Голоса безмолвия - Андре Мальро

карикатурного или восторженного (это ему плохо удается), разве что оно следует чужим образцам. Африканская маска не фиксирует выражение человеческого лица, она изображает призрак… Скульптор не стремится геометрически точно воспроизвести черты фантома, которых он не знает; он пытается с помощью своей геометрии вызвать к жизни этот фантом; его маска тем меньше воздействует на зрителя, чем больше в ней черт сходства с человеком, и наоборот; маски зверей – это не звери: маска антилопы – не антилопа, а дух антилопы, и духом ее делает стиль художника. Считается, что для чернокожего художника лучшей маской будет та, что производит самый сильный эффект, но откуда берется этот эффект, если не из полноты его стиля?

Мы скорее поняли бы роль этого стиля, если избавились бы от иллюзий, связанных с видением и инстинктом. Суровость стиля индейцев хопи, прекрасная коллекция произведений которых прежде хранилась в музее Трокадеро, перестает нас удивлять, едва мы узнаем, что все эти фантастические фигуры суть духи: для хопи духи должны были выглядеть именно так, а тот, кто выглядит иначе, не может быть духом. Наше лубочное искусство создало «подлинный портрет демона Вельзевула»; христианское искусство избегало изображать ангелов без крыльев, поскольку в этом случае они переставали быть ангелами. Стиль изображений предков с острова Новая Ирландия, не менее строгий, чем стиль хопи, играет ту же роль: все, что выбивается за его рамки, не может претендовать на звание предка. Таким образом, эти стили в первую очередь связаны с иконографией, позволяющей тем, для кого они предназначались, увидеть либо предков, либо богов домашнего очага, а некоторым – даже волшебным способом связаться с ними.

Но здесь мы сталкиваемся с иллюзией нейтрального стиля, которой дополняется эта иконография. Иконография без стиля бессильна, и так бывает везде. Как только фигуры, изваянные в воскресенье хопи, стали рабочими заводов, выпускающих атомные бомбы, а меланезийцы – батраками на плантациях, они перестали быть для нас произведениями искусства, так же, как для них самих перестали быть магическими фигурами. Иконография определяла их, как терновый венец определяет Христа, но ее не хватало, чтобы вырвать их из небытия. Их существование объяснялось стилем, к которому взывала эта иконография и на который иногда влияла, как существование романских произведений искусства объяснялось романским стилем. Стиль неотделим от глубокого восприятия окружающего мира, в котором нет ничего детского. Мы до сих пор не избавились от нелепого образа негра, с широкой улыбкой протягивающего нам деревянную статуэтку женщины, в которой он видит Венеру, как ребенок видит куклу в перевязанном нитками тряпочном свертке. То, что в искусстве Африки и Океании существует некая «основа», не подлежит сомнению, но его лучшие образцы не сводятся к этой основе. И в чем она проявляется? Открытия этнографов каждый год знакомят нас со все новыми созвездиями прежде неизвестных народов. Тотемические животные связывают клан с тысячелетней историей; вырезанные из мягкого дерева изображения предков с Новой Ирландии представляют собой двор первого Великого Предка; его образ внушает скульптура, украшающая священный дом; его голосом поет музыка; каждая пирушка – это его праздник; мимика танца повторяет его жесты, как жестами повествует о героическом прошлом клана, движении солнца, смерти луны, плодородии земли, благотворности дождя и мировом ритме. Варварское искусство идет своими путями, не похожими на пути великих религий, и служит способом связи с космосом; вот почему оно гибнет везде, где западные порядки разрушают эту связь. Единение с космосом зиждется не на схожести, как в Греции, а на несхожести, как на Востоке. Способны ли мы понять его сущность? А ведь она та же, что мы видели в Византии…

Дело в том, что эти искусства, ни в коем случае не спонтанные, суть разновидность византийства. Они служат средством создания духов и ангелов, демонов и мертвецов, но не по воле случая, а согласно общему мнению, в котором играют свою роль фундаментальные чувства членов сообщества, вера в колдунов и их приемы, а художественное творчество равнозначно творчеству как таковому. Их художники, как и византийские, творят нечто сверхчеловеческое, но творят его только для тех, кто в нем нуждается. Строгость варварских стилей объясняется тем, что они могут творить только сверхчеловеческое, признаваемое людьми.

Впрочем, случается, что скульптор старается изменить форму заклинания – с той же осторожностью, с какой наши скульпторы пытаются менять форму изображения. Он либо добавляет ей шероховатой пышности, либо украшает татуировками, как в лучших образцах творчества бакуба, либо усложняет ее, как в полированных масках Берега Слоновой Кости или в более пропорциональных и гармоничных изображениях предков из Габона, либо снимая с нее все лишнее и в пронзительной манере обнажая ее скелет, как в некоторых масках мпонгве, родственных маскам с островов Океании. Эти деревянные изваяния, затрагивающие историю лишь по касательной, не более случайны, чем бронзовые маски из Бенина, и так же нацелены на выражение свойства, не противоречащего эффективности колдовства, но и не смешивающего себя с ним. Мы знаем, какую роль играет эстетическое чувство в некоторых полинезийских обществах, где бог определяется как источник любой гармонии… Бывает, что чернокожие становятся художниками потому, что являются творцами иного мира, но бывает также, что они становятся художниками потому, что они художники и есть; подобно пророкам, они создают формы, в которых стиль их племени зафиксируется на века, но они также, подобно скульпторам, создают формы, в которых их стиль зафиксируется на годы.

Даже когда африканский стиль в своей страстной геометрии взывает к сверхъестественному, мы можем проследить, в крайнем случае, угадать, какими путями он шел к своим достижениям. Схема Антилопы-духа – это не просто знак. Конечности европеизированных идолов напоминают конечности, но конечности фигур, изображающих предков, их лишь обозначают; они не похожи на реальные потому, что целиком выдуманы. Гений некоторых чернокожих скульпторов стремится упорядочить свои фигуры в рамках единого стиля, но если Пуссен «улучшает» каждую руку, чтобы она точнее вписалась в картину, то африканский художник ее схематизирует или и вовсе выдумывает, чтобы придать скульптуре неуязвимое единство. И тот и другой хотят изгнать из своего творчества все, что ему не принадлежит; манера исполнения маски мпонгве, наводящая на мысль о Клее, смыкается с самой агрессивной фигурой племени догонов, самым пропорционально сложенным гвинейским предком, самым пронзительно звучащим предком из долины Сепик (а возможно, и самыми поэтичными изъянами в искусстве Новых Гебрид) потому, что каждое из этих произведений категорично заявляет о некоем присутствии. По всей очевидности, это присутствие художника, наблюдаемое даже в самых возвышенных произведениях, ибо самого глубокого чувства космоса недостаточно, чтобы изобрести стиль Новой Ирландии, как самой глубокой веры мало, чтобы