Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

– Ты могешь зарубить меня, – осмелел немного Тимоха, увидев, что угроза расправы с ним миновала. – Я болен. Ежели имешь што супротив меня, угомонись и обожди, покудова я смогу здраво мыслить. Думатся, я смогу апосля обсказать…

– Што обсказать ты хошь?! Сатана! – Мариула вдруг устрашающе захохотала. – Ты ешо желашь задержаться в энтом доме?

– А што, изгоните меня за порог? На мороз лютый? К волкам в лапы? – Тимоха с трудом сглотнул слюну и привычно захныкал, желая вызвать жалость у окружающих. – Аль не люди вы, Хосподи? Аль возьмете так вота и вышвырните мя за дверь, на смертушку лютую обрекая?

Не увидев в глазах присутствующих и тени сострадания, он бросил колкий взгляд на притихшего Степку. В глазах Тимохи мелькнула нерешительность, он быстро отвернулся и, замолчав, рассеянно уставился в пол.

– Што теперя с ним делать будем? – погладив бороду, спросил старец. – Этот безбожник, прибери ево халера, тотчас всем об нас и обскажет.

– Не обскажет, – уверенно заявила Мариула и, подойдя к стоявшему в углу огромному сундуку, открыла крышку.

Ощущая на себе взгляды присутствующих в доме мужчин, девушка отыскала среди множества склянок пузырек с мутной масляной жидкостью и с торжествующим видом поставила его на скамейку. Никифор, Тимоха и даже Андрон сопровождали все ее действия полными недоумения взглядами.

Покосившись на негодяя, который глаз не сводил с нее, Мариула злорадно усмехнулась и принялась отсчитывать капли в чашку. «Одна, две, три, – четко фиксировал мозг каждую каплю, – четыре, пять, шесть, семь, восемь…» Всего должно быть сорок. Уже сорок первая капля могла превратить приготовляемый раствор в смертоносную жидкость. А вот ровно сорок…

Девушка вновь покосилась на Тимоху и уже открыто улыбнулась. Мариула видела насквозь его трусливую душонку и удивилась, как она вообще могла бояться появления в доме этого мерзавца.

Как только сороковая капля растворилась в чашке с водой, Мариула быстро убрала пузырек, борясь с искушением. Умерщвлять негодяя пока было рано. Его час близок, но он еще не настал. Смерть поджидает Тимоху на своем посту и следует за ним по пятам. И ей не суждено обагрить руки кровью этого выродка и отцеубийцы.

– На-ка вот, выпей. – Девушка протянула ему крынку и уверенно посмотрела в бегающие глаза.

– Н-нет. – Тимоха отчаянно замотал головой и выбросил вперед обе руки, стараясь выбить крынку из рук Мариулы. – Я… я жить хочу… Жи-и-и-и-ить!

Ожидая подобного выпада, девушка отвела чашку в сторону, после чего уже ближе поднесла ее к лицу негодяя:

– Пей!!!

Сжигаемый ужасом Тимоха вскочил и бросился к двери. Но, натолкнувшись на мощную грудь вовремя подоспевшего Никифора, попятился и упал на колени:

– Отпустите меня, люди добрые! Клянусь Хосподом…

– Цыц, – крикнула Мариула и тигрицей ринулась к нему. – Испей по-хорошему или прямо щас сдохнешь у ног моих!

– Не-е-ет, – зарыдал Тимоха и повалился на пол. – Жить… жить я хочу, гады-ы-ы!..

Девушка хладнокровно переступила через ползающее у ее ног тело негодяя и, нахмурившись, посмотрела на замершего у двери казака:

– Возьми пистоль, Никифор. Ежели этот бес безрогий и щас откажется от питья, вышиби ево мозги пулей!

Услышав страшные слова, прозвучавшие из уст Мариулы, Тимоха моментально встал и, дико вращая глазами, заорал:

– Пойло… Давай сюды пойло свое, ведьма! Но, – он покосился на образа в углу, – дай клятву перед Хосподом, што не мыслишь супротив мя ниче худого.

– Ежели бы я мыслила тя отравить, то сделала бы энто сразу, как токо тя вносили в дом головешкой беспамятной! – Девушка вложила в руки Тимохи чашку и от охватившего ее омерзения передернула плечами. – Выбирай… Или жизнь в энтой чаше, или смерть, которая тебя зараз настигнет, ежели ты токо посмешь отказаться от питья!

Бросив на целящегося в него Никифора затравленный взгляд, Тимоха дико завыл и, зажмурившись, осушил чашку. Отшвырнув опустевшую посудину к печи, он развернулся и упал на колени перед распятием:

– Хосподи, прими душу раба свово Тимофея.

Успев перекреститься, он закатил глаза и, резко выдохнув из себя воздух, повалился на бок.

В доме повисло тягостное молчание. Первым его нарушил Андрон. Легким покашливанием старец прочистил горло и, обращаясь к торжествующей Мариуле, спросил:

– Ты ево энто, отравила, што ль, дочка?

– Да! – усмехнулась красавица. – Я отравила ему жизнь, а не плоть. С этого часа его существование превратится в ад, и негодяй будет изнывать в нем до тех пор, покудова могильный камень не накроет ево плоть, а душу не заберет сатана!

– И што теперя с ним делать? – развел руками Никифор, который все еще переваривал случившееся.

– Снесите ево со Степкой к кулугурскому поселку на горе и бросьте у тропы, – распорядилась девушка.

– Дык он же замерзнет? – удивился такому решению казак. – На дворе холод собачий.

– Ево скоро подберут, – улыбнулась Мариула. – Энтово ирода уже давно ищут.

16

Гурьян Куракин часто, как от толчка, просыпался ночью, и все, что с ним случилось, представлялось ему кошмаром. Он два дня ничего не ел. Желудок чувствовался как-то тяжело и неспокойно. Но было что-то, томившее сильнее голода: его раздражала бескрайняя степь. Давила тревога. Он прислушался, зорко вглядываясь в ночной мрак – не оттуда ли всплывает ощущение беды. Но вокруг разведенного им костра все было спокойно.

Гурьян лежал на медвежьей шкуре, не смея встать. Его пугали тишина и серый мрак. Пугал тяжелый сон, в который он боялся погрузиться. У него было ощущение, будто он очень одинок и предоставлен самому себе в еще неясной беде.

«Что? – спрашивал он себя. – Ну что же? Что?..»

Утро надвигалось так медленно, неохотно пробуждалась степь. Только раз пискнула какая-то птичка, и снова установилась сонная тишина. «Ну, пора, пробуждайся», – мысленно обратился Гурьян к себе. Но тело не хотело покидать убежище под огромной медвежьей шкурой, где чувствовало себя уютно и надежно. Наследник хивинского хана словно предвидел ожидавшие казака трудности в пути, подарив шкуры побежденных им медведей. Они очень пригодились Куракину.

Спящая рядом Матрена поежилась, подбирая укрывавшую ее шкуру; ее нога коснулась покрытой снегом травы, и по телу пошли мурашки – ее знобило от остывающей испарины. Она повернулась на бок, чтобы согреться, и вдруг из ее груди вырвался лающий кашель.

– Што энто? – произнесла она вслух, беспомощно озираясь и натянув до подбородка медвежью шкуру. – Гурьяша, очнысь!

И тотчас вспомнила могилу. Маленькую, неглубокую, как раз по размеру ее доченьки. Боль в груди, тяжесть, тяжесть, тягучая боль… Доченька умерла, ударившись головкой об землю, когда Антип вышвырнул ее из телеги. Она едва поверила в случившееся и