Повести и рассказы - Владимир Мильчаков

Почтительно поддерживаемый под локти Тургунбаем и Абдусалямбеком, Исмаил Сеидхан был введен на террасу, а затем в комнату. Трое остальных, приглашенных по выбору самого ишана, стояли, согнувшись в низком поклоне все время, пока Исмаил Сеидхан слезал с лошади и поднимался на террасу.

Подготовленная для встречи почтенного гостя комната была ярко освещена двумя лампами «молния». Лучшее место у стены, застланное новым алайским ковром, было приготовлено для ишана. Поверх ковра лежали одно на другом несколько толстых ватных одеял, сложенных вдвое. На этом удобном и мягком сидении были разбросаны пять-шесть подушек, чтобы гость мог опереться на них локтем, а то и прилечь.

Ишана подвели к ковру и почтительно усадили. Затем полукругом расселись остальные. Кроме Тургунбая и Абдусалямбека, удостоились чести встретить ишана Сеид Гияс — мулла ширинташской мечети, Данияр Шамансур — староста селения и Миршараб Алиханов — человек, скупавший весь хлопок, выращиваемый на полях Ширин-Таша. Все это были люди уже в годах и самые уважаемые, самые богатые из всех уважаемых жителей селения.

— Мир вам. Да пребудет на вас милость всемогущего аллаха, — громко произнес Исмаил Сеидхан, усевшись на приготовленное для него место.

— Велик аллах! — согласно ответили ишану его верные ученики. — Велик аллах, да будет его благодать над вами!

Исмаил Сеидхан был высокий, еще очень сильный, худощавый старик с красивым властным лицом. Особенно выразительно подчеркивали эту властность черные, почти сросшиеся у переносья прямые брови и крупный хрящеватый нос с небольшой горбинкой. Глубоко сидящие глаза ишана, казалось, могли не только разглядывать человека, но и читать все его самые сокровенные думы. Несмотря на преклонный возраст — Исмаилу Сеидхану было уже за шестьдесят, — он был в расцвете сил, и медлительность его движений происходила не от телесной немощи, а высокий духовный сан требовал от своего носителя важности, чинности, неторопливости. Властная манера обращения, аскетическая сухощавость лица, гулкий красивый голос резко выделяли Исмаила Сеидхана из среды его последователей и вызывали в них чувство невольного и глубокого почтения.

Усадив высокого гостя и усевшись сам, Тургунбай негромко хлопнул в ладоши. Распахнулись двери, и Баймурад, одетый в новый праздничный халат, внес угощение. На разостланной посредине ковра скатерти появилось все, что могла дать щедрая туркестанская осень. Тургунбай, зная, что ишан проделал большой путь от Шахимардана до Ширин-Таша без отдыха, не поскупился на угощение. Немалые подарки почетному гостю уже лежали в дальнем углу комнаты, завернутые в кусок бесценной, вытканной золотом бухарской парчи.

Ишан звучным голосом прочел молитву и, благословив расставленные перед ним яства, первым положил в рот крошечный кусочек сдобной лепешки. Сразу же, как по команде, к угощению протянулись руки всех остальных. Тургунбай, потея от желания услужить и из почтительности стараясь говорить умиленным тонким голоском, принялся изо всех сил угощать ишана.

Но Исмаил Сеидхан почти не обращал внимания на еду. Если бы мюриды, с торопливой жадностью поглощавшие выложенное на скатерть угощение, могли внимательно присмотреться к поведению своего учителя, они увидели бы, что Исмаил Сеидхан чем-то расстроен и даже встревожен.

Только раз или два он рассеянно взял маленькие кусочки лепешки и совершенно не притронулся ни к плову, ни к другим яствам.

Из почтения к ишану, мюриды насыщались молча, не смея первыми встревожить тишину, нарушавшуюся только чавканьем и вздохами. Первым должен заговорить ишан. И вот он заговорил.

Отхлебнув глоток терпкого чая, он опустил пиалу на скатерть и, не обращаясь к кому-либо в отдельности, произнес:

— Тяжелые времена надвигаются на правоверных. Прогневили мы, недостойные, всемогущего, и аллах отвратил от нас свое лицо.

Исмаил Сеидхан замолк. Как опытный актер, он умело выдержал трагическую паузу, бьющую по нервам сильнее, чем горячая речь. Лицо ишана побледнело. Его горящие мрачным огнем глаза были устремлены куда-то вдаль, словно он воочию видел все те ужасы и несчастья, которые надвигались на мусульман.

Мюриды, только что покончившие с пловом, окаменели.

— Ох, горе нам, недостойным, — не выдержал Тургунбай.

Исмаил Сеидхан, казалось, только и ждал этого возгласа. Его глаза оторвались от созерцания неведомого. Горькая усмешка чуть тронула тонкие губы, и он заговорил негромко, обращая лицо то к одному, то к другому мюриду. Каждому из присутствующих казалось, что ишан говорит только с ним и только для него.

