Повести и рассказы - Владимир Мильчаков

Он прошел под навес, где хрустели клевером лошади Исмаила Сеидхана и его спутников. Боясь наткнуться на лошадь, Тургунбай остановился, пытаясь разглядеть что-либо в темноте. Но разглядеть ничего не мог. В глубине навеса кто-то заворочался и встал на ноги.

— Кто там? — шепотом спросил Тургунбай.

— Это я, хозяин, Баймурад, — раздался ответный шепот.

— А как люди гостя, накормлены ли? Довольны ли?

— Всем довольны, хозяин. Целый котел плова съели. Теперь храпят вон там в клевере.

— А где Джура?

— Домой спать ушел. Говорит, устал очень, целый день в поле работал. Я один лошадей кормлю. Всю ночь, только приляжешь, и опять вскакиваешь.

Ничего не ответив Баймураду, Тургунбай повернулся и направился к террасе. Он тихо поднялся по ступенькам сел, привалился спиной к столбу, поддерживающему кровлю, и задумался.

Радостны были мысли Тургунбая. Он видел себя тестем святого ишана Исмаила Сеидхана. И на него, на Тургунбая, падает отблеск сияния святости, которой окружен ишан. Он слывет первым человеком в Ширин-Таше, да и не только в Ширин-Таше… Теперь уж Абдусалямбек не будет особенно дорожиться, договариваясь насчет калыма за свою дочку. Пожалуй, и не заикнется. Каждому лестно породниться с тестем хранителя могилы святого Али.

Одно только неприятно было Тургунбаю. Исмаил Сеидхан категорически возражал против богатой шумной свадьбы. Он, наоборот, хотел все сделать скромно, без всякого шума, без всякого свадебного праздника. Тургунбай, конечно, даже в мыслях не посмел бы сомневаться в правильности поступков ишана. Однако ему было очень жаль, что не удастся утереть нос тем, кто раньше поглядывал на него свысока, и, в первую очередь, этому торгашу Миршарабу. Уж он, Тургунбай, не пожалел бы ничего для праздника. Много лет в Ширин-Таше говорили бы о свадебном пире, устроенном им, Тургунбаем, породнившимся с самим Исмаилом Сеидханом. «Ничего, — успокоил сам себя Тургунбай, — устрою пир, когда сам женюсь на дочке Абдусалямбека». И, завернувшись поплотнее в стеганый халат, так как утро наступало холодное, Тургунбай углубился в свои радужные мечты. Время от времени он взглядывал на двери, ведущие в женскую половину. «Спит дочка и не знает, какая радость ожидает ее утром», — усмехаясь в бороду, размышлял старик.

Однако Тургунбай ошибался. Турсуной тоже всю ночь не сомкнула своих заплаканных глаз.

Когда девушка, вернувшись к себе, с плачем упала на постель, Ахрос, спавшая в пустой развалившейся кладовушке на женском дворе, проскользнула вслед за Турсуной в комнату. Присев около постели подруги, она положила руку на ее вздрагивающее от рыданий плечо.

— Что случилось, Турсуной? — спросила она шепотом. — Тебя ругали? За что?

— Отец все знает… что я говорила о Ташкенте, — прерывающимся от рыданий голосом ответила Турсуной. Он все ишану рассказал, — и девушка заплакала еще горше.

— А что ишан, ругался? — скорее удивленная, чем испуганная словами Турсуной, спросила Ахрос.

— Нет… — сквозь слезы ответила Турсуной. — Он грозил… Он спросил меня… Знаю ли я, что бывает с отступниками, что с ними будет после смерти и… — вдруг сразу перестав плакать, Турсуной поднялась и села на постели. — Слушай, Ахрос. Как ты думаешь, от кого отец мог все узнать? Ты никому не говорила?

— Что ты?! — возмутилась Ахрос. — Кому же я могла сказать?!

— А от кого отец узнал? — не сдавалась Турсуной.

— Подожди, давай подумаем, — возбужденно заговорила Ахрос. — Хозяина не было дома, Джура был в поле, другие работники тоже. Во дворе шлялся только Баймурад. Но ведь он был на том дворе… Значит, он нарочно подкрался, чтобы подслушать.

— Правильно, — пристукнула кулачком по колену Турсуной. — Кроме Баймурада, некому. Ах, он грязная собака. Надо сказать Тимуру. Пусть Тимур с ним разделается.

Вскочив с постели, Турсуной крепко заперла двери в комнату, вернулась обратно на постель и заставила Ахрос улечься рядом с собою.

Подруги проговорили всю ночь.

Когда Тургунбай постучался в двери, девушки притихли, замирая от страха и крепко прижавшись друг к другу. Но Тургунбай, не решившись стучать громко, ушел. Подруги снова принялись горячо обсуждать взволновавшее их событие. Незаметно разговор зашел о Тимуре.

