Откровения знаменитостей - Наталья Дардыкина

— И Бог ввел его прямо в объятия бизонов…

— Сначала он построил дом, взял ссуду и купил сто породистых коров. Но этого оказалось мало, и появились бизоны. За одного убитого зверя охотник платит 2 тысячи долларов, после отстрела фермер сдает мясо, и получается в целом тысяч 5–6 долларов. Конечно, сложно вычислить, разыскать такого клиента, который может выложить столько за удовольствие охоты. Отстреливаются в основном бракованные животные. Живет мой приятель не скучно. Бизоны помогают ему сохранить лес, в котором свободно пасутся олени. Их он охраняет, как и лес, редкость в давно распаханной прерии. Вообще диких животных в Америке невероятно много: олени, еноты, скунсы, опоссумы, ястребы, белки. А белки — это настырные крысы.

— Но зачем вы так милых белочек унижаете?

— А они на самом деле из породы грызунов. В Америке их великое множество. Сбитая белка или енот — обычная картина на дороге: ими усыпаны обочины. Ночью они выбегают на шоссе, и фары их ослепляют. И они погибают. И никому в голову не придет сделать из них шубу.

— Откуда у Дана бизоны?

— Бизонов в Америке много. Дан Макфарлейн признался: у американцев бизон в крови, это миф, а потому охота на них вроде участия в вестерне.

— И несмотря на знаменитый фильм?

— Да этот фильм смотрели, наверное, только в России. Он же не кассовый… Охотники — особая порода. Мне показывали видеофильм, где охотник одной стрелой завалил бизона. Человек, надо сказать, отвратительный.

— Стрела была с ядом?

— Нет, сейчас делают такие луки, каких в древности не производили. Кстати, очень распространенный теперь вид охоты.

— Что получает охотник от фермера за свои 2 тысячи баксов?

— Отличившемуся герою выдают голову на чучело. Чучельщик живет рядом, зарабатывает не много — кажется, долларов 120. Убивший бизона забирает еще 35 фунтов бифштечьего мяса.

— Оно вкусное?

— Очень даже, как всякая дичина: без жира, с особым привкусом.

— Как же ваш знакомый справляется с таким сложным хозяйством?

— Жена Дана работает медсестрой в маленьком городишке и в делах фермы не участвует. У них две дочери: одна в университете учится на писателя или журналиста, другая мечтает стать врачом. Ездит эта шестнадцатилетняя девочка в школу на длинном «бьюике» — три мили до школы каждый день, если только не идет снег. Когда наваливает, вся Америка встает… Помогает моему приятелю дочь от первого брака: она живет рядом, в доме его матери. С ней вдвоем он, по сути, ведет все хозяйство. Конечно, механизация невероятная!

— Как вы с ним общались?

— На английском.

— Кто вам поставил английский язык?

— Ненавистная спецшкола, а затем МГУ — истфак. По образованию я археолог.

— Роман ваш заставляет думать, что вы имеете вкус к старине. Не литературный и даже не бытовой интерес, а что называется искусством для искусства.

— Мне сложно соглашаться или отвергать такое впечатление. Археолог я потомственный. Родители — археологи, дед с бабкой — искусствоведы. Тесть — историк, жена — историк. Так что из этого «проклятого круга» никуда не деться. Шесть лет я проработал в «Союзреставрации», в Андрониковом монастыре. Правда, уже 13 лет, как я это дело бросил.

— Не от археологии ли ваше знание драгоценных камней, о которых вы так вкусно пишете в своем романе?

— Камни я знаю и люблю, но не люблю коллекционирование. Люблю смотреть на редкие вещи, держать их в руках. С детства мне было вбито: коллекционирование — грех. Музейный сотрудник не имеет права собирать. У меня есть несколько побрякушек, которые я люблю: наконечник стрелы, какие-то фитюльки, глиняный горшок, с которым связаны воспоминания. Но собирать коллекцию бабочек или картин мне и в голову не придет. Коллекционирование я не осуждаю. Например, я долго покупал книги. Сейчас покупаю их значительно меньше. Предпочитаю коллекционировать места. И не наскоком, а основательно: приехать, пожить, посидеть месяц. Еще лучше приехать второй раз. Стихов, например, я почти не помню наизусть. Зато помню настроения. Как выглядело, скажем, дерево. Помню пейзажи. Могу не запомнить лица, но помню в подробностях одежду. Пальто, например, где дырка была закрашена тушью. Это мои коллекции. Они мне интересны.

— Я вас знаю по вашим сочинениям; мне представилось, что вы человек лесной, — так хорошо вы чувствуете его дыхание.

— Если бы мог, я, наверное, жил бы в лесу. Значит, я не очень лесной. Но мне все время хочется удрать на природу: там мозги прочищаются и работают лучше. Спокойно, никто не звонит, не дергает. А когда нужно, можно сесть в машину и приехать в Москву.

— Приходилось ли одному ночевать в лесу, как вашему герою Владимиру Чигринцеву?

— Не раз! И блуждать приходилось. Однажды я чуть коньки не отбросил в тайге, под Архангельском. Был у меня компас, но, двоечник по физике, я ему не поверил. Заночевал. Выли волки. Это встретишь не часто. Выли очень красиво.

— Красиво, если слышишь в кино…

— Да нет, на самом деле красиво. Но пока ты до этого дойдешь, переживешь много тревожных минут. Потом понимаешь: они воют далеко и не для тебя. Они разговаривают сами с собой… Хорошо, что тогда светила луна. Хотя разжег я костер, но холод пробирал, потому что уже морозило.

— Уж не на охоту ли вы приехали в архангельскую тайгу?

— Охотился. Спутал следы и заблудился. Некуда было деваться. Еды осталось немножко, и я ее не тронул, поскольку не представлял, как долго мне придется блуждать. Живности никакой не встретил. Пошел я за глухарем. В тех местах глухари, случается, подпускают человека близко — птицы там непуганые. Да и шел-то я не столько убить, а насладиться. Не знаю, насколько это хорошо. Но тянет, на охоте хочется отдаться чувству, как внезапной любви. Иначе зачем?

— При свете дня вы легко нашли дорогу?

— Услышал ночью выстрел своего напарника — он меня «выстреливал». Засек направление. Потом мы с ним посчитали — нас разделяло 11 километров, и звук не должен был долететь до моего уха. Может быть, ветерок какой-то особенный от него ко мне подул. Вышел я к напарнику совершенно без сил к концу второго дня. Никому не желаю такого эксперимента. Но он нужен, хотя не знаю зачем. Счастье спасения — это счастье. Никакого Джека Лондона — просто идешь. Никакой романтики, очень тяжелая грязная работа — идти по лесным завалам. Сапоги резиновые — тяжелые и холодные. Ноги сбиты.

— Но работает инстинкт самосохранения?