Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5 (СИ) - Радов Константин М.

— Н-ну… Если Вы, господин граф, ручаетесь… Тогда пусть летит!

— Дозвольте послать за священником Троицкой церкви, дабы освятил машину и благословил самого летуна. Почитаю сие необходимо нужным. И прошу великодушно меня простить: механизм требует внимания.

Пока местный батюшка, подобрав полы наилучшей праздничной рясы, пробирался между куч оставленного ночной работою хлама, я бесцеремонно повернулся к императорскому величеству спиной, чтобы собственными руками проверить натяжение управляющих шкотов, легкость хода блоков и свободу поворотов длинного, как у сороки, хвоста. Убедившись в исправности, обернулся:

— Приступайте, отче. Чин освящения колесницы будет к месту, лишь перемените освящаемый предмет на «птицу». Алеша, встань рядом. Не суетись: главное сейчас — слушать.

Умный поп еще накануне разведал, к чему делаются столь обширные приготовления, и не заставил себя упрашивать. Под мерные взмахи курящегося ладаном кадила, поплыл над окрестностями звучный бас:

— …Господи Боже наш, мудростью украсивший человека и благим промыслом вся ко благу направляющий, ниспошли благословение Твое на птицу сию и Ангела Твоего к ней приставь…

Великое дело ритуал. Только что парень был взбудоражен до грани безумия, и вот подходит под благословение — спокойный, умиротворенный… То, что надо! Делаю знак рукою: машину, закрепленную на санях, в мгновение ока втаскивают на помост. Блестят заиндевелым железом острые полозья.

— Алексей, лезь в корзину. Тулупчик сбрось, мешать будет. Уселся? Проверь поводья и стремена.

Примерно с минуту сверху доносится лишь сосредоточенное сопение. Потом поочередно натягиваются шелковые шнурки, отклоняется в разные стороны хвост и слегка шевелятся длинные чаячьи крылья. Красиво… Но если будет неудача — впору такой шнурок на себя примерить, как бывало у турок в старину. Нет хуже, чем зависеть от недоученного, кое-как натасканного сопляка! Главное, не выказать и не передать ему сейчас своего настроения, иначе уж точно все пропало. Забираюсь тоже наверх.

— Все ли хорошо?

— Стремена по-разному чувствую. Правое бы подтянуть.

Останавливаю взглядом готового спорить Семена Крутикова:

— Подтяни, Сема. Сколько скажет.

Секретарь, дуя на стынущие пальцы, распускает и перевязывает довольно-таки тугой морской узел. Императрица внизу ждет. Ждут сенаторы, генералы, камергеры… Ёжатся, переступают ногами: февральское солнышко, хоть и светит уже по-весеннему, ни шиша покамест не греет. Морозец весьма чувствительный. Я тоже жду. А парнишка-то мой без шубы, в одной меховой душегрейке!

— Не замерз?

— Нет.

Лицо Алеши ангельски спокойно, взгляд рассеян. Из-под шелкового крыла выползает измученный Семен:

— Проверь. Так лучше?

Тот слегка шевелит ногами:

— Лишку перетянул. Отдай назад маленько.

Подтверждаю легким кивком распоряжение. Сейчас не я главный. Главным бывает тот, от кого все зависит. Надо ему внутри себя приготовиться — пускай тянет время, Бог с ним. И даже если юный засранец просто тешится минутным всемогуществом, заставя мерзнуть всю верхушку империи, с государынею во главе — он в своем праве. Пока Елизавета терпит…

— Вот теперь правильно. Александр Иваныч, я готов!

Спускаюсь к императрице:

— Ваше Величество, позволите?

— Давно пора, заждались!

— Соблаговолите дать знак, махнув платочком.

С поклоном подаю шелковый квадрат, из обрезков. Представляя некий прожект августейшему вниманию, весьма полезно бывает сделать царствующую особу не сторонним зрителем, а непосредственным участником действа. Петра Великого, так и втягивать не надо было: сам в любое дело встревал!

Семен с Демкой Нифонтовым, самым старательным из добровольных помощников, уже выкатили машину на уклон. Теперь ее держит лишь тонкий линь, привязанный к задней части санок. Взмах платка… Блеск ножа… С Богом!!!

