Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ) - Радов Константин М.

А началось — с непокорства заводских крестьян. Не моих: демидовских. У покойного Акинфия был младший брат, Никита Никитич. Обойденный при разделе наследства, он упрямо стремился догнать первенца в фамильном ремесле, расширял дело с чрезвычайной быстротою и частенько возмещал недостаток денежных средств для строительства новых заводов, безбожно урезая плату работникам. Незадолго до того, купил он у князя Репнина большое имение в Обоянском уезде. Крестьяне, весьма наслышанные о деловых обычаях знаменитого промышленника, встретили явившихся утвердить их за новым владельцем служителей Вотчинной коллегии на границе владения, полуторатысячной толпою с дубьем и рогатинами. Мол, без кровопролития не покоримся: умрем, но под Демидова не пойдем! Испуганное начальство продажу имения отменило. Дало слабину — и тем открыло ящик Пандоры. Желающих освободиться от заводской неволи явилось множество. Под Малоярославцем, на парусной и бумажной фабрике коллежского асессора Гончарова, работники не только явили непокорство, но и составили настоящий воинский отряд, разбили посланную на их усмирение команду, отняли у нее пушки… Лишь бригадир Хомяков с тремя полками смог затушить разгоревшийся бунт. Прежде, чем разобрались с гончаровскими мастеровыми, восстала Ромодановская волость Калужской провинции, купленная все тем же Никитой-младшим и его сыном Евдокимом у графа Головкина. Беглый солдат, знающий правильную службу, обучил мужиков строю. Даже и не одних мужиков: бабы и девицы, в изрядном числе, облачились в мужское платье и тоже взялись за оружие. Вообразите, по сей детали, степень ожесточения. Полковник Олиц, с целым батальоном в пятьсот человек, оказался этими фуриями разгромлен и взят в плен. Два офицера и три десятка нижних чинов убито и умерло от ран; потери противной стороны, значительно сие превзошедшие, ничуть не устрашили крестьян. Хомяков, победитель при Малоярославце, отправлен был на ромодановцев со своею бригадой — но в этот раз не преуспел. Сжег несколько деревень и захватил бунтовщиков человек двести, однако большая часть разбежалась и составила многочисленные вооруженные шайки, кои по всей округе ни прохода, ни проезда не давали. Дело пришло в Сенат. Будь я помоложе, точно предпочел бы смолчать или больным сказаться…

Только у старости — свои права. Старикам терять нечего. Жизнь прожита, будущего нет все равно. Погибнуть в бою счастья не выпало. Одна осталась радость: говорить людям правду в глаза. Не всю, конечно, а то не поглядят и на седины, загонят на Соловки, как Толстого; и все же предел дозволенного с возрастом заметно отодвигается.

— Господа сенаторы; я большею частью согласен с высказанными тут мнениями о непростительной слабости действий бригадира Хомякова и особенно — Вотчинной коллегии, подавшей крепостным людям ложную надежду улучшить свою участь путем непокорства и бунта. Возмущение в Калужской провинции, так или иначе, придется давить силой. Теперь уже никуда не деться, к сожалению. Государство погибнет, ежели начнет в подобных случаях уступать.

Сделал паузу, оглядел высокое собрание. Не клюнули. Смотрят, как сычи. Ждут, когда перейду от разумных речей к неизбежной крамоле. Ну… Правильно, в общем-то ждут…

— Тем не менее, подлинные военные действия, с употреблением артиллерии, выжиганием селений и убиением изрядного числа поселян в самой, что ни есть, коренной России — тоже не во благо империи. Я в турецкой-то земле не велел зря народ разорять. А тут свои.

— Значит, мятежники Вам свои, Александр Иванович? — Князь Одоевский, бывший президент Вотчинной коллегии, бросился оборонять угрожаемые, по его разумению, позиции. — Свои они, доколе покорны. А бунтовщики — опасней турок! И чем ближе к средине государства, тем опасней. Нельзя давать пощады внутреннему врагу!

— Да я, Иван Васильевич, о другом. О том, как не делать верноподданных врагами, и не доводить оных до бунта. Вы рапорт Хомякова изволили прочесть? Что ему супротивники перед боем кричали? Мол, мы Ея Императорскому Величеству не противимся, а от Демидова смерть себе видим и в руки к нему нейдем.

