Гезат (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

В плавание через пролив Отранто мы в составе каравана из восьми судов отправились двадцать второго ноября. Моя семья плыла на большой беспалубной галере, перегруженной мраморными блоками. К этому грузу я всегда относился с большим подозрением. Уж больно он склонен к смещениям, из-за чего утонуло немало судов, даже в продвинутом двадцать первом веке. В подтверждение моим опасениям примерно на полпути через пролив задул холодный и резкий нор-ост, начал поднимать волну. Из-за перегруза борта галеры были всего на полметра выше уровня моря, поэтому вскоре волны начали перехлестывать. Все матросы занялись вычерпыванием воды.

У меня появилось нехорошее предчувствие. На всякий случай надел доспехи и спасательный жилет, нацепил на себя оружие и приготовил котомку с продуктами и самыми необходимыми мелочами. Членов своей семьи снабдил подручными плавсредствами, и каждой из жен дал золотых монет столько, сколько не утопят ее. Этого должно хватить на покупку дома в римском городишке на побережье Адриатического моря и на открытие лавки или другого мелкого бизнеса. Я еще в Киликии на всякий случай договорился с Квинтом Туллием Цицероном, что позаботится о моей семье, если со мной что-то случится. Надеюсь, выполнит свое обещание с честью. Скорее всего, эти приготовления были лишними, потому что, как догадываюсь, после того, как я покидал судно для перемещения, шторм сразу затихал, но ручаться головой за это не стал бы.

Как я позже узнал, качка испугала и опорожнила желудок Марка Туллия Цицерона, поэтому он приказал изменить курс, чтобы меньше болтало. В итоге вместо Бриндизиума мы оказались в Хидрунтуме, где и заночевали. В будущем этот порт будут называть, как и пролив, Оторанто. Оттуда будет ходить паром на Керкиру. На набережной сохранятся приметные бастионы времен наполеоновских войн. Пока что их нет, что не помешало мне обрадоваться тому, что я добрался до суши в той же эпохе, в которой покинул ее, и пересмотреть свои планы на будущее. Раньше собирался купить имение поближе к морю, а теперь решил принять предложение Квинта Туллия Цицерона, который предлагал поселиться неподалеку от него. Несколько его соседей имели желание покинуть окрестности города Арпина и перебраться в Рим. Надоело мне перемещаться, хочу пожить в этой эпохе и потому подальше от моря. Заодно будет, к кому съездить и поболтать об искусстве.

В Бриндизиум мы прибыли двадцать четвертого ноября, потратив на дорогу из Киликии без малого четыре месяца. Там проконсул встретился на форуме со своей женой Теренцией, которая въехала в город с противоположной стороны в тот момент, когда он высадился из галеры, переправившей его и нас через Адриатическое море. Говорят, с женой ему здорово повезло. Мало того, что взял большое приданое, так еще и брак оказался удачным.

Зато Квинт Туллий Цицерон теперь расхлебывал последствия умного совета старшего братца — разводился с женой. Его поверенные прямо из Бриндизиума отправились в его поместье, чтобы решить этот вопрос. Возвращаться в свой дом до того, как жена уберется оттуда, легат не хотел. Подозреваю, что в таком случае Помпония резко помирилась бы с мужем, расфинькала добытое в Киликии, после чего продолжила бы проедать ему плешь. Хотя, может быть, я недооцениваю Квинта Туллия Цицерона. В Тарсе он завел наложницу — молодую и смазливую рабыню Аквилию, которая лучше жены вила из него веревки.

После чего мы уже по суше двинулся к Риму по замысловатой траектории, поскольку у братьев Цицеронов были причины не спешить с возвращением домой, а мне пришлось сопровождать их, чтобы воспользоваться помощью младшего. Первым делом отправились почти в противоположную от столицы сторону — к Помпее, где проконсул на своей вилле встретился с Гнеем Помпеем, обсосал текущую ситуацию. Знаменитый полководец показался мне сильно сдавшим за тот год, что не видел его. Говорили, что он болеет чем-то «нутряным», как сейчас называли все болезни органов пищеварения.