Вполне представляю, как лихо приходится Алешке. Еще в деревне сам как-то раз съехал с разгонной горки… Без птички, на голых санях: просто для понимания. От скорости дух захватывает; проворство и точность в управлении нужны исключительные. Стук полозьев по неровностям льда, гул ветра в ушах — и любое неосторожное движение может выкинуть тебя из желоба, так, что костей не соберешь!

За перегибом склона, часть оного сверху не видна. Кажется, что машина устремилась вниз с быстротою необыкновенной, да прямо и ухнула в бездну! Государыня в ужасе прижала плат к устам, дабы не закричать: погибель юного храбреца показалась ей несомненной, — но через мгновение все увидели далеко внизу стремительную длиннокрылую тень, белую на белом, летящую над головами потрясенных, разинувших рты, зевак. Черт, не туда летящую! Отклонясь от направления разгона куда-то вбок! Деревья на берегу, сейчас вломится прямо в рощу! Не учел я, что вдоль реки подувает легонький норд-вест, а птички мои, в силу особенностей конструкции, самовольно приводятся к ветру…

Однако, нет — не зря, видно, попик ангелов припряг! Не подвел Алешка! С естественностью живой птицы, клонясь поочередно то на одно, то на другое крыло, машина выписала в воздухе гигантскую, в полверсты, литеру «S», обогнула все препятствия и плавненько прижалась к заснеженному москворецкому льду, лишь в самом конце крутанувшись и замерши хвостом вперед.

Неподобающее «Ура!» вырвалось из глоток моих юных помощников и покатилось, подхваченное гуляющим народом и оставленными для помощи солдатами, при молчаливом негодовании сановной императорской свиты… Дьявол, самое главное-то ребятам не втолковал! В присутствии коронованной особы никто да не дерзает выражать свой восторг, покуда Ее Величество сего не сделает! Царское слово всегда и по любому предмету первое. А так, благодаря сим деревенским невежам, я вновь оказываюсь, ежели не бунтовщиком, то, по меньшей мере, фрондером!

Государыня же молчала. Наконец, до простодушных селянских отроков стало доходить, что радость их преждевременна. Кто сам допер, кого пихнули локтем. Заткнулись на полуслове, уставились на царицу, как бараны….

— Ах, Александр Иванович, как же ты меня напугал! Больше так не делай, ради Христа! Разве можно верного слугу этакой опасности подвергать?!

Не сердится, это главное. С Анной бы такая дерзость не прошла. Елизавета же увидала, что там дети почти, и не стала взыскивать за невоспитанность и грубость манер. И даже… Даже соскочила с полуофициального тона на совсем приватный, употребляемый лишь с персонами ближнего круга, и то не при всяких обстоятельствах. Кто долго состоял при дворе, верхним чутьем улавливает, какое титулование и какая манера речи в данный момент времени уместны…

— Государыня-матушка, зрелище зато какое! А парнишке игры сии только в радость: вон он, выбрался из корзины, руками машет!

— Раздетый же совсем! Привезите-ка его сюда немедля, да в шубу закутайте, не то простынет!

Конные гвардейцы, сопровождавшие императорский кортеж, кинулись выполнять; подняли на гору и машину — но надеждам на скорое повторение полета не суждено было исполниться. У основания левого крыла зияла изрядная дыра, обрамленная рваными лохмотьями. Бамбуковая укосина треснула. Елизавета, узнав, что представление окончено, быстренько укатила к себе на Головинский двор обедать.

— Там, на льду, Ваше Сиятельство, — оправдывался Алеша, — я чуть на людей не налетел. Они, как зайцы, врассыпную… На грех, середь них затесалась баба с ведрами. Тяжелыми, зараза, дубовыми… Бросила прям у меня на пути: коромысло, будто копье, под крыло воткнулось! Велите сыскать!

— Зачем?

— А наказать?

— Это ей с нас причитается за испуг. Двугривенный, самое меньшее. Ладно, не до нее сейчас. Тебе что государыня сказала?

— Спросила, как зовут… И чей сын.

— Чей внук, не спрашивала?

— Так тайна ведь… А ежели спросит, что отвечать? Царице же врать нельзя, хоть она и добрая?

— Сам ей открою, коль уместно будет. Мы с тобой званы вечером… Угадай, куда?

— Неужто…

— Вот именно. Проси хоть Семена Крутикова, хоть иного кого, чтоб научили приличному поведению. Осрамишься — по гроб жизни сожалеть будешь!