— Давно уже, ох, давно прогневали мы аллаха. Из поколения в поколение гнев всевышнего лежит на нашем крае. Неоднократные знамения грозного гнева испытали мы в прошлом. Еще наши отцы и деды почувствовали карающую десницу аллаха. Это было тогда, когда в наш благословенный край пришли русские. Но ослепленные дьявольской прелестью противных корану новшеств, принесенных кяфирами, мусульмане не обрели в своем сердце достаточной храбрости, чтобы изгнать неверных из нашего благословенного всевышним края. Аллах давал нам время одуматься. Мы многие годы жили под властью белого падишаха. Русские цари притесняли правоверных, чинили препятствия к распространению светлой веры ислама. Но наши отцы не поняли, что русские пришли сюда не сами, а только исполняя волю всевышнего, наказующего нас за грехи. И язва неверия еще глубже стала разъедать ислам. Сейчас снова поднимается карающая десница разгневанного бога, и ужасы новых испытаний готовы обрушиться на правоверных.

Ишан замолк. Глубокое молчание воцарилось в комнате. И тогда стало слышно, что где-то далеко, может быть, на самой окраине Ширин-Таша скачет всадник. В тишине ночи цокот копыт был слышен отчетливо и вселял в сердца неясную тревогу. Казалось, это скачет гонец, который вот-вот должен осадить коня у ворот дома Тургунбая, спешиться, войти в комнату и поразить всех какой-то страшной вестью. Лица гостей Тургунбая невольно побледнели, глаза тревожно забегали. Но вот цокот копыт, удаляясь, замолк, и все незаметно, но с облегчением вздохнули.

Ишан, казалось, ничего не слышал. А может, и слышал, но знал, куда скачет ночной гонец, и поэтому не встревожился. Разве мало гонцов скачет сейчас во все концы Ферганской долины, извещая верных мюридов Исмаила Сеидхана о скором прибытии в их дом высокого учителя.

— Когда весной нынешнего года русские прогнали своего царя, — снова заговорил ишан после долгого молчания, — думалось нам, что занятые своими распрями, неверные забудут про нас. Думалось, что час освобождения настал. Но мы горько ошиблись. Безбожный пример русских, как зараза, проникает и в наш народ. Выродки, отвернувшиеся от шариата и веры отцов, хотят, чтобы Туркестан пошел по пути русских. В Ташкенте, в Самарканде и даже в Андижане и Коканде бушует смута. По примеру русских, создаются безбожные Советы, посягающие на самые священные устои мусульманства.

Ишан на миг прервал свою речь, и тогда наиболее богатый и самоуверенный, бывавший по торговым делам даже в Петрограде и Москве, Миршараб Алиханов решил вставить словечко.

— Но ведь в Советах есть наши люди, уважаемые и состоятельные мусульмане.

Исмаил Сеидхан бросил на него быстрый, как молния, взгляд и, словно не расслышав слов торговца, продолжал:

— С самых давних пор, со времен глубочайшей древности, существуют люди, особо избранные аллахом, любовь к которым аллах проявил тем, что передал им владение большой долей земных богатств. Сотни тысяч простых людей, не умудренных в богословии, в других науках, в умении владеть и распоряжаться, в умении торговать, работают на избранных аллахом, пашут их землю, взращивают их сады, водят их караваны. Все это делается согласно воле бога, все это освящено нашими вековыми обычаями. Адское порождение большевиков, Советы, требуют передать все наши богатства грязной бедноте, и, хотя в Советах и есть настоящие мусульмане, они будут бессильны. Десять дней тому назад в Ташкенте несколько тысяч голодранцев сошлись на безбожный митинг, созванный большевиками, сыновьями сатаны, да постигнет их грозная кара всемогущего. Они потребовали передачи всей власти в Туркестане Советам, потребовали передачи всей земли тем, кто ее пашет и засевает. И это совершится, если мы, избранные аллахом, не будем едины.

— Что же делать, учитель? Скажите! — не вытерпел Тургунбай.

Исмаил Сеидхан с минуту молчал. Все поняли, что сейчас ишан скажет что-то очень важное, может быть, то самое, из-за чего он так спешно приехал в Ширин-Таш.

— Люди, посвятившие всю жизнь изучению божественных откровений, давно предусмотрели надвигающуюся опасность, — снова заговорил ишан. — Наш духовный глава, человек праведной жизни, святой Миян Кудрат Хозрат благословил нас, своих учеников, на борьбу с надвигающейся опасностью. Недавно в Коканде самые ученые и уважаемые люди, люди, известные своими познаниями ко рана и шариата, решили создать общество для защиты нашей религии, для защиты веками освященных обычаев, установленных святым пророком по повелению бога. Святой Миян Кудрат Хозрат благословил назвать общество борцов за веру славным именем «Улема». Все глубоковерующие почтенные люди должны вступить в это общество и всеми силами содействовать его процветанию. Они должны использовать свое влияние на простой народ, чтобы, если будет нужно, поднять всех мусульман на джихад — священную войну против неверных и нечестивых отступников от корана, ибо пророк сказал: «Убивайте неверных всюду, где вы их ни встретите!» Священное общество «Улема» призовет правоверных и поведет их на битву за торжество ислама.