Варяги и Русь - Александр Лавров

«Не хочу разуть сына рабыни!» — вспомнил он гордый ответ Рогнеды Рогволдовны, дочери полоцкого князя. «Так нет, я заставлю тебя разуть мои ноги», — думал он, и в его воображении рисовалась уже картина унижения гордой княжны.

Новгородские ладьи и варяжские драхи вышли наконец в бурное и шумливое Нево. Далеко-далеко раскинулась перед ними беспредельная водная пустыня. Громадные волны ходили на просторе. Суда держались берега и благодаря этому благополучно вошли в устье Волхова. Здесь им путь преградили пороги. Не доходя до них, все суда стали у берега. Далее приходилось идти «волоком».

Это была первая остановка князя на родной земле. Остановились у Ладоги-крепостцы, поставленной у порогов еще Рюриком, шедшим этим же путем из Скандинавии в Новгород после призвания своего на княжение. Крепостца была занята новгородской дружиной. Здесь уже знали, что возвращается обратно на Русь ушедший с нее новгородский князь, и с великим почетом встречали Владимира. Невольно вспомнилось Святославову сыну, как за два года перед тем уходил он, прячась от людей, боясь за свою жизнь, уходил один, с немногими слугами. И вот теперь он возвращается с сильной дружиной, и все встречают его как любимого, давно жданного князя.

II

Протяжный, но гулкий звон колокола, раздавшийся из новгородского Детинца, звал на вече. Словно громадный муравейник, зашевелились новгородские «концы», сходившиеся с различных сторон у Детища. Концевые старосты торопливо пробегали вдоль домов, что есть силы стуча в их двери и окна.

Скоро так стало тесно на площади, что вновь прибывшие взбирались на крыши изб, на крыльцо палат и даже на ступени помоста, так что дружинники едва могли сдерживать напор толпы. Крик и шум стояли до тех пор, пока из палат посадника не вышли сперва степенные, а затем именитые бояре и, сопровождаемые дружинниками, расчищавшими им путь среди толпы, не тронулись к помосту. Там они разместились, одни на ступенях, другие на самом помосте; отдельно от всех стал выборный посадник, и лишь тогда смолк колокол.

— Начинать, что ль? — тихо спросил посадник у именитых бояр, находившихся вместе с ним на помосте.

— Успеем еще, пусть вдоволь наорутся, — было ответом.

Вече действительно скоро притомилось. Крик и шум стали стихать. Можно было разобрать и отдельные восклицания.

— О чем вече-то? — кричали ближайшие. — Опять, что ли, о князе?

— Так порешили мы с князем, пусть идет!

— Только бы по старине правил…

— Не то сгоним.

— Теперь пора, будто угомонились малость! — шепнул посаднику старейший из именитых бояр.

Тот кивнул ему в ответ головой и, подойдя к самому краю помоста, закричал, что было сил в легких:

— Послушайте, мужи новгородские и людины, все послушайте речи моей…

— Говори скорее, — раздались голоса, — а мы судить будем.

— Решили мы все здесь, на свободном вече, — продолжал посадник, — что негоже Господину Великому Новгороду быть ниже Киева, ибо есть у сего града свой князь природный. А как такого князя у нас нет, то и призвали мы опять к себе князя Владимира Святославовича; без принуждения чьего-либо призвало его вече; выслушал послов наших князь и согласился идти к нам и править по старине и вольностям нашим, ничем их не нарушая и оберегая их как зеницу ока своего. Об этом было уже вече, и все вам послы наши сказали.

— Так, так. Знаем это, — загремели крики, — где же он, князь-то, нами избранный; отчего его нет до сей поры?

— Вот и собрали мы вас на вече, — перекричал всех посадник, — чтобы сказать вам: идет князь Владимир Святославович и в полдень должен уже здесь быть; великою честью должны мы его встретить, челом ударить ему всенародно, дабы был он к нам милостив, от врагов защищал, правых виновным в обиду не давал, судил по обычаям дедовским и был бы за весь народ приильменский один за всех и нам бы всем быть за него одного!

Весть о том, что избранный князь уже близко, ошеломила вечевиков. Они все стихли, крик и шум прекратились, всем как будто стало не по себе.

— Что же теперь, люди добрые, — проговорил один из степенных бояр, — чего призадумались? Сами под ярмо полезли, так уж думать нечего; теперь нужно идти на берег да встречать князя великою честью. Не то худо будет. Не один он идет, с ним и Добрыня Малкович.

Хорошо знали новгородцы крепкую руку Добрыни, показал он им себя.

— Не хотим Добрыни, не хотим! — разом закричало множество голосов. — Пусть князь один к нам идет.

— Не хотим, не хотим! Пусть князь от себя Добрыню прогонит!

— Владимира Святославовича себе в князья выбирали, а о Добрыне Малковиче речей не было.

У Добрыни были, однако, в Новгороде и сторонники.

— Нельзя так, — кричали с другой стороны, — племянника берем, так негоже его с дядей разлучать…

— Обоих принимаем!