Затем мы поехали на другую виллу старшего Цицерона в Формий. Там младший получил известие, что Помпония отказалась разводиться и именно поэтому убралась из имения, уехала в Рим к своему брату. Квинт Туллий Цицерон сразу снялся в дорогу, отказавшись сопровождать брата Марка в Рим и присутствовать на его дне рождения, и второго января, в Компиталии — праздник ларов перекрестка, вернулся в свой дом под Арпином. Римляне верят, что лары — это души добрых людей, которые покровительствуют семье, способствуют установлению добрососедских отношений. Вернуться в этот день домой и принести жертву ларам — залог благополучия в семье. Заодно мы на последнем перед усадьбой перекрестке принесли жертву ларам его, чтобы и с соседями не было недоразумений. Это было каменное сооружение с семью дырками по количеству усадеб, выходящих к перекрестку. Возле отверстия, которое смотрело в сторону главного дома легата, Квинт Туллий Цицерон повесил маленьких куколок, связанных из шерсти. Их количество было равно количеству проживавших в имении людей, как свободных, так и рабов. Лары способствовали, в том числе, и тому, чтобы хозяева хорошо относились к рабам, а последние в свою очередь добросовестно служили первым.

На этот раз меня и бывших моих подчиненных, а сейчас просто друзей Гленна и Бойда, принимали, как равных. Ведь мы теперь такие же римляне, как и хозяин имения. На следующий день Квинт Туллий Цицерон устроил пир для соседей, и мы присутствовали на нем. Правда, Гленну и Бойду, не привыкшим есть лежа, пришлось понапрягаться. Оба старались вести себя чинно, но потом приняли изрядно на грудь и расслабились, перестали отличаться в лучшую сторону от других гостей.

На этом пиру и решился вопрос о моем новом месте жительства. Один из соседей пожаловался Квинту Туллию Цицерону, что дети подрастают, пора их перевозить в Рим, чтобы получили достойное образование и завели нужные связи, которые помогут сделать карьеру, только на это нет денег, потому что никак не найдет покупателя на свое имение. Все хотят жить в столице, а не в этой глухомани. Утром я съездил, осмотрел его владение. Оно состояло из типичного римского каменного домуса для господ, второго поскромнее для рабов и вольноотпущенников, хозяйственного двора с конюшней, хлева для коров, волов и свиней, кошары на сотню овец, птичника, сеновала, амбара, сараев для инвентаря, винного и обычного погребов, сорока шести югеров пахотной земли, семнадцати — шпалерного виноградника, девяти с половиной — луга и четырех — сада, наполовину засаженного оливковыми деревьями, уже плодоносившими. К недвижимому имуществу добавлялись восемь рабов, пять мужчин и три женщины, исполнявших сельскохозяйственные работы, и весь скот и птица, за исключением верховых лошадей, которых, как и рабов, прислуживавших в домусе, хозяева забирали с собой в Рим. За все это просили полмиллиона сестерциев или сто двадцать пять тысяч денариев. В такую сумму оценивали и имение Квинта Туллия Цицерона, меньшее по размеру, который тоже собирался по требованию Помпонии перебраться в столицу, но угодил в Косматую Галлию, а потом в Киликию. Я сбил цену до четырехсот шестидесяти тысяч, заявив, что больше у меня нет. Почти не соврал, потому что остались деньги только на ремонт домуса, покупку мебели, которую прежние хозяева увезли с собой, трех рабынь для работ по дому и одолжить своим соратникам на покупку жилья и земли.

Участки для Гленна и Бойда пришлось искать долго. Они хотели жить неподалеку от меня, а денег имели на два десятка югеров. Столько принадлежит зажиточным крестьянам, которые не собираются перебираться в столицу, им и здесь хорошо. Мы все-таки нашли два подходящих. Один размером в двадцать два югера находился в девяти километрах от моего имения, а второй на двадцать три югера был на пару километров дальше. Первый по жребию достался Гленну, второй — Бойду. У обоих не хватало денег, поэтому я добавил и дал немного на обзаведение.

Мои жены первые дни ходили по домусу и двору настороженно, напоминая кошек, попавших в незнакомое помещение. Мне даже казалось, что они обнюхивают каждый угол и метят стены. Наверное, никак не поверят, что у них теперь есть свой дом, что больше не надо переезжать, ночевать в палатках, постоянно быть готовыми к нападению врагов… С рабами тоже обращались то слишком мягко, то чересчур требовательно. Они выросли в обществе, где рабов практически не было. Раньше все делали сами, а теперь можно было взвалить на других тяжелую или неприятную работу, но с непривычки забывали об этом. Вот и сердились на себя, срывая зло на рабах. Ничего привыкнут. Им приходилось преодолевать и более сложные трудности.