— Знаешь, Ахрос, — шепнула в самое ухо подруги Турсуной, — мы в детстве часто с Тимуром играли. Я его царапала и даже, кажется, била, а он все терпел. А ведь он тоже мог бы побить меня. Он вон какой сильный. Когда еще мама жива была, Розия-биби иногда к ней приходила. Они с мамой подругами были. Розия-биби и Тимура с собой приводила. Только они всегда приходили, когда отца дома не было. Я думала, что Тимур все забыл, пока я в Ташкенте была. А приехала — оказалось, помнит. Он еще сильнее стал и… лучше!

— Ты его после Ташкента много раз видела?

Турсуной вздохнула.

— Нет, только три раза. Один раз, когда от тети из гостей ехала, он откуда-то шел. Джура меня вез. Тимур почти до самого дома рядом с нашей повозкой шел. Потом я несколько раз к Розии-биби ходила. Отца дома не было, и я ходила. Только Тимур всего два раза дома был, а то всегда с дядюшкой Саттаром в кузнице. Ты знаешь, о чем он меня в первый раз спросил?

— О чем?

— Он спросил, можно ли в Ташкенте поступить на тот завод, где мой дядя работает. Я сказала: «Конечно, можно. У моего дяди на заводе много знакомых».

— А потом? — заинтересовалась Ахрос. — Потом еще что спрашивал?

— А мы первый раз мало говорили. Только смотрели друг на друга. Он еще сказал, что помнит, как я его колотила и царапала, когда мы маленькими были. Только он сказал, что это было совсем не больно и что теперь я стала совсем не такая.

— А ты поколоти его, он и увидит, что ты совсем не изменилась, — лукаво посоветовала Ахрос.

Турсуной негромко рассмеялась.

— Нет, он совсем про другое сказал. Он сказал, что я лучше, чем Ширин из сказки. А знаешь что, Ахрос. Завтра пятница. Ты днем сходи к кузнице, позови Тимура и попроси его что-нибудь сделать для нас, ну, хоть ножи поточить, а сама скажи, что вечером, когда отец в мечеть уйдет, я к Розии-биби зайду.

После минутного раздумья Ахрос согласилась:

— Ладно, схожу. У нас старый кувшин совсем прохудился. Пусть его Тимур починит.

— А если я в Ташкент поеду, ты мне поможешь уехать? — почти касаясь губами уха подруги, спросила Турсуной.

Ахрос без колебания ответила:

— Конечно, помогу.

Подруги замолкли. Каждая обдумывала только что высказанную мысль. Затем Ахрос печальным шепотом добавила:

— Только какая от меня помощь? Вот если бы я была зрячая…

Сходить в кузницу со старым медным кувшином Ахрос смогла только перед самым вечером. С утра Тургунбай разогнал всех батраков на работу и приказал Ахрос пищу для них приготовить пораньше.

— Бог простит нас за то, что мы сегодня, в пятницу, работаем, — обратился Тургунбай к своим батракам. — Время горячее. Хлопок ждать не может. Но, потрудившись днем, вечер надо отдать богу. Я вместе с вами в мечеть пойду.

Батраки переглянулись. В голове каждого пронеслась мысль: «Что сталось с хозяином? Раньше, бывало, не отпросишься, а сейчас сам в мечеть вести хочет?» Но никто не решился высказать свои мысли вслух. Только Джура, угрюмо потупившись, проговорил:

— Я не могу, хозяин. Я вечером должен дома работать.

Все ожидали, что Тургунбай обругает строптивого батрака, а может быть, и прибьет его. Но произошло небывалое. Тургунбай, даже не повысив голоса, ответил:

— Нельзя за земными делами забывать о душе. Для домашних забот найдем время. Я тебя завтра пораньше с поля отпущу.

Работники были поражены добротой хозяина.

А Тургунбай, глядя на выходивших в калитку батраков, думал, что если действительно начнется священная война, то простой народ, конечно, будет основной силой войска. Он глядел на костлявые жилистые тела батраков и соображал: «Воины из них будут хорошие, ко всяким невзгодам привычные. И на одной сухой лепешке воевать смогут, если захотят». Однако, окинув взглядом ладную фигуру Джуры, Тургунбай поморщился:

«Этот воевать за веру не захочет. Еще мешать будет. А ведь из него получился бы хороший сотник».

Проводив в поле всех, кроме Баймурада, Тургунбай хотел отправиться к дочери. Но в этот момент растворились двери комнаты, и ишан медленно, важной походкой спустился по ступенькам веранды. Тургунбай со всех ног бросился прислуживать знатному гостю.

Совершив омовение и помолившись, Исмаил Сеидхан после легкого завтрака уехал вместе со своими спутниками. Он очень торопился. Тургунбай догадался, что у ишана было назначено еще несколько свиданий с мюридами.

Внешне отношения между Исмаилом Сеидханом и Тургунбаем ни капельки не изменились. По-прежнему это были веками установленные отношения ишана, еще при жизни окруженного ореолом святости, и его покорного ученика. Лишь уезжая, ишан придержал коня в воротах, услужливо распахнутых самим хозяином, и, чуть склонясь к Тургунбаю, пробормотал: