитектора, да с регулярным парком, статуями и фонтанами. А то устроишь бал, пригласишь персон этак сотню, и где их принимать?! Чем удивлять и вгонять в безнадежную зависть? Я, впрочем, ничего подобного не имел в планах и охотно согласился на предложение Мелентия Антипова, одного из столпов сельского общества, пожить в его свежепостроенном, но еще не заселенном доме. Большой свиты с собой в имение не потащил: три секретаря для деловой переписки, полдюжины слуг и помощников… Зачем мне больше? Разместился с удобством и простором. Выйдешь на широкий балкон при светелке — такие открываются дали, что дух захватывает! Налево тянутся изумрудной полосою заливные луга, серебристою змейкой мелькает кое-где смирная в эту пору речка. Направо — за поясом сжатых, по осени, полей темнеет бор, мимо коего сей поток несет свои чистые, хотя чуть желтоватые от болотной ржави воды. По первому взгляду странно показалось: отчего лес вдали будто раскрашен полосами в две краски? Оказалось, моя работа! Просто забыл, за давностию лет.

— Ваше Сиятельство, когда еще при государе Петре Алексеевиче изволили распоряжаться, — почтительно напомнил Мелентий, — привезли землемера и велели в Чернореченском бору наметить полосы, числом сто и шириною по сорок сажен, дабы каждый год сводить по одной. Я-то еще мальчонкой бегал сопливым, а батюшка мой покойный Егор Иваныч в старостах у Вашей Милости служил, так что все эти дела через него совершались. Народ, помню, дивился, что новый хозяин аж на целый век вперед рассчитывает, чтобы внукам и правнукам хватило.

Вот теперь вспомнил. И впрямь, было такое. Вырубку приказал вести не сплошь, а через ряд, для лучшего возобновления леса; однако натура внесла в мой план свои поправки. На широкие просеки в старом ельнике ветер нанес легкокрылых березовых семян, так что молодые елочки оказались под сплошным лиственным пологом, терпеливо дожидаясь неблизкого часа, когда белоствольные красавицы вырастут, состарятся, падут и обратятся в труху. В осеннюю пору с птичьего полета (или с холма, на каком стоит Бекташево, подобно большинству северных русских сел) взору открывается восьмиверстный лесной массив, расчерченный словно по линейке. Если на Луне, как считают иные ученые, есть разумные существа (и если они умеют делать телескопы), вполне возможно изобразить надпись, которую они смогут прочесть. Хотя начертание оной займет, по меньшей мере, лет двадцать…

Не знаю, как там насчет предполагаемых иномирных жителей, а бекташевцы, особенно ребятишки, отнеслись к моей системе снятия лесного урожая с полным одобрением, некоторые — прямо восторженно. Темнохвойные чащи — довольно угрюмое и бедное жизнью место. Напротив, опушка — светла, радостна, щедро дарит пришельцев грибами, ягодами и всевозможною дичью. А тут весь огромный лес взяли, да и превратили в сплошную почти опушку! Летняя страда миновала; для первых морозцев, когда русские дороги обратятся в твердь и станут проезжими, а мужики разойдутся на промыслы, время еще не пришло. По известной поговорке, у крестьян оставался час и для потехи. А у меня? Чтение почты и диктовка писем отнюдь не заполняли весь досуг. Конные и пешие прогулки по окрестностям тоже скоро наскучили. Дабы избыть праздность, начал составлять мемуары. Озирая мысленным взором картины прошлого, мучил себя вопросом: сумел ли я хоть что-то изменить в мире? Ну, турок побил… Несколько раз, крепко. Без меня бы так не вышло. Но прочен ли сей успех? Вот помру — непременно полезут магометане искать реванша, возвращать потерянное. Право плавания через проливы султан и вовсе в любой момент отобрать может, одним своим фирманом, коль не убоится войны. Этот сюжет пока еще далеко не окончен.