— Ложь сие! Кто закону, от монаршей особы исходящему, враждебен — тот против Государыни Императрицы себя ставит!

— Давайте не будем спешить с окончательным приговором. Я сам, как всем здесь известно, заводчик. Больше тридцати лет веду крупные промыслы, с тысячами работников, как наемных, так и крепостных, и за все это время не имел среди них случаев непокорства, с коими не могла бы справиться заводская стража. Часто и до стражи не доходит: объявится смутьян, мастеровые бока ему намнут — да никому и не скажут. Палить же по своим…

Обер-прокурор Бахметев, в далекой юности мой однополчанин-семеновец, усмехнулся:

— А на Перекопе в семьсот тринадцатом году? Картечью по взбунтовавшимся солдатам?

— Ну, это, Иван Иванович, совсем непохожий случай. Там других способов не было. И времени: либо сей секунд войско в чувство привести, либо оно превратится в неуправляемую толпу и погибнет под татарскими саблями. Кстати, господа, сие может служить подтверждением, что при действительной необходимости у меня тоже за картечью дело не станет. Однако нынешняя оказия — иного рода. Наведите справки: у Никиты Никитича работникам сплошь и рядом не платят совсем ничего. Бывает, еще должны за прокорм остаются. А пашню-то пахать времени нету, стало быть, и хлеба своего нет! Семью как содержать?! Ладно, у кого есть помощники, умеющие без набольшего с хозяйством сладить. А если семеро по лавкам, да мал мала меньше? Подлинно, голодную смерть себе увидишь, а заодно — детям своим. Оттого и бабы взялись за оружие, что при таком порядке детям спасения нет. Можно кормиться подаянием, ходить «в кусочки», но не тогда, когда бедствует, считайте, вся волость.

Тайный советник Голицын, сын покойного князя Дмитрия Михайловича, возразил:

— Мастеровые на Брынских и Дугненских заводах другое показывают и говорят, что всем довольны.

— Так ведь, Алексей Дмитриевич, мастеровой мастеровому рознь! На любом железном заводе найдутся такие служители, которых обижать — себе дороже. Без них дело развалится, а коли недовольны будут — пойдет вкривь и вкось. Этим заводчик платит щедро, каким бы скупердяем он ни был. Есть и те, которые боятся против хозяина свидетельствовать. Стоило бы озаботиться вопросом о вине статского советника Демидова в доведении своих людей до бунта и подумать на будущее о законодательном определении крестьянских повинностей в отношении владельцев.

Одоевский злобно ощерился:

— Ежели наказывать помещиков за то, что их крепостные люди бунтуют, мужичье совсем страх потеряет. Сии канальи могут содержаться в повиновении лишь неуклонною строгостью и угрозой безотменной кары. Сами же, Ваше Высокопревосходительство, изволили заметить, что слабость — путь к погибели государства!

— Дражайший Иван Васильевич, искусство править людьми не сводится к виртуозному владению кнутом. Вот, извольте послушать, что писал император Антонин Пий одному вельможе, пенявшему на рабское непокорство:

«Не одним только проявлением власти должно обеспечивать послушание рабов, но и умеренным с ними обращением, давая им все что нужно, и не требуя от них ничего, превышающего их силы. В том, что касается их повинностей, надо поступать с ними по справедливости, соблюдая меру, если ты хочешь легко преодолеть их наклонность к непослушанию. Не надо быть слишком скупым на расходы для них, не надо прибегать к мерам жестоким, потому что в случае волнений среди рабов проконсулу придется вмешаться и, согласно данному ему полномочию, отнять у тебя рабов».

Я закрыл записную книжку и продолжил:

— Ежели языческий государь шестнадцать веков тому назад рассуждал столь разумно и человеколюбиво, то кольми паче мы с вами, именующие себя христианами, должны милосерднее с братьями во Христе обходиться! И где проконсулы наши, готовые унять безрассудную алчность рабовладельцев?! Единственный способ предупредить новые восстания заключается в искренней заботе о правде и справедливости для простого народа.