Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

– И што ж ты узришь?

– Нет, не скажу!

– И пошто ж?

– Зверюга я лютый! Матрену свою и дочку не пожалел. Хосподь никогда не простит мне таково кощунства и душегубства!

Антип отшвырнул нож и понуро побрел обратно к стойбищу. Егорка недоуменно пожал плечами и последовал за ним. Обняв атамана, он плотоядно улыбнулся и, желая отвлечь Антипа от мрачных мыслей, вкрадчиво сказал:

– Щас я враз подниму те настроение, батько.

Проигнорировав молчание, он сдвинул шапку на затылок и уже громче объявил:

– Добра добыли – не счесть. Караван энтот не беден был.

Так и не дождавшись проявления Антипом хоть какого-то интереса к своим словам, Егорка несколько смутился, после чего быстро взял себя в руки и весело затараторил:

– А девок ихних, персиянок, почитай дюжину полонили. Одна краше другой! Сам эмир бухарский от зависти бы подох, тебя средь них увидя.

Антип остановился. Остановился и Егорка. Атаман медленно повернул голову и посмотрел на юношу так, что у него разом иссякло все красноречие, а язык прилип к нёбу. Он очень хорошо знал своего старшего товарища и умело угадывал почти все, что Антип собирался сделать. Видя в руке атамана нож, он безошибочно угадал, что тот не ударит им своего верного помощника, и только потому бравировал перед ним своей показной храбростью. Но в данный момент он прочел на лице Антипа свой приговор. А потому…

Но атаман не взял в руки оружия, хотя он был вне себя. Схватив Егорку за грудки, он принялся трясти его с такой силой, что у бедного парня едва голова не оторвалась от плеч. Но, чтобы не разозлить Антипа до крайности, он даже не пытался вырваться из его крепких рук.

– Ты… ты убыл ее, собака? – хрипел атаман. – Ты… ты…

– Побойся Хоспода, Антип, – оправдывался Егорка. – Я выполнил все точь-в-точь, как ты…

– Сказывай ешо раз, – потребовал атаман. – Сказывай все как на духу иль переломлю хребтину, эндак ветку сухую.

– Отчыпысь, Антип, – захныкал юноша. – Эдак весь дух из мя вытрясешь.

– Удавлю, коль учую, што брешешь мне про Матрену!

Отпустив парня, атаман с трудом унял овладевшую им ярость и убрал от искушения руки за спину. Антип боялся, что ударит парня прежде, чем тот откроет рот.

И тогда Егорка начал говорить. Он говорил все, что мог выдумать и вспомнить, все, что подсказывал инстинкт самосохранения и страх перед разъяренным Антипом.

– Кады по твоему указу мы помчались в погоню, то от Матрены и ейнова хахаля давно след простыл. Все округ обшарили, как ты велел, батько, но токо холмик могильный отыскали. Маленький такой. Видать, дочурка Матренина тово… Померла дитяко, значится!

– Пошел вон. – Атаман оттолкнул юношу от себя и обхватил голову руками. – Энто я сгубил дитятко! Што ж мя Хосподь не покарал тады? Пошто не прибил мя эвон пса шелудивого? – И он заревел, сердито всхлипывая.

Oт сильного волнения, до конца не сознавая всего значения происходящего, Егорка со злой радостью слушал причитания грозного Антипа. Глаза у него блестели, лицо побагровело, но вдруг он вздрогнул и побледнел. Атаман ухватил его за горло и, тяжело дыша, прохрипел:

– Ты пошто помешал мне?

Егорка побледнел eщe больше.

– Ты пошто Матрену не возвернул, Каин? – взревел Антип, теряя над собой шаткий контроль. Он сдавил горло парня, как тисками, и у того сразу же перехватило дыхание. – Сознайся, ты же не убыл ее, мою Матрену? – кричал он, скаля зубы. – Она же жива, слышь, каналья?

У Егорки, казалось, глаза готовы были выскочить из орбит, он стоял бледный, как вросший в землю столб, нервно теребя руками сорванную с головы шапку.

– Тьфу, проклятье, – зло сплюнул Антип. – Штоб те, недоносок, пусто было!

Со стороны степи до слуха пирующих в лесу разбойников понеслись такие страшные вопли, что у них, бывалых вояк, кровь застыла. Душераздирающие крики, дикие стоны и равномерные удары сопровождались диким хохотом терявшего рассудок атамана.

18

Тимоху обнаружили быстро, как и предсказывала Мариула. Он крепко спал на тропе у подножия горы, на которой расположилось поселение кулугуров. Мужики бережно взяли его на руки, занесли на гору и, уложив на ложе в родительской землянке, пятясь и шепча молитвы, вышли.

Тимоха проснулся. Голова кружилась, глаза застилал туман, хотелось кричать от злости, хотелось кого-нибудь задушить, но, объятый страхом, он не смел и пошевелиться. Кто-то осторожно присел у изголовья. Тимоха открыл глаза и провел рукой по лбу. Увидев, что он снова под отчим кровом, услышав ласковую речь матери, он вскочил и бросился ей в ноги. Но Марья быстро встала и поспешила вон из землянки, оставляя обескураженного сына одного. Тимоха даже не попытался остановить женщину, лишь зло плюнул ей вслед и шепотом послал проклятье.

В крохотной печи горел огонь. Красноватые отблески, проникая сквозь щели, мерцали на низком потолке землянки и бросали на постель изменчивый свет. Тимоха лежал на боку, уставившись на огонь, словно видел в нем отражение своей души. Тело его отдыхало, но душа горела. Спать не хотелось. Порой он резко поднимал голову и устремлял взгляд к двери, словно прислушивался к чему-то, и снова смотрел в огонь. Лицо его подергивалось. Что с ним, о чем он размышлял? Можно ли в нескольких словах передать сотню мыслей и желаний, которые кипели в этой необузданной, самолюбивой и трусливой душе? Он не мог вспомнить происшедшие с ним события, поэтому сердце сжималось от страха. Затем страх отступил, и душа загорелась страстным желанием отомстить всем людям. Только вот за что и почему?

Все эти чувства смешались в нем; так порою в степи буйные ветры, встретившись, кружатся в бешеном вихре. Разум молчит – кровь беснуется! А в оконце землянки, точно черное чудовище, заглядывала темная ночь, насмехаясь над мучившей Тимоху тревогой.

И вдруг он понял, что узнал про себя все. Он обрел-таки почву под ногами, но она оказалась слишком зыбкой. Самое страшное заключалось в том, что Тимоха перестал чувствовать себя человеком. Он не знал, кто он. Чудовище, демон или кто-то еще. Но он знал, что любому, к кому прикоснется, причиняет лишь боль и страдание.

Да, это верно. Он причиняет боль всякому, с кем встречается. Нюра – она относилась к нему как к брату. Девушка, которую он мог бы полюбить и, возможно, уже полюбил. Но любить может только человек, а не он. Отца он убил с каким-то сатанинским наслаждением. Сгинул в