Философия красоты - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Ник-Ник – убийца? Не верю, не хочу верить. Где-то в программе произошла ошибка, вот и получается, что у нас с Иваном ничего не получается.
– Знаешь, я много думал, – Иван говорил тихо, и я наклонилась, чтобы лучше слышать. – И решил, что если это Аронов, то в доме должны быть улики, и не где-нибудь, а в мастерской, он туда никого не пускает, ни меня, ни Лехина, ни даже уборщицу. Ты можешь себе представить Аронова с пылесосом в руках? Я тоже не могу. А Эльвира говорит, что в мастерской Ник-Ник убирается сам, а когда уходит, то на ключ закрывает. И еще одно. Его разлюбимое зеркало большую часть времени висит именно в мастерской, но когда появляется новая девушка, его перетаскивают наверх, а потом снова возвращают в мастерскую. Тебе не кажется это странным?
Странным? Зеркало, в котором живут звезды, созвездия, а так же чьи-то мятежные души, ожидающие нового рождения? Творение пражского алхимика само по себе удивительно, а в сочетании со странной привязанностью Аронова, удивительно вдвойне. Действительно, зачем таскать тяжеленное сооружение из стекла и металла туда-сюда?
– А его проекты, его ритуалы? Познакомить со мной, зажечь звезду и с тут же искать новую, будто старая уже не интересна…
Веселый щебет сотового телефона заставил меня вздрогнуть от неожиданности, очень уж он был не к месту.
– Да. – Иван вложил в это «да» столько раздражения, что я поневоле пожалела собеседника. – Да, здесь, со мной. Что делаем? Гуляем. Нет, не читали. Я вообще газет не читаю, ты же знаешь. Да, хорошо, уже едем.
– Куда?
– К Аронову. Не знаю, что случилось, но Лехин зол, как черт. Требует тебя и немедленно.
– Но…
– Не волнуйся, милая, – Иван подал руку, помогая подняться. – Я тебя не брошу.
Где-то я уже это слышала. Фотографии яркой стопкой остались на пыльном столе. Страха не было, странно, но несмотря на все доводы, я не верила, что Аронов – маньяк. Это кто-то другой…
Вопрос – кто?
За четыре с половиной года до…
Они добрались. Сумели-таки пробиться сквозь снег, ветер, холод, бесконечные версты и заставы. Страна упорно не желала отпускать беглецов. Незнакомая Россия, уже не Империя, но еще не республика, страна, которую громко называли народной и справедливой, держала беглецов перекрытыми дорогами, военными разъездами, бандами мародеров, что, прикрываясь знаменитым лозунгом свободы, равенства и братства, спешили уравнять все и вся.
Серж ненавидел кипящий котел, в который превратилась Россия. Бунтующие матросы, бунтующие крестьяне, бунтующие рабочие… эсеры, черносотенцы, народовольцы, меньшевеки, большевики… Радетели за благо народное толклись у подножия опустевшего трона, решая, кто из них более достоин. Сержу было все равно, кто займет престол, он хотел уехать, просто уехать, во Францию, к прекрасному Парижу, фонтанам Версаля, уличным кафе, Триумфальной арке, устрицам и жареным каштанам. Серж мечтал о маленькой квартире на бульваре Капуцинов, или Монмантре. О тихом существовании и любви, которую ему удалось вернуть. Ада и Париж… Париж и Ада… И долгое-долгое счастье… Он больше не позволит обокрасть себя, он не отпустит ее ни за что и никогда, уж лучше смерть.
Здесь много смерти. Страна Россия, растерявшая величие, отказывалась терять еще и людей и ревниво охраняла границы. Но им удалось. Серж вспоминал этот путь через заснеженную, заветренную, запутавшуюся в идеях и идеологиях страну с ужасом и восторгом.
Наперегонки со смертью, наперекор судьбе.
Ада Адаева, ангел-хранитель, лисица, волчица, просто хитрая бестия, способной обойти все ловушки, достать документы, выбрать дорогу, найти убежище. Ада торговалась, обещала, врала и угрожала.
Ада привела в Париж.
Что теперь?
– Значит, это все, что у нас осталось? – Ада подбросила на ладони перстень с крупным рубином. – Плохо.
Ужасно. Плохо – не то слово, которое в достаточной мере отражает весь ужас их положения. Разрушенная войной Франция, терзаемая революцией Россия, беглецы, дезертиры, калеки и просто люди, потерявшие надежду… Где тот Париж, о котором мечтал Серж? И как они будут жить среди этой разрухи, без денег, без друзей, без знакомых.
Поговаривали, правда, что русских в Париже хватает, от революции бежали многие и, при желании, Серж мог бы отыскать знакомых. Но зачем? Тогда придется объяснять, куда подевалась Стефания и кто такая Ада, но он и сам не знал, кто такая Ада.
Адетт, Ада решила стать француженкой и выбрала имя Адетт. Серж заметил, что правильно говорить и писать «Одетт», но Ада лишь рассмеялась.
Одетт – чересчур правильно, чересчур чопорно, – сказала она, – имя Одетт подходит для цветочницы или белошвейки.
Ада мечтала стать королевой.
Ада нашла работу: устроилась в небольшой ресторанчик певицей. Послевоенный город – странное существо, зализывает раны и скучает по роскоши, пытается веселиться и делать вид, будто войны и вовсе не было. И Ада-Адетт удачно вписалась в сумбурную жизнь оживающего Парижа. Публика приняла ее благосклонно, и Серж гордился ее талантом, веря, что, не пройдет и года, как имя Адетт Адетти будет знать весь Париж.
Он ревновал, потому что Адетт Адетти оказалась более холодной, требовательной и избалованной, чем Ада Адаева. Адетт Адетти Серж мог восхищаться, Аду Адаеву он любил.
Платили в ресторане мало, зато можно было приносить еду домой. Благодаря стараниям Адетт, Серж получил место швейцара. Служба тяготила его, но он терпел.
Ради нее.
Ради будущего.
Она представляла Сержа братом – хозяин ресторана ревностный католик, он не потерпит на работе людей, живущих вместе без благословения господня. Серж согласился. Остаться без работы и денег было страшно. Адетт выправила документы – он не спрашивал, как, он никогда не задавал ей ненужных вопросов, и с благодарностью принимал заботу – и Серж Хованский стал Сержем Адетти. Братом блистательной Адетт, райской птички ресторана «Ля Флер».
Швейцаром он проработал ровно три месяца и пять дней. Один из клиентов, покидая ресторан, заявил, будто «эта певичка слишком хороша для подобной забегаловки, ее место в постели».
Скотина.
Серж помнил дикий приступ ярости и перекошенное лицо болтуна, который и не пытался защищаться от взбесившегося швейцара. Серж три дня провел в полицейском участке, потерял работу и получил выговор от Адетт. В конечном итоге дело удалось замять: никто из участников драки не желал огласки, но Серж впал в депрессию.
Не было работы, не было имени, ничего не было, только город, долгие вечера без Адетт и ожидание. Скрип ступенек, легкие шаги,