— Пусть оба идут!

Мнения разделились. Вечевики с пеной у рта наступали друг на друга. В отдаленных углах площади уже начались драки. Но в тот момент, когда общее напряжение возросло до последней степени, вдруг с Волхова донеслись громкие звуки рогов.

— Князь, князь прибыл! — пронеслось среди вечевиков, и вся толпа, забыв о недавнем несогласии, стремглав пустилась от Детинца на Волховский берег.

На берегу вечевики увидели, что княжеские суда успели подойти к самому Детинцу. Невольно приумолкли те, кто был против Добрыни Малковича.

Словно лес из копий вырос на подошедших драхах и ладьях. Ярл Освальд так расположил свои норманнские и варяжские дружины, что с берега казалось их гораздо более, чем было на самом деле.

Но не это усмирило толпу: на большой, богато разубранной ладье народ увидел своего избранника, князя Владимира Святославовича. Князь стоял освещенный солнцем посредине ладьи, так что его можно было видеть издали. Он был в блестящих доспехах и крылатом шлеме норманнского викинга. Солнечные лучи так и сверкали на его броне. Русые кудри Владимира выпущены были из-под шлема и рассыпались по плечам. Левой рукой он опирался на длинный скандинавский меч, правую положил на плечо Добрыни Малковича, одетого в длинную панцирную рубашку и высокий новгородский шишак.

Князь, сопровождаемый Добрыней, Освальдом, Эриком и послами Новгорода, легко сошел на землю.

Одновременно с ним выскочили на берег его дружинники, и, прежде чем новгородцы могли опомниться от неожиданности, вдоль берега вырос лес копий и стена из норманнских и варяжских щитов.

Все это произошло с поразительною быстротой и в таком стройном порядке, что даже буйные вечевики поняли, что теперь им нужно попридержать язык. Перед ними была внушительная сила; они сами подпустили ее и дали ей возможность застать врасплох весь Новгород.

Смутившиеся противники Добрыни Малковича молчали. Только одни радостные приветствия неслись навстречу Владимиру Святославовичу; но скоро смущение первых прошло, и они, забыв свое недавнее еще неудовольствие против дяди князя, пристали к тем, кто приветствовал прибывших, и крик толпы стал единодушный.

— Собрано ли вече? — спросил Владимир, приняв приветствия посадника и бояр, — хочу явиться я моему народу и отдать ему мой поклон!

Узнав, что прибытие его застало вече в самом разгаре, князь сделал знак Освальду и Эрику, а сам вместе с Малковичем, окруженный боярами, быстро пошел по берегу, поднимаясь к воротам Детинца.

Но сделать ему удалось всего несколько шагов. Восторг толпы достиг высших пределов. Живые волны хлынули со всех сторон, разметали всех, кто был около князя и Добрыни. Даже норманны и варяги, которых Освальд и Эрик поставили полукругом около Владимира, в одно мгновение были оттерты. Еще мгновение — и десятки дюжих рук подняли и Владимира, и Добрыню высоко над головами толпы и понесли их с громкими, полными восторга криками в ворота Детинца.

Это была высшая честь, какую только могли оказать новгородцы своему избраннику. Князь и его дядя бережно были донесены до вечевого помоста, и только когда они очутились там, отхлынуло это живое море, унося с собою и бояр, и посадника, и всех дружинников. Освальд и Эрик с величайшим трудом пробрались к помосту со своими воинами и заняли его ступени со всех сторон, так что между вечевиками и князем с Добрыней снова выросла живая стена.

Владимир сделал величавый жест, и, повинуясь ему, смолкли все.

— Привет тебе, народ мой новгородский! — заговорил князь. — Снизойдя на твои моления, пришли мы в Великий Новгород творить суд и расправу по старине, стоять за дедовские и отцовские вольности. Обещаем мы править Новгородом так, чтобы не было недовольных, несчастных, сирых и обиженных. Все будут равны пред нами, и суд наш будет для всех одинаков. Вольности же и старину будем охранять мы, и в том да будет порукою слово наше княжье. Будем блюсти мы честь Великого Новгорода и никаких обид не спустим. Кто против Великого Новгорода, тот и против нас, тот нам враг злейший. И обещаемся сокрушить мы его, ни крови своей, ни живота своего не жалея. А прежде всего объявляем мы, что забыли навсегда всякие вины, которыми ты, народ новгородский, был виноват перед нами; не вспомним их никогда. А тебе, народу новгородскому, быть нам верным и служить нам по чести и правде, все службы наши править без промедления и недовольства. А мы за то слуг наших верных будем жаловать своими милостями. Кто же ослушником нам будет, того мы, князь, вольны казнить любою казнью по суду своему и по старине отцов и дедов наших. В знак же благоволения нашего к тебе, народ новгородский, прими от нас наш княжий поклон и привет, дабы всем было ведомо здесь, в Новгороде, и в пятинах, и в погостах, и в областях новгородских, что пришли мы с великим добром и милостями.