Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

– Гурьяша, очнысь! – повторила Матрена отчаянно и, дотянувшись до Куракина, тронула его за плечо.

Он сразу подскочил. Заспанное лицо хмурилось, глаза были закрыты. Женщина не нашла слов, чтобы объяснить, что с ней. Ей было стыдно и одновременно страшно.

– Пора бы идтить, Гурьяша, – сказала Матрена. – Вставай, вставай же!

– Рано ешо, – пробормотал он и попытался спрятаться под шкуру. – Я ешо чуть-чуть… щас я…

Женщина с ужасом видела, что он засыпает снова. Как сказать ему? И что ей теперь делать? Она не чувствовала боли, но ощущала страх и близкую беду.

Ее предчувствия передались Гурьяну. Они были слишком едины в дикой степи, настроение одного всегда чувствовалось другим. Он открыл глаза и испуганно спросил: «Што?»

Она сама не знала, лишь схватила его могучую руку: «Не знаю. Очень плохо». И, закашлявшись, заплакала, окончательно поняв, что с нею случилась непоправимая беда. Свернув шкуры в огромный тюк, казак укрепил его на спине. Раннее утро встретило их ветром, который был приятен Матрене, так как позволял легче дышать. Она шла медленно, поддерживаемая Куракиным, и с каждым шагом слабела.

– Не могу я больше, – сказала она побелевшими губами и остановилась. Женщина почти падала. Они стояли полные отчаяния.

– Щас я тебя понесу, – сказал Гурьян наконец и осторожно поднял ее. Обхватив казака за шею, Матрена лежала на его руках покойно и удобно. Так уже было однажды. Она еще была женою Антипа. Они гуляли в степи, перелезали через редкие ручьи, через овраги, перепрыгивали через колючки. Они целовались, держались за руки, радуясь каждому прикосновению. Матрена тогда промочила ноги. «Я понесу тебя», – сказал Антип. Нет, нет! Она не решалась. Но он так просил: «Ну, дозволь, я токо подержу тебя». Он обнял ее и не смел прижать к себе. Она сама робко обняла его за крепкую шею. И Антип понес ее, немного задыхаясь, счастливый, гордый…

И Гурьян сейчас слегка задыхался. Она слышала его сильное прерывистое дыхание. Ох, как они сейчас несчастны! Казак иногда с тревогой заглядывал в ее лицо, спрашивая: «Ну как?» «Ничево, – отвечала она шепотом, – ничево. Тебе не тяжело?»

Ему было очень тяжело, у него немела спина от тюка со шкурами и немели руки. Но он нес Матрену, упорствуя, не желая признаться в том, что ему не под силу донести ее. Да и выхода другого не было.

Вскоре он бережно опустил женщину на землю. От голода и усталости у могучего казака темнело в глазах.

– У меня кашель с кровью, – сказала Матрена, и губы ее задрожали.

– Боже мой! – вздохнул Куракин и засуетился.

Он кое-как собрал пригодное к костру топливо, уложил Матрену на шкуру и принялся высекать огонь. Вскоре его старания увенчались успехом. Собрав снег в чудом сохранившийся котелок, Гурьян растопил его над огнем и напоил кипятком беспрерывно кашлявшую женщину.

Матрена почувствовала себя лучше, но кашель не унимался. Куракин встретил ее лихорадочный взгляд и присел рядом.

– Што, полегчало?

– Я все думаю, думаю, – сказала она. – Я одна виновата, одна я.

– В чем энто? – удивился Гурьян.

– Во всем.

Слез у нее не было, и голос был сух.

– Матрена, главное щас ты. Лишь бы ты была здорова. Нам ешо далече идтить.

– Никогда, никогда не прощу себе, што ослободила энтово ирода! – сказала женщина и сжала губы. – Мужем ведь мне был любимым, злыдень треклятый. И дочку вота свою же сгубил, душегуб!

Гурьян весь день просидел возле нее, держа руку на горячем лбу, когда женщине было особенно плохо, и вел с ней тихие задушевные беседы, когда Матрене становилось хоть немного лучше. Куракин видел, что его разговоры утомляют больную. Но у женщины была огромная потребность передать ему все, что накопилось в ее душе. Гурьян интуитивно понимал, что, несмотря на утомление, беседы повышают активность организма, а следовательно, и его сопротивляемость. К вечеру состояние Матрены ухудшилось. Он мысленно обрек женщину на смерть, но не верил в печальный исход. Ему казалось, что он знает, как лечить ее.

Беседы продолжались до самого вечера.

– Пошто он так с нами? – спрашивала несчастная женщина. – И меня с воза сбросил, и дочурку не пощадил.

– Вор он и все тута, – угрюмо отвечал Гурьян. – Для такех, как он, што тя с дочкой порешить, што мать родную.

– Он же не был таким, – заливалась слезами Матрена. – Скоко помню, завсегда ласков и добр.

– Я бы эдакую подлость никогда не сотворил бы, – хмуро сказал Куракин. – Разве ласковому и доброму возможно зараз тако вот зло сотворить?

– Хосподи, как мне не хочется помирать, Гурьяша! Ты не ведашь, как энто страшно.

Женщина поежилась и глухо закашлялась. Куракин спросил ее по неожиданному побуждению:

– А ты зришь, Матрена, што я нынче веселее, нежели завсегда?

– Ага, – невольно солгала Матрена: она так верила казаку, что поверила и этому, ей даже вспомнилось что-то вроде его смеха. Было это или нет? Она не знала точно, но так вспомнилось.

– А знашь отчево?

Ложь возникла сама собою.

– Сон мне привиделся, што ты заболешь и излечишся. Во как!

Матрена вспыхнула, розовая краска залила ее желтые щеки.

– Правда?

– Ага.

Женщина долго молчала. Она была счастлива, в эти минуты она хотела верить в лучшее; ощущение близкой смерти было слишком страшно. И она подхватила ложь всем своим существом.

– Ежели Хосподь не приберет мя, Гурьяша, вечной рабой твоею буду я.

Матрена закрыла глаза и как будто впала в забытье. Куракин дотронулся прохладной рукой до ее лба. Женщина благодарно улыбнулась, открыла глаза и сказала:

– И ешо хочу поведать, Гурьяша, што ты тот человек, ково я хотела бы полюбить.

– Чево?! – удивился Куракин.

– Полюбить, – рассердилась Матрена. – Неушто не понял?

– Спаси Христос, Матрена! – сказал казак и сжал ее руку.

Больше об этом не говорили. Только с наступлением ночи женщина спросила:

– Ты веришь, што я не помру?

– Конешно, – кивнул Куракин и удивился тому, что его ответ не был ложью.

Всю ночь Матрена спала. Надрывный кашель изредка вырывался из груди, но его глушила плотная шкура. Плохо спавший казак был восхищен ее мужеством.

Утром женщина смотрела на Гурьяна как на своего спасителя. Матрена ловила в его лице тень огорчения или удовлетворения.

– Ну што? – спросила она, схватив его за рукав и мертвенно побледнев.

– Ня знай, – со вздохом ответил Куракин и внимательно посмотрел на Матрену. – Кажись, нынче ты выглядишь лучше. Но я опасаюсь сего. Уж слишком мало у тя сил.

С отчаянием в душе, но с веселым лицом он дотронулся до ее руки.

– Хосподи